– Их двуличие тоже не знает границ, – произнёс Розарио, понизив голос и повернувшись к собеседнику. – Некоторые вот практикуют игру в любовь на два фронта. Писать сообщения с признаниями и тут же над ними смеяться… Что может быть забавнее, не так ли?

– Если тебя это смущает или напрягает, почему не скажешь ей?

Вопрос Кэндиса прозвучал довольно логично. Тут просто-таки напрашивалось слово – закономерно.

Несомненно, Розарио думал и о таком методе решения задачи, но в дальнейшем от него отказался, понимая, что эффективность стремится к нулю. Коэффициент полезного действия проходит где-то совсем рядом.

– Посмотри на эту счастливую влюблённую пару, – Роуз театрально развёл руками, затем соединил пальцы обеих ладоней в сердечко так, чтобы внутри фигуры оказались Сибилла и Глен; немного понаблюдав за ними, сложил руки на груди, запрокинул голову и посмотрел в потолок. – Картина идеальных, во всех смыслах, отношений. Они встретились в школе, полюбили друг друга с первого взгляда и больше никогда не расставались. Она смотрит на него влюблёнными глазами, он отвечает ей с тем же пылом. Однажды у них родятся дети, а потом внуки, правнуки и так далее. История любви этих двоих будет поводом для гордости у всех последующих поколений семьи Дарквуд-Томпсонов. Со стороны их связь выглядит именно так.

– Сама участница дуэта придерживается того же мнения, – хмыкнул Кэндис.

– Вот. В этом и заключается главная проблема, – резюмировал Розарио. – Бессмысленно рушить пряничный домик. Надо либо иметь на руках неопровержимые доказательства…

– Либо оставить надежду на чужое прозрение.

– Именно.

– И что выбираешь ты?

– Да свершится месть, – задумчиво протянул Роуз, тут же слегка приподнимая уголки губ.

Широко улыбаться он себе не позволял, помня о гадких особенностях мимики, преображающей его до неузнаваемости, не в лучшем значении этого выражения.

– Масштабная?

– Пока не знаю. Проект находится в стадии активной разработки, но не утверждён до конца. Поправки вносятся и приветствуются. Иногда мне хочется всё бросить. Случается, я начинаю сомневаться в способности вытянуть пьесу без посторонней помощи, но потом вспоминаю самодовольную улыбку Гарри и понимаю: должен относительно изящно отомстить им обоим. Я не уверен, что после всего случившегося некоторые личности меня не возненавидят, но когда начинаю размышлять о правильности задумок, колебаниям места не остаётся. А разве не это главное в жизни человека? Видеть цель, не замечать препятствий и всё такое прочее?

– Зависит от того, какую цель ты перед собой ставишь.

– У меня она исключительно благородная, – заверил Розарио, запуская ладонь в волосы.

Он собирался сказать что-то ещё, но не успел.

Дверь открылась, пропуская внутрь помещения учительницу истории. Процесс обсуждения грандиозных планов пришлось отложить до следующего перерыва.

Редкий учитель готов терпеть учеников, болтающих во время занятия не по теме. Миссис Харт к числу таких учителей точно не относилась.

*

Ассоциации всегда играли в его жизни немалую роль.

По мнению Кэндиса, именно они формировали представление о людях, не позволяя забывать тех или иных знакомых.

Стандартная практика. Стоит только назвать имя, и перед глазами сразу встаёт ситуация, способствовавшая зарождению отношений.

Свои собственные ассоциации он мог перечислять до бесконечности. Нет, конечно, не только в них было дело. Далеко не каждого человека, с которым приходилось общаться, он мог обозначить в собственных мыслях набором тех или иных качеств, черт, привычек и предпочтений, но в такой постановке вопроса, определённо, что-то было.

Когда речь заходила о Реджине, сами собой напрашивались мысли о невыносимо сладких духах, липких настолько, что их прикосновение ощущается на коже, настолько стойких, что несколько часов проветривания помещения не уничтожат аромат полностью. К тяжёлому запаху пряностей и сладких цветов неизменно были добавлены нота алкоголя и сигаретного дыма. Вспоминался ярко-красный цвет помады и нижнего белья, которое Кэндис частенько видел разбросанным по дому, что в детстве, что в подростковом возрасте.

Имя отца соотносилось, в первую очередь, с игрой в гольф, считавшейся любимым развлечением Альфреда, запахом дорогих сигар, янтарным цветом виски – строго на два пальца плюс пять кубиков льда, – старинным перстнем на среднем пальце и запретами заходить в спальню без разрешения.

Будучи ребёнком, Кэндис несколько раз ослушался приказа и стал свидетелем того, что для его глаз не предназначалось вовсе.

Отец и служанка. Отец и мамина подруга. Отец и какая-то неизвестная женщина.

Когда это случилось впервые, он даже толком не понял, что происходит. Осознал лишь, что отец безумно рассержен.

– Уведите его и впредь не оставляйте без присмотра! – прозвучало так, словно Альфред жаждал собственноручно придушить сына и его сопровождающую, не уследившую за подопечным.

Однако сдерживал порывы.

Гувернантка, извиняясь, схватила Кэндиса за руку и потащила прочь от дверей родительской спальни, где на кровати сидела, прикрывая обнажённую грудь ладонями, обычно молчаливая девушка, которую Кэндису прежде доводилось видеть в сине-белой униформе горничной. В тот день на ней не было формы, да и назвать её молчаливой тоже не получалось.

– Ах, Кэндис! Ну почему ты сбежал? – сетовала гувернантка, заламывая руки – вполне театрально – и теребя нервно кончик пряди, выпущенной из причёски. – Теперь мне достанется за то, что я не смогла за тобой уследить.

Он не ответил, лишь запустил руку в карман брюк и сжал ладонь в кулак.

Ломались под пальцами, превращаясь в пыль, тонкие и хрупкие крылья стрекозы, найденной рядом с бассейном. Кэндис принёс её отцу, вспомнив занятие, проходившее накануне и атлас насекомых, лежавших на столе в гостиной. Отчаянно хотелось похвастать своими познаниями, продемонстрировать находку, перечислив все те факты, что отложились в памяти. Благие намерения отклика не получили.

Отец не заставил себя ждать. Набросил халат и пришёл в гостиную, желая расставить все точки над «i». Кричал он так, что поднималась крыша.

Гувернантка лила слёзы, слушая немалое количество нелестных отзывов о своих умственных способностях. Кэндису досталось не меньше. Если в наказании прислуги обошлось без рукоприкладства, то на собственном ребёнке Альфред отыгрался, позволив агрессии одержать победу и вырваться наружу. Стоило показать отцу раскрытую ладонь с останками стрекозы, и оглушительная пощёчина не заставила себя ждать.

– Никогда не отвлекай меня по пустякам, – прозвучало в тишине комнаты.

Двери захлопнулись.

Кэндис остался наедине со своей няней. Сломанные полупрозрачные крылья, выпав из ладони, осели на пол. Даже будучи мёртвой, когда Кэндис подобрал её, стрекоза оставалась прекрасной.

Теперь от красоты ничего не осталось.

Как и от его радостного предвкушения.

Слова эхом звучали в ушах. Кэндис думал о том, что этот урок отца усвоит навечно. Больше не станет отвлекать. Не столь важно, пустяковой будет проблема или глобальной… Он промолчит. Слова не скажет.

Столько лет прошло, а он продолжал придерживаться давнего правила, практически от него не отступая. Не сказал бы и тогда, если бы Реджина не набрала номер Альфреда и не заставила приехать поскорее.

– Забери это отродье из моего дома! – выдала истерично и тут же бросила трубку.

Посмотрела на сына злобно, словно проверяла, каким образом он отреагирует на данное высказывание. Заденет ли его, или времена, когда отверженный ребёнок, отчаянно жаждал родительской любви, остались в прошлом?

Кэндис хмыкнул, изгибая губы в улыбке и продолжая крепко сжимать в ладони окровавленный нож. На всякий случай, для подстраховки, чтобы неповадно было вновь испытывать судьбу и тянуть руки к тому, кто этого совсем не хочет.

В ходе столкновения не обошлось и без, своего рода, потерь. Неудачно перехватив нож, Кэндис порезался, в результате чего второй год вынужден был наблюдать длинный шрам, пересекающий ладонь. Отметина, оставшаяся на теле, служила напоминанием о выигранном сражении. Глядя на побелевшую полоску кожи, Кэндис нередко ощущал, как вдоль позвоночника растекается холодок, а внутри что-то мелко и противно начинает дрожать.