- Ложись, - тоном, не терпящим возражений, сказал Эдмунд. Чезаре удивился, но послушно лег на живот.

Омега осторожно сел на его бедра, стал медленно растирать сведенные болью мышцы. Чезаре блаженно вздохнул. Боль отступала, вместе с ней уходил ужас, преследующий его во сне и наяву. Не чувствовать, как цепенеет от страха твое тело, как не прошибает холодный пот… Это казалось почти счастьем. От деликатных ласковых прикосновений становилось так спокойно… Чезаре уже и не помнил, когда последний раз вот так позволял другому человеку себя касаться. И когда прикосновения вызывали такие эмоции.

- Спасибо, - выдохнул Чезаре, когда Эдмунд с него слез. Альфа сполз с кровати, встал на ноги.

Эдмунд отошел от него на шаг, слишком близко они оказались друг к другу.

- Не беги от меня, - спокойно сказал Чезаре.

- Я всего лишь проявляю осторожность.

- Забавно, - слегка улыбнулся альфа, - ты лечишь меня, сидишь на мне, делаешь массаж… Столько возможностей… И ты об этом знаешь, но не придаешь значения. Почему же шарахаешься от меня всякий раз, стоит мне подойти чуть ближе?

- Я всякий раз надеюсь, что ты не опустишься до такой подлости, чтоб воспользоваться моим милосердием. Но нет гарантии, что ты не решишь попытать удачу в любой другой момент.

- Это так тебя пугает?

- Нет. Я просто этого не хочу.

- Чего не хочешь? Не хочешь привыкать ко мне?

- И это тоже. До нашей встречи я вел совсем иную жизнь. И она меня устраивала, - солгал Эдмунд. Но муж об этом не узнает. - Ты же все перевернул вверх дном: меня, мои принципы, устои, привычки. Всю жизнь. Как я могу после этого захотеть привыкнуть к тебе?

Ты не хочешь, но уже привыкаешь. Просто не догадываешься об этом, синеглазка.

- Понимаю, - кивнул Чезаре. - Но надежда все равно умирает последней.

- Последней умирает надежда на надежду, - поправил его омега.

- Любопытная мысль.

- Ты не мог бы обдумать ее у себя? Я очень хочу спать, - проговорил Эдмунд.

- Тогда поговорим об этом завтра, - усмехнулся Чезаре и вышел из спальни омеги.

*

Эдмунд поднял повыше фонарь и стал подниматься по добротной деревянной лестнице на чердак. Она была пыльной и скрипучей, видно, что по ступеням давно не ступали ноги человека. Эдмунд остановился на последней ступеньке, поднатужился и с трудом поднял тяжелый люк. Петли протяжно заскрипели, омега поставил распорку, чтоб крышка не упала, и оказался на чердаке.

Этим утром парень понял, что чердак - это то единственное место, которое он еще не обследовал. А ведь пыльные чердаки старых домов зачастую бывают настоящей сокровищницей, кладовой воспоминаний. А омега всегда питал слабость к милым мелочам, старым дневникам и старинной мебели. Всегда было интересно, что видели и слышали эти предметы. Сколько тайн они могли рассказать?

Здесь было ужасно пыльно и темно. Сквозь маленькое пыльное круглое окошко совсем не проникал дневной свет. Половицы жалобно скрипели в такт шагам.

На чердаке было множество вещей. Старый диван без обивки, накрытый лишь чехлом и заваленный хламом, погнутая птичья клетка, рассохшийся комод из красного дерева. В углу оказались свалены картины. Прежние хозяева даже не позаботились о том, чтоб укрыть их. На боку лежал стол без двух ножек, рядом с ним - развороченные стулья и старый матрас, рулон ткани.

Эдмунд подошел к картинам, попытался рассмотреть изображения, но из-за пыли этого не удалось. Тогда омега решил открыть шкаф. Вдруг там окажется что-то интересное? Когда парень раскрыл рассохшиеся створки, на него с громким писком выскочило сразу три крысы. Эдмунд отскочил назад, грызуны пронеслись мимо него и устремились к открытому люку. Вдруг распорка покачнулась, и крышка опустилась с оглушающим грохотом. Эдмунд бросился к ней, но открыть уже не смог. Видимо, защелка захлопнулась. Парень в бессилии стукнул по крышке кулаком и тут же зашипел от боли.

Кричать бесполезно. Сюда никто не ходит, а он никого не предупредил, что собирается делать. Лучше подождать, пока кто-то окажется поблизости и тогда звать на помощь, а не надрывать связки сейчас.

Сердце Эдмунда тревожно екнуло, ладони вспотели, но он все-таки взял себя в руки. В конце концов, ему больше не девять лет, чтоб бояться темноты и замкнутого пространства. Да и хватиться его должны. Наверное.

Омега немного постоял посреди комнаты, а затем начал тщательно обследовать сваленный в кучу хлам. Все равно времени было много, а так становилось не так страшно и одиноко. Хоть какое-то занятие.

Разбирая вещи, Эдмунд просто поражался расточительности и глупости прежних хозяев поместья. Как можно было на прекрасной работы кованную люстру без плафонов свалить стулья? А сундуки, в которых было полно одежды? Эдмунд с интересом рассматривал прекрасные одеяния, дивясь их изяществу и элегантности. Очень скромные, никаких излишеств. Эдмунд сам такие любил. И кажется, они были ему впору. На дне одного из сундуков обнаружилась шкатулка со старинным серебром и эльфийским стеклом. Так красиво.

Кому это принадлежало? Почему все безделушки просто оставили пылиться на чердаке? Они стали никому не нужны? Но как мог омега не взять с собой в путешествие черепаховый гребень или зеркальце? Сундуки выглядели так, будто кто-то упаковал их, собираясь уехать вот-вот. Но их так и не взяли… Странно…

Эдмунд оторвал кусочек ветхой ткани, направился к картинам. В основном это оказались наброски, этюды. Пейзажи постоянно повторялись, кто-то явно учился рисовать. Причем весьма успешно. Последние работы были просто восхитительны. Эдмунд дал себе слово повесить их в своей комнате.

Самым последним оказался портрет. Эдмунд потрясенно замер. На холсте был изображен мужчина, фантастически похожий на омегу. Те же голубые глаза и светлые волосы. На губах змеилась лукавая улыбка, глаза обещали какое-то неземное наслаждение, рай. Одет мужчина был в блестящий костюм нежно-сиреневого цвета. Художник обладал удивительным мастерством, омега был словно живым. Эдмунд потрогал улыбающиеся губы на холсте, чтоб убедиться, что это всего лишь краска. Удивительно. Не может быть…

Это… его отец? Он жил здесь? Со своим… любовником, из-за которого бросил семью? Эдмунд не мог себе представить другого человека с таким лицом. Все казалось странно знакомым, что-то шевелилось в памяти… Поза, улыбка, блеск глаз. И костюм. Эдмунд не помнил лица ветреного родителя. Запомнилась только тихая песенка, блестящий костюм и аромат дорогих духов. Эдмунд точно помнил, что на отце всегда все блестело. На этом омеге тоже все переливалось, он был словно одет в нежно-фиолетовую чешую.

Значит… костюмы в сундуке… они его? Эдмунд бросился к сундукам, стал тщательно пересматривать каждую мелочь, хотя сам не знал, что искал. Вдруг между зимним плащом и муфтой обнаружился крохотный флакончик. В нем было духов на самом донышке. Одеревеневшими пальцами Эдмунд откупорил флакончик, осторожно вдохнул.

Тот самый запах… Его ни с чем не спутать. От аромата кружилась голова, чувствовались сильные лавандовые ноты. И что-то еще. Эдмунд никогда не мог понять, что это было.

У омеги все задрожало внутри. Он вдохнул еще раз, а затем снова. Стало вдруг как-то очень радостно и одновременно безумно больно. Эдмунд закусил губу до крови, чтоб привести себя в чувство. Что он так разнервничался? Мало ли на свете красивых омег-блондинов? А аромат духов - это просто смешно. Прошло почти восемнадцать лет. Время все искажает, переворачивает.

Но Эдмунд положил крошечный флакончик в карман сюртука и продолжил обследовать чердак, мысли крутились вокруг одного и того же, и все время хотелось взглянуть на портрет снова. Но Эдмунд заставил себя этого не делать.

Через часа три омега изучил весь чердак. Он нашел потрясающие напольные часы, пару малахитовых статуэток, которые будто светились изнутри, фарфоровый сервиз с ручной росписью. После этого омега сел на пыльный диван, поставил рядом с собой фонарь, чей огонек тревожно мигал.