====== Часть девятая. Степени родства. ======

Летать…

Вожделенная мечта.

И в пять лет, и в двадцать.

Под тридцать его этим умением одарили. Не ангелы и не медицина, а Нейтан. Сугубо земной и прагматичный Нейтан. Пренебрёг собственной раздражающей его тайной и взлетел навстречу падению младшего безрассудного брата, помогая тому удержаться в небесах.

Питер после так и не вспомнил того, как, выскользнув из его рук и снова рухнув вниз, он, уже без всякой помощи, в первый раз полетел сам.

Он так и не вспомнил свой первый полёт.

Только изумление от того, что не получилось ухватить ветер, и взмыть на потоке параллельно земле – хотя он так чётко ощущал всё это в предшествующих видениях!

Только страх, проклюнувшийся на первых же метрах вниз, нарастающий с каждым этажом.

Он помнил, как беспомощно лупил по воздуху руками, помнил звук ветра в ушах и трепыхание плаща за спиной. Как оборвавшееся сердце вскочило под горло и забулькало там. Как стало холодно и пусто.

А ещё он помнил приближающееся лицо стоящего на асфальте Нейтана и, наверное, только поэтому не умер до того, как тот взметнулся ему наперерез.

====== 88 ======

Падая с седьмого этажа здания Прайматек, Питер уже не собирался умирать прямо в воздухе. Его тело и сердце, привыкшие за последний с лишним год и всей этой кутерьмой со способностями к самым разным физическим стрессам, не собирались рефлекторно впадать в панику и, хотя разум вполне отчётливо подавал сигналы о фатальности происходящего, не было ни холода, ни спазмов в мышцах, ни сосущей под ложечкой пустоты. Были красиво летящие вокруг него осколки, кривой стык здания и неба, и бесстрастно взирающий вниз Сайлар в проёме разбитого окна.

И был почти выбивший дух удар спиной и затылком о землю, после которого Питер, несмотря на помутившееся сознание, почему-то сумел самостоятельно подняться. И удивление. Только поначалу не тем, что он выжил после подобного, а тем, как неожиданно больно саднят многочисленные порезы, как ломит спину, и гудит, и кружится голова.

Он успел отвыкнуть от подобного. И ещё не успел осознать, что теперь придётся привыкать заново.

* *

Когда миссис Петрелли отправила дочь Боба Бишопа строить новую жизнь вне стен Прайматек, она, безусловно, очень сильно польстила абсолютно не приспособленной к иной жизни Элль. Девчонка без дома, с не особо практичной способностью, и лучше всего приспособленная выслеживать и убивать – да куда она вообще могла приткнуться в этом чуждом ей мире?

Возможно, миссис Петрелли имело бы смысл сильнее озаботиться дальнейшей судьбой Элль, но, во-первых, новой главе Прайматек и без того сейчас забот хватало, а, во-вторых, её искреннее убеждение в том, что человек сам строитель своей судьбы вне зависимости от обстоятельств, касалось не только её собственных детей, но любого и каждого.

Не можешь идти – топчись на месте. Не можешь жить – не живи.

Никто тебя уговаривать не будет.

Тем более никто чужой.

Возможно, Элль бы справилась и самостоятельно, если бы её способность не вышла из под контроля после атаки на Сайлара, вытянувшую из неё все силы. Это значительно всё усугубляло. При любой сильной эмоции, а иногда и вовсе нежданно, её тело прошивали электрические разряды, причиняя боль, которой раньше она никогда не испытывала при применении дара.

Она надеялась, что постепенно всё пройдёт, но с каждым днём ей становилось лишь хуже.

Однажды к ней пришла девчонка, едва ли старше, чем она сама, и, сунув в руку какую-то бумажку, пробурчала что-то о том, что если она придёт по указанному адресу, то там ей смогут помочь. Но ни сама девчонка, ни написанное на визитке название компании не были знакомы Элль, а, вдоволь наработавшись на другую корпоративную махину, она не верила в бескорыстность так запросто предлагаемой ей помощи. И не была готова без оглядки сунуться в чужие руки, не зная наверняка, для чего она им вдруг так понадобилась. Неизвестность пугала её ещё больше, чем расшалившийся дар.

Пока были деньги, она перебивалась по отелям, но и деньги, и контроль неумолимо кончались.

Когда настал день, когда у неё не осталось ничего, кроме боли и страха – ни средств, ни злости, ни гордости, ни смущения, ни желания хоть кому-нибудь отомстить за весь этот кошмар – она, по-своему приняв к действию напутственные слова миссис Петрелли, не придумала ничего лучше, чем отправиться в Техас. К тем, кто должны были бы её ненавидеть, но кого она хотя бы знала. Туда, где, несмотря ни на что, был шанс на помощь. Пусть и велик был риск того, что её лишат свободы или даже убьют… Но, по крайней мере, она была уверена в том, что её не выгонят, не оставят вновь наедине со своим взбесившимся даром, и не причинят ещё большую боль.

Все остальные варианты её вполне устраивали. Более чем.

* *

Она не рассчитывала на особо тёплый приём, вломившись в дом своего то ли бывшего коллеги, то ли нового врага.

Не то чтобы ей особо понравилось обращение «тварь», бескомпромиссное предложение убраться отсюда подальше и ледяной душ из ведра в ответ на её очередной разряд.

Но ведь у неё не было иного выбора, не так ли?

Забившись в угол, мокрая и униженная, она обвела отчаянным взглядом стоящую перед ней семью Ноя Беннета – почти в полном составе, за исключением его самого – и, остановившись на разозлённой, раздувающей ноздри Клер, с трудом проговорила:

- Мне нужна помощь… И я не знала, куда ещё пойти.

Ей удивительно повезло.

Или не повезло – это как посмотреть.

Клер так и не оправилась после недавних событий. Визит маньяка, вскрывшего ей череп, лишил её физической боли. Выходка отца со Стивом, которого он подговаривал убить Сайлара, но в итоге лишь подтолкнул к самоубийству – вывернула наизнанку психологически. Поговорить об этом было не с кем, разве что с Питером, но тот всё время где-то пропадал.

И сейчас, глядя на дрожащую от холода и боли Элль, Клер вдруг почувствовала себя к ней ближе, чем к кому бы то ни было. Насколько бы странным это ни могло показаться со стороны.

Злость испарилась, будто её и не было, оставив после себя лишь выкипевший след, коррозию, не причиняющую боли, но дающую острое понимание собственной ущербности. Да она ничем не лучше неё. Они одинаковы. Просто волей случая однажды оказались по разные стороны. Но сейчас, когда многие стены оказались разрушены, а незыблемые идеалы оказались мифами, Клер не видела между нею и Элль принципиальной разницы.

Две ненормальных малолетки, которым даже не с кем поговорить.

- Что с тобой происходит? – спросила она у Элль, когда они остались вдвоём.

Та забито и зло посмотрела на неё исподлобья… и рассказала. Про всё – это не заняло много времени. Меньше минуты. О том, что не может себя контролировать, что не может ни есть, ни спать. Что к ней приходила какая-то девчонка, рассказывала про какую-то компанию, где знают о её проблемах и о том, как их исправить. И что она не пошла туда только потому, что ничего о них не знала.

Пайнхёрст?

Клер тоже ничего не слышала о них. Но – передумав в последние дни кучу способов выяснить, что с ней происходит, перебрав в памяти всех, к кому в итоге она так и не решилась обратиться – сейчас, в ответ на этот новый вариант, её сердце отозвалось неожиданным пламенем.

А что, если они действительно могут всё исправить?!

Элль даже не сразу поняла, о чём та вообще говорит. Румяная, полная физических сил, Клер не производила человека, нуждающегося в помощи.

- Но ты то можешь исцеляться, – скупо, сипло от боли и собственной беспомощности процедила сквозь зубы гостья, и горько усмехнулась, – у тебя то всё супер!

- Нет, – с не меньшей горечью возразила Клер, – я не чувствую боли. И думаю, что рано или поздно я всё перестану чувствовать.

- Не чувствуешь боли? – да она издевается, – мне бы твои заботы! Моё тело – оно просто горит! Это… страшно больно…

Полумрак комнаты наполнился тишиной, нарушаемой лишь тяжёлым дыханием не справляющейся с самой собой Элль. Клер хмуро отметила её всё время сжатые зубы, скованность и неестественную сутулость – как будто та хотела сжаться в один, стойкий к спазмам тугой комок, пережав одновременно все мышцы. Ожившая иллюстрация боли. Вздрагивающие ресницы, поблёскивающие безумием глаза, прерывистость движений, смесь былой дерзости – и готовности пойти на любые унижения ради избавления от мук. Само олицетворение отчаянья.