Альберт не просил генерировать гениальные идеи, он просто хотел, чтобы люди работали и старались поддержать видимость заинтересованности в происходящем. Его бы порадовало любое предложение, хоть дельное, хоть откровенно нелепое. Только бы не молчание. Реакция оказалась как раз такой, что выбивала Альберта из колеи, заставив опустить руки и почувствовать себя бессильным перед обстоятельствами.

Эштон представил, как приятель мысленно одарил каждого из присутствующих в зале нелестной характеристикой, покрыл всех матом и рассказал с экспрессией в голосе, какие все его одноклубники – идиоты.

В мыслях Альберт именно это и сделал, но в реальности он лишь воздел глаза к небу, спрыгнул со сцены и ушёл, громко хлопнув дверью.

Эштон знал, где можно найти приятеля, потому, не тратя времени, поднялся с места и направился в беседку.

Во время заседания он не проявил инициативы не по причине отсутствия идей. Альберт попросил его не вмешиваться. Они оба знали, что у Эштона идеи найдутся, в неограниченном количестве. Хотелось немного активности и от других. Но её не наблюдалось прежде, когда Альберт был одним из рядовых актёров, не появилось и теперь, когда он поднялся на ступеньку выше, превратившись в руководителя из числа учеников. Среди преподавателей у них тоже имелся наставник, но он в жизнь клуба практически не вмешивался, считая, что иногда излишняя опека способна загубить творческие порывы.

Было бы, что губить…

Альберт действительно обнаружился в беседке. Он постукивал пальцами по столешнице, шумно дышал, будто загнанная лошадь и, вероятно, ненавидел в тот момент весь мир.

– Мне нужно сделать кому-нибудь больно, – бросил раздражённо.

– У тебя была пара рядов потенциальных жертв, – усмехнулся Эштон, поднявшись на ограждение, но не торопясь перепрыгивать через него. – Почему не воспользовался шансом?

– Если бы они все, единожды проявив солидарность друг с другом, взялись отбиваться, мне бы, увы, пришлось не сладко. И даже тот факт, что ты придёшь на помощь, не слишком-то менял ситуацию.

– Тогда кому будем причинять боль?

– Пойдём в зал? – предложил Альберт.

– Значит, мне, – резюмировал Эштон.

– Так идёшь?

– Иду.

– Ты настоящий друг, – с чувством произнёс Альберт, словно заранее извиняясь за то, что им сейчас придётся выступать по разные стороны баррикад.

Именно в тот день они и получили возможность поговорить с новым одноклассником о чём-то, помимо учёбы. Рекс наблюдал за поединком и расщедрился на аплодисменты в тот момент, когда Альберт таки уложил приятеля ударом с левой. Альберт помог Эштону подняться и предложил Рексу попробовать свои силы. Он выглядел весьма самонадеянно. Мелкий, растрёпанный, но довольно агрессивный.

Рекса эта внешность в заблуждение не вводила. Там, где видели милого мальчика, он разглядел истинную суть и поймал себя на мысли, что противостояние будет интересным, как минимум. Не тратя времени на размышления, он с лёгкостью согласился выйти на ринг против Альберта.

А после, сидя плечом к плечу, деля одно полотенце и одну же бутылку минеральной воды на двоих, они договорились не только до совместных спаррингов, но и до выступления дуэтом на сцене.

Недостающий элемент системы был найден.

Теперь Альберт мог отыгрывать с человеком, действительно горевшим энтузиазмом, а не делающим это из-под палки, не только монологи, но и диалоги. В былое время такая роскошь обходила их стороной.

Будучи талантливым драматургом, Эштон был совершенно неумелым актёром. Попробовав однажды, он больше не повторял печального опыта. Предпочитал оставаться по ту сторону сцены, не поднимаясь на подмостки и не выставляя себя на посмешище.

Дуэт превратился в трио, и появление дополнительного участника не внесло смуту в ряды театралов, а позволило им окончательно сплотиться.

Над грядущей постановкой они работали втроём, наплевав на всех остальных. Но, как это часто бывает, у тех, кто остался без внимания, пробудилось желание сделать вклад в развитие искусства, и заинтересованные начали подтягиваться.

До премьеры оставалось не так уж мало – целых три недели. Располагая столь внушительным количеством времени, они могли неоднократно отрепетировать необходимые эпизоды. Однако Альберт всё равно опасался. И не столько провала, к коим привык, а того, что в процессе работы Рекс их подставит и отправится в свободное плаванье.

Именно эта мысль не давала ему покоя, заставляя постоянно тянуться к телефону, чтобы отправить сообщение, набирать текст, стирать его и снова совать гаджет в карман.

– Если он нас бросит, я не удивлюсь, – произнёс Альберт, обращаясь к Эштону.

Тот шёл позади, держал в руках распечатанный сценарий и карандаш. Что-то вычёркивал, что-то дописывал. Они пока ничего не утвердили, внося бесконечные правки. Единственное, в чём были уверены, так это в том, что за основу возьмут классическое произведение и создадут сцену по его мотивам, адаптируют под современные реалии. Попытаются, во всяком случае.

В работе над сценкой, они использовали не только роман Брэма Стокера, но и другие произведения, связанные с именем культового персонажа, в том числе, мюзиклы. Петь, правда, ни Альберт, ни Рекс достойно не умели, потому единственное, что они жаждали оттуда почерпнуть – это манеру подачи материала. Чему-то в процессе просмотра научиться у профессионалов, что-то, напротив, не использовать, желая избежать ошибок.

– Почему он должен так поступить? – удивился Эштон, отвлекаясь от своих бумаг и глядя на приятеля с недоумением.

Альберт снова трясся за судьбу постановки и искал подвох в поведении каждого, кто был причастен к реализации грандиозного плана. И это, несмотря на то, что свою роль в постановке Альберт считал – отчасти – омерзительной.

В центре повествования стояли граф Дракула и его возлюбленная. Поскольку актрис в театре не было, несложно догадаться, на кого сценарист и второй актёр возложили обязанности по исполнению данной роли.

Не понаслышке знакомый с историей театра Альберт знал, что в определённые периоды времени в разных странах на сцену, исполняя женские роли, поднимались мужчины. А в Японии и ныне существовал театр, практикующий обратную систему – все роли там исполняли женщины. Он принимал эти познания, как часть культуры и никак не комментировал, но лично для себя находил подобный расклад унизительным. Он не хотел наряжаться в платье, наносить макияж и делать причёску, завивая волосы и подкалывая их десятком шпилек.

Он так отчаянно бился за доказательство мужественности, и тут…

Одним поступком он рисковал перечеркнуть все былые достижения и заслуги.

Однако альтернативы не было. Нарядить Рекса в женское платье не представлялось возможным. Такая рокировка превращала тщательно продуманную сцену в фарс, пародию, сатиру… Да во что угодно, но только не в произведение искусства.

Альберт нервно покусывал зубочистку, гоняя её из одного уголка рта в другой, ярко ощущал на языке вкус размокшей древесины и размышлял над ценой своего падения. Интересно, какое количество переломанных носов убедит всех в том, что это была единичная акция, а не постоянная забава?

Особых иллюзий он не питал, потому заранее готовился к активному доказательству своей правоты с помощью кулаков.

– Потому что я до сих пор сомневаюсь в его реальности, – хмыкнул Альберт, потянувшись и сорвав с ветки пожелтевший лист.

Они пока не облетели, продолжая радовать глаз разноцветным окрасом, пришедшим на смену однотонной зелени.

Осень не окончательно вступила в свои права. Периодически из-за туч выглядывало солнце, и можно было подолгу разгуливать по улице, не рискуя подхватить простуду.

Альберт, имевший дурную привычку – ходить в куртке нараспашку, нередко страдал в зимний период. Сейчас это ещё было возможным и не грозило неприятными последствиями.

– Он придёт, – заметил Эштон, собирая листы с помощью скрепки и бросая карандаш в школьную сумку. – Он относится к игре, как к развлечению, а не к чему-то серьёзному. Однако она ему по-настоящему нравится, кажется забавной. Глупо бросать то, что приносит тебе положительные эмоции и нечто, сродни наслаждению. Если не уверен, можешь позвонить и спросить, когда он соизволит подойти к актовому залу.