- Не оставлю, – глухо сказал он, обещая Питу и угрожая его демонам.

- Ты не понимаешь, – ещё сильнее упираясь, замотал головой тот, – я опасен! У меня способность Сайлара!

Но Нейтан не собирался его отпускать. Не теперь, когда он только-только его нагнал.

- Я знаю, знаю… – прошептал он ему, успокаивающе поглаживая большими пальцами края ключиц.

Знает… и не отталкивает. Удерживает, несмотря на риск. Бесстрашный старший брат.

Питер сжал кулаки, сминая в них края расстёгнутой до середины груди рубашки, цепляясь за неё, цепляясь взглядом за лицо Нейтана, серьёзное, не позволяющее усомниться в том, что тот примет всё, что только ни будет происходить с братом. Как в детстве. Как на Кирби-Плаза. Как всегда.

Сжал – и ослабил, высвободив рубашку, но не опуская рук, а выставляя их перед собой блоком, в защитном жесте. Защищая не себя от брата, но его от себя, до умопомрачения желая уткнуться в него, забыться – и до ужаса этого боясь.

Повинуясь исчезнувшему сопротивлению, Нейтан машинально подобрался ближе, почти упираясь о выставленные локти.

- Послушай, мы со всем разберёмся, – с трудом удерживаясь от того, чтобы, вытерев кровь на прокушенной губе, взять под подбородок, приподнять к себе лицо сникшего скукожившегося брата, Нейтан принялся разминать его окаменевшие плечи и склонился к нему сам, заглядывая под насупленные брови, – вместе, – веско добавил он, дождавшись ответного взгляда, – ты научился контролировать остальные способности, справишься и с этой!

Как всегда, непременно находя для любого кошмара вполне исполнимые решения. Которые до этого могли казаться сколь угодно эфемерными, настолько, что даже было смешно их просто произнести вслух, но после его озвучивания неизменно обретающими очертания, так, что становилось хотя бы понятно, с какой стороны к ним подойти. И исполнить.

Это срабатывало. Всегда, когда Нейтан точно понимал проблему.

Но сейчас он говорил только о способности.

Нарочно или нечаянно умалчивая о другом, о том, что мучило их обоих, Питер точно знал, что обоих.

Бесстрашный брат так сильно этого боялся? Или, наоборот, сейчас, рядом с более опасной жаждой, он счёл это малозначимым? Но может, если это тоже вытащить на свет, отчётливо предъявив перед обоими, так, чтобы они оба это осознавали, то Нейтан и это тоже сможет разрешить? Он ведь умел.

И, прежде чем Питер успел представить все последствия этого, у него вырвалось:

- Дело ведь не только в жажде, – тут же выплескивая красными пятнами на щёки запоздалый испуг, расползающийся дальше, на шею и под впившиеся под ключицы пальцы.

Нейтан почти проткнул ногтями его кожу, едва ли понимая, какую этим причиняет боль.

Но так, от этого усилия, руки наливались онемением, и его это устраивало, ещё бы можно было промотать на несколько секунд назад и не дать Питеру сказать больше ни слова. Как-нибудь не дать. Как-нибудь…

Но он не мог ни менять время, ни стирать память, и всё, что ему сейчас оставалось, это ещё больнее стискивать брата, молча, прекрасно зная, о чём тот говорит, без единого вопроса и ответа, как будто это могло удержать их от дальнейшего развития темы. Безуспешно пытаясь нащупать хоть скафандр, хоть оболочку, напялить на себя личину политика или, на худой конец, истинного члена собственного семейства. Чтобы хоть как-то отстраниться, остынуть… и когда его успело так… увести, куда нельзя… куда не надо… господи…

- Пит… – на выдохе, еле слышно, собираясь предупредить, что не стоит – прервать на взлёте его порыв всё вытащить наружу, делая настоящим, жгучим, необратимым, лишая приятных заблуждений о том, что они как-нибудь и так с этим справятся – но, зажмурившись, фактически сдаваясь и признаваясь в том, что тоже чувствует то, что творится между ними.

Как будто это могло быть секретом для его доморощенного ясновидца.

Который в этот момент гнал к чёрту страх, к дьяволу – неуверенность, признавая абсолютную бессмысленность всей этой фиктивной борьбы, признавая никчёмность собственного иммунитета, сдаваясь воспалению, охватывающему его тело клетку за клеткой, разум – мысль за мыслью, а душу – сразу всю, целиком. И плевать, что это всё было больше похоже не на реальность, а на вызванное высокой температурой видение.

Плевать…

Что бы это ни было…

Где бы это ни было – в этом не было ничего, на что он бы не имел права!

Ничего, чего бы не мог делать раньше…

Питер склонил голову к собственному приподнятому плечу, проводя щетиной о костяшки вдавливающихся в него пальцев брата, залипнув взглядом на оказавшемся прямо перед глазами уголке губ, и шрамах чуть ниже, убегающих дальше по линии челюсти.

С каких пор для него стало счастьем просто иметь возможность смотреть на них?

Даже не на глаза или губы, а вот на эти шрамы, которые издали – и видно то не было, вблизи – можно было отмечать как что-то незначимое, совершенно не портящее лика семейного супермена – но это другим, и только ему – почему-то он был в этом уверен – была известна вся вязь этих тонких белых линий, изрисовывающих подбородок Нейтана.

На которые он тоже имел право. Право смотреть, знать до последней чёрточки, даже прижиматься к ним!

Пусть на последнее он и не решится.

Право на то, чтобы скучать… И по ним тоже – среди неисчислимого множества других вещей, связанных с братом. Между путешествиями по времени, спасениями, катастрофами и способностями, между всем тем, о чём он, по сути, мечтал с детства, сколько себя помнил – право скучать по тому, что всегда было рядом с ним, составляло часть его жизни, а сейчас оказалось отрезанным непонятно откуда взявшимися желаниями, уже почти потребностями, так тесно смешавшимися с тем, что уже было, то ли превознося это былое, то ли умаляя его. Лишая своего. Законного. Родного. Честного. Предлагая разменять. На что-то неправильное.

Наверное, неправильное…

Хотя сейчас, запутавшийся между жаждой и воспалением, он уже почти начал удивляться, что же в этом могло быть не такого?…

Не сдержавшись, Питер поддался ощущению тепла от руки под своей щекой; руки, дрогнувшей в ответ на его движение, и шоркнувшей тыльной стороной по полыхающей скуле.

Ослабляя контроль над способностями, невыносимо желая знать, что творится там, за шрамами, поддаваясь эмпатическому зову, по всей ширине спектра улавливая, впитывая чувства брата, наблюдая, как тот пытается передавить этот поток эмоций, но терпит катастрофическое поражение.

Распознавая в Нейтане те самые желания, что видел в будущем, но ещё не изломанные, а набирающие цвет, грозящие разрастись буйно и беспощадно, несмотря на сознательное игнорирование.

Видя в них куда больше чувств, чем физиологии.

И такое же, как у него, изнеможение.

И это было гораздо больше того, что он ожидал, но меньше того, что хотел бы знать ещё, и, отзывчиво реагируя на ослабление контроля над способностями и страстное желание новых знаний, в нём снова начала закипать жажда и, очевидно, его лицо изменилось, а сверлящий взгляд, вновь обращённый к глазам Нейтана, налился хищной решимостью, потому что тот вдруг побледнел, неверно истолковав его намерения, очевидно испугавшись того, что Питер прочтёт сейчас его мысли – как будто это могло быть страшнее вскрытого черепа – и резко выдохнул:

- Нет!

Сбивая этим с толку уже успевшую прицелится к его лбу жажду, вырывая у брата нервный смех, прерывистый и всхлипывающий:

- Не бойся. Никогда. Больше никогда… – и скомканное объяснение в ответ на вопросительный взгляд, ведь он имеет право знать, почему его младший братец больше никогда не полезет за его мыслями. Знать то, что произошло в том проклятом разваливающемся мире. Знать всё!

- В будущем ты сам просил меня об этом, и там, под всеми этими твоими мыслями о полном вооружении и спасении мира, в тот момент больше всего ты хотел, чтобы я убил тебя… и я… это был голод… но это был я… понимаешь!?… я… я убил тебя, – совсем срываясь на истерику, выдавил он, не понимая, почему Нейтан продолжает удерживать его, не отталкивает, и не сбегает. Не падая только потому, что тот всё ещё стоял рядом.