Один из зрителей последовал примеру Льюиса и тоже поднялся на балкон. Видеть этого человека прежде Льюису не доводилось, и в первый миг в душе поднялась волна паники. Мужчина никакого интереса к соседу по смотровой площадке не проявил, продолжая гипнотизировать взглядом всё и всех, кто находился на сцене.

Льюис подумал, что тот вполне может быть родственником Альберта – внешность вроде схожая. Отвернулся и попытался сосредоточиться на новой интерпретации классического сюжета.

Первым делом в глаза бросалось то, что Альберт сегодня выступал в непривычном для себя амплуа. Узнать в загадочной красавице мистера Кейна-младшего было довольно проблематично. Его обычно прямые волосы превратились в милые локоны, забранные в высокую причёску, на лице явно был грим, и, что вполне закономерно, мужская одежда в этот вечер оказалась невостребованной. Альберт облачился в тёмно-бордовое платье с длинными рукавами и воротником, закрывающим шею. Ткань соприкасалась с полом, и выглядело это всё, в целом, достаточно целомудренно.

Обещанного эротизма Льюис пока не видел. Садизма, в общем-то, тоже не наблюдал.

Костюм второго актёра, впервые поднявшегося на сцену, был выполнен практически в том же стиле, что и наряд, переданный Адель Мэрт сыну.

Рекс не надевал бутафорские клыки, не клеил накладные ногти-когти, не щеголял в облачении чёрно-алого цвета, но одного взгляда в его сторону хватало, что понять, какую именно роль он исполняет.

Стоя на приличном расстоянии, Льюис видел его алый рот и струйку крови, стекающую по подбородку.

Говорили актёры громко, хорошо поставленными голосами, но Льюис практически ничего не слышал. Его мысли были заняты совершенно другими вещами. Он наблюдал за расцветом лицедейства и рождением новой звезды местных театральных подмостков.

Момент для появления он выбрал крайне неудачный, потому что именно здесь взаимодействие актёров проявлялось сильнее всего и достигало кульминации. В их историю с лёгкостью можно было поверить, как и в то, что это самое взаимодействие не ограничивается исключительно партнёрством на сцене, переходя в реальную жизнь.

– Я пойду за тобой куда угодно, любовь моя, – произнёс Альберт, запрокидывая голову. – Только позови.

Ладони Рекса опустились ему на плечи, сжимая. Одна так и осталась на месте, вторая скользнула выше, проводя по ткани, расстёгивая камею и пуговицы на воротнике.

Рекс тоже что-то говорил, но тут уже Льюис действительно потерял связь с реальностью, оказавшись в вакууме и понимая, что настало время заявленного эротизма.

Обнажённая шея, чуть выпирающие ключицы, прикосновение к коже пальцев, движение губ, облизывающихся в предвкушении глотка той самой тёплой крови, упомянутой в дневнике.

Льюис часто слышал выражение об искусстве, требующем жертв, но сейчас он таковых не наблюдал.

То, что Рекс делал, нельзя было назвать именно жертвой. Ему нравилось. Он получал удовольствие и от игры, и от общества Альберта, выступающего в роли его возлюбленной. Не его – определённого персонажа, само собой, но данная деталь, в представлении Льюиса, мало что меняла. Неизменным оставалось знание, гласившее, что Рексу это нравится.

Относительно Альберта он говорил обратное, но это было давно и неправда.

Льюис не питал напрасных иллюзий и не думал, что может быть хоть сколько-нибудь интересовать других людей. За годы одиночества он с этим смирился, поверил, что не нуждается в компании, испытывая от постороннего присутствия исключительно раздражение и злость.

Однако до этого момента он никогда столь остро не ощущал своего одиночества. Никогда не чувствовал себя настолько лишним, ненужным, наивным.

Безнадёжно. Безответно. Глупо. Влюблённым…

Он не желал признавать закономерность последней характеристики, но факты говорили сами за себя.

Отпустив занавеску, сжимаемую в ладони, Льюис сделал шаг назад, надеясь, что его присутствие в зале ни один из актёров не заметил.

Пусть думают, будто весь вечер он просидел в одиночестве, не выбираясь за пределы комнаты. Пусть лучше Рекс посмеётся над затворничеством. Нужно только убраться отсюда поскорее, содрать с себя дурацкий костюм: камзол этот уродливый, рубашку с вычурными манжетами и алую ленточку с волос. Засунуть обратно в коробку и больше не вспоминать о существовании этих вещей.

Льюис продолжал отступать спиной вперёд и вздрогнул, поняв, что столкнулся с кем-то. Он с шумом втянул воздух и повернул голову.

На него с удивлением смотрел тот самый мужчина, составлявший ему компанию на балконе.

Все остальные ученики и преподаватели находились внизу, а это означало, что сейчас Льюис и незнакомец находятся на этаже вдвоём, один на один.

Осознание этого прокатилось по уголкам сознания гулким эхом.

Крик застрял в глотке, страх резко взметнулся вверх, практически лишив дара речи и заставив впасть в неконтролируемую панику.

– П-простите, – заикаясь, выдал Льюис, отшатываясь от мужчины, как от прокажённого, и бросился бежать по коридору, боясь, что за ним могут погнаться, а потом всё повторится сначала.

Боль, темнота, унижение, смех. Снова боль и собственный крик.

Если завизжишь ещё раз, я отрежу тебе язык, маленький ублюдок. Не хочешь остаться немым навечно? Тогда лучше прикуси его.

Облегчение Льюис почувствовал лишь, когда за его спиной захлопнулась дверь, и он оказался в комнате, служившей гарантом безопасности. Только тут он мог более или менее расслабиться, а заодно дать волю чувствам.

Опустившись на пол, Льюис закрыл лицо руками.

Он держался до последнего. Старался, во всяком случае.

Сейчас сил для сопротивления обстоятельствам не осталось, и слёзы сами собой потекли из глаз.

*

Альберт произведённым впечатлением остался доволен.

Впервые за долгое время он чувствовал, что зрители прониклись игрой. В этом, несомненно, была не только его заслуга. Рекс и Эштон приложили не меньшее количество усилий, превратив представление в настоящий шедевр. После отыгрыша его мучения с женским нарядом не закончились – ему и Рексу предстояло исполнить роль хозяев вечера, потому о смене костюма не шло и речи. Альберт возмущался, но успех постановки более или менее примирил его с необходимостью проходить на протяжении всего вечера в наряде невесты вампира. Но, несмотря ни на что, данная обязанность продолжала Альберта нервировать.

Как только торжественная часть завершилась, и они получили свободу, Альберт поспешил удалиться восвояси и вскоре уже скептически разглядывал отражение в зеркале.

Подчёркнутые ресницы, яркий рот и глупые кудряшки.

Томный взгляд, рука, затянутая в кружевную перчатку, расстёгнутый воротник, обнажающий шею.

Во время представления на сцене могло показаться, что Рекс, склонившись, действительно вонзается зубами в беззащитное горло, предварительно его расцеловав и проведя по коже языком. В реальности всё обстояло иначе и не имело с этими фантазиями ничего общего.

Максимум интимности в прикосновениях заключался в том, как Рекс сжал ладонь на плече Альберта, а второй рукой расстегнул пуговицы воротника, прикоснувшись к частящему пульсу.

Так, наверное, думали зрители. На самом деле, оба актёра оставались предельно спокойными и невозмутимыми.

Рекс, конечно, к Альберту наклонялся, и его дыхание касалось шеи, но дальше этого не заходило. Альберт знал наверняка, что целовать и облизывать его не станут. Рекс умел создать зрелищность и видимость, не совершая реальных действий.

В общем-то, он сам ничего против такого положения вещей не имел.

Они продвигали в массы искусство, а не эротику и уж тем более – не порнографию.

– Мой партнёр по сцене был просто прекрасен, – заметил Рекс, материализовавшись в душевой комнате, остановившись возле раковины и пуская воду, чтобы умыться.

– Мой – тоже, – усмехнулся Альберт, подставив ладонь и удовлетворённо хмыкнув, когда Рекс хлопнул по ней. – С удачным дебютом, мистер Мюррей.