И невольно улыбнулась.

Да, может быть, и не старухой, но как минимум старшей его сестрой она точно сейчас себя чувствовала.

При касании к его выделяющимся от напряжения в ожидании боли мышцам чувствовалась сила, большая, чем это можно было бы предположить по первому взгляду, но что-то – наверное, беззащитность всей его позы, или доверчиво выставленная спина, или упрямое намерение выглядеть стойким и закушенная изнутри щека – вызывало умиление, от которого хотелось одновременно и улыбаться и плакать.

Горе-герой…

Тишина продолжала укутывать их спокойствием и уютом.

Теперь ссадины нужно было заклеить, и Питер, повернувшись так, как было удобно Клер, снова прикрыл глаза, чувствуя, как начинает подбираться накопившаяся усталость. Она обволакивала, словно вата, начиная с кончиков пальцев и кончиков мыслей, пробираясь всё дальше по телу и разуму, и время уже начало блаженно прерываться, скрадывая у реальности целые куски между вроде бы короткими промежутками вызванных уколами боли вздрагиваний – взбадривающих, но почти мгновенно теряющих этот эффект – и Питер уже почти перестал этому сопротивляться, когда в тишину квартиры и его закемарившее сознание ворвался знакомый, никак не ожидаемый здесь и сейчас голос:

- Клер? – и едва не взорвал всё его существо.

Всплеск адреналина пинком вышиб его из полусонного состояния, и, обернувшись, он, с плохо скрываемым ужасом, уставился на вошедшего в комнату Нейтана – непоколебимого, стоящего твёрдо и прямо, словно за его плечами не было ничего, что могло бы его согнуть. Со вскинутым подбородком, и именем дочери на губах, тот смотрел, тем не менее, только на младшего брата, смотрел безотрывно, очевидно, с самого порога, и тяжело. Сметая весь уют и покой одним только этим взглядом, ошпаривая им, заставляя Питера вдруг вспомнить, что из одежды на нём лишь джинсы, хотя только что он не находил ничего неприемлемого в том, чтобы сидеть с голым торсом перед юной племянницей.

Питер не успел даже ни о чём подумать – ни о том, как нужно себя вести, ни о том, что ему теперь делать после того, что натворил вчера на крыше – эмоции реагировали быстрее разума, заливая щёки красным и задирая пульс до критической отметки. В груди застыло ощущение коллапса, и неизвестно, чем бы это всё кончилось, если бы не Клер.

Она буквально спасла его, кинувшись к отцу с объятьями и разбивая залившее комнату напряжение.

И даже тот факт, что это именно Клер позвонила отцу с просьбой приехать сюда, не уменьшил благодарности Питера ей за эту столь необходимую паузу.

Для того чтобы выровнять пульс. Для того чтобы суметь, наконец, вдохнуть, и, ещё раз взглянув в непроницаемые глаза Нейтана, решить, что теперь – всё, теперь – он готов делать вид, что ничего особенного вчера на крыше не произошло. Исчезло вместе с отобранной отцом жаждой.

Да и вообще.

Никакой крыши и не было.

Неподъёмный взгляд брата не оставлял по этому поводу никаких сомнений.

* *

Звонок Клер и её просьба слегка выбили почву из под ног Нейтана. Или не слегка, если быть честным. По правде говоря, он едва удержался от того, чтобы отказать ей, и только её встревоженный тон и собственный извечный страх за брата, заставили его стиснуть зубы и немедленно помчаться к нему на квартиру, невзирая на подпирающую горло тошноту.

Вместе с Трейси.

Прикрываясь перед самим собой тем, что она была в тот момент рядом и, вроде как, была уже достаточно в курсе дел его семьи, чтобы он мог не скрывать от неё ничего. Но на самом деле, ему просто был нужен ещё один громоотвод. Хоть кто-то ещё. Чем больше людей, чем больше чужих личных пространств – тем меньше будут заметны их с Питером. Тем меньше вероятность, что они пересекутся один на один. Тем больше шанс, что всё будет… нормально.

Хотя бы видимо – нормально. О большем Нейтан пока и не смел мечтать.

И, открывая ключом дверь знакомой квартиры, он был уже практически уверен, что всё так и будет.

Но первый же взгляд на брата спалил эти трепетные надежды на корню.

За спиной стояла Трейси, возле Питера сидела Клер, но, похоже, ни сердцу, ни телу Нейтана не было до их присутствия никакого дела. Вид брата заставил его врасти в пол, потому что иных способов удержать над собой контроль у него не нашлось.

Сердце зашлось от уязвимости и непосредственности расслабленно сидящего, ещё не видящего визитёров, Питера, его устало склонённой головы, обманчиво хрупкой шеи и выступов позвонков, но больше всего – от начинающих складываться в завиток отрастающих волос на затылке. И дались же ему эти волосы? Нейтана это раздражало, но он ничего не мог поделать со своим желанием, чтобы Питер быстрее отрастил волосы до прежней длины, хотя раньше сам же над ним за эту «эмо-чёлку» посмеивался. Наверное, это всё происки разума, стремящегося ко всему прежнему: разговорам, взаимоотношениям, ничем не заляпанной близости, и – да! – этим чёртовым завиткам и вечно падающим на лицо прядям! Сердце помнило прежнее. Сердцу не хватало прежнего. Сердце отзывалось на любые напоминания о прежнем – и боялось его. Сердце захлёбывалось само не знало в чём!

А тело… с телом тоже всё было запутанно. Лица брата видно не было, и чёткий мышечный контур его плеч, и рук, спины и талии – он был не таким, каким его помнил Нейтан. Да, было невозможно не заметить возмужания Питера после его возвращения, но, как оказалось, не всё сразу бросалось в глаза. Многое было скрыто одеждой, и сейчас это «многое» очень нехорошо подшучивало над восприятием Нейтана, дробя его на две части, одна из которых видела Питера, и его слабость, и «прежнесть», и сложность, а вторая – некоего абстрактного субъекта, сбивающего наповал своей, похоже, не осознаваемой – и от этого кажущейся ещё более бессовестной – привлекательностью, скрытой и невообразимо многообещающей, вызывающей очень конкретный и очень жадный интерес у организма Нейтана, ранее не замеченного ни в каких реагированиях на поджарых молодых людей, а теперь просто уничтоженного этой внезапной оглушающей гормональной атакой.

Его любимый прежде типаж миловидных и трезвомыслящих леди, уверенных в своей привлекательности, медленно, но неумолимо таял в подёрнутой дымкой дали, оставляя его без точки опоры один на один с новым шокирующим откровением: даже если всё случится, как в лучших и правильнейших его надеждах, и им удастся с Питером вернуться в старое доброе русло близких братских отношений, не испорченных творящимся нынче с ними безрассудством, возвращение мистера Петрелли к прежним предпочтениям вряд ли будет возможным.

Скорее, у него вообще не останется никаких предпочтений.

От понимания этого снова подкатила тошнота, возвращая его в реальность и напоминая, что он, всё ещё незамеченный, находится в квартире брата и стоит перед необходимостью обозначить своё присутствие, не слишком напугать этим Питера, и ничем не выдать перед остальными… то… что нельзя было выдавать.

Господи, он даже назвать это никак не мог. Впрочем, и не стоило пытаться.

Единственное, в чём ему повезло – он первый увидел брата и успел собраться в единое, более или менее приличное целое до того, как тот обернулся к нему.

Оставаясь необнаруженным, но не имея сил произнести его имя, Нейтан, сделав несколько шагов внутрь комнаты, позвал Клер, и, вдоволь «насладившись» реакцией на него Питера, раскрыл для взволнованной дочери свои объятья.

Даже после вчерашнего он не собирался давать брату тонуть одному, хотя казалось очевидным, что по отдельности им удаётся справляться лучше.

Но не сейчас.

Не тогда, когда рядом два непричастных человека, надёжно удерживающих их от новых глупостей. Не тогда, когда захваченный врасплох, Питер замер взведённой пружиной, готовый сорваться на любую глупость.

Не давая усомниться в твёрдости своих намерений обрубить и прижечь этот нелепый, невозможный отросток их отношений – дать ухватиться за свой взгляд. Подарить брату столь нужную ему паузу, обняв и придержав при себе Клер.