В нём впервые за долгое время заговорила иная сторона натуры, та самая, что отвечала непосредственно за создание лирического настроя. Стоило признать: несмотря на некую солидарность с утверждениями Терренса, теми самыми, озвученными до отношений с Рендаллом, Энтони всё-таки считал себя более романтичным человеком. На контрасте с Терренсом, каким его видело в школьные годы большинство одноклассников, это качество натуры проявлялось особенно ярко.

Нельзя сказать, что в школьные годы Энтони был невероятно сдержанным и всячески избегал отношений, но и бросаться на каждого встречного он тоже не торопился, подходя к выбору основательно. Сейчас думать об этом было довольно нелепо, особенно, если вспомнить, сколько времени прошло с момента первого столкновения с Альбертом и до осознания, что «идеальная длинноволосая блондинка» мужского пола стала предметом некой одержимости и бесконечных размышлений. Не больше недели.

Заявление о желании посмотреть спектакль с участием данного юноши, пересечение взглядов, презрительно брошенная фраза о стариках, которым не место на территории академии, а потом… Да ничего потом не должно было быть, в принципе, но в голове Энтони что-то щёлкнуло, и он осознал с отголосками ужаса, что «блондинка» его действительно зацепила, сделала это играючи, вряд ли желая такого результата.

Энтони приезжал на работу к Рейчел с завидным постоянством – кузина стала, в определённой мере, прикрытием, отговоркой на случай, если Мартин или его отец, являющийся по стечению обстоятельств тёзкой мистера Кейна-младшего, внезапно поинтересуются, какими причинами спровоцирован столь повышенный интерес к бывшему учебному заведению. С момента выпуска прошло шесть лет, и Энтони никогда не проявлял настолько пламенной любви к академии, теперь внезапно проснулась пылкая страсть к воспоминаниям, когда каждый новый визит или очередная прогулка по саду дорога сердцу.

Энтони и, правда, стал относиться к академии немного иначе, чем прежде. Когда ему не нужно было корпеть над учебниками, просиживая за ними большую часть времени, он начал иначе воспринимать моменты жизни, связанные со школой.

Впрочем, гораздо сильнее его интересовала личность одного из учеников, связанных с этой самой школой.

Глядя на Альберта, сидевшего сейчас напротив, Энтони отмечал отблески предвкушения, замешанного на возбуждении, не мелькавшие время от времени в глазах, а отражавшиеся в чуть расширенных зрачках в течение продолжительного времени.

Заметив пристальный взгляд, Альберт облизнулся повторно, сделал это совсем-совсем невинно, словно между делом, ненамеренно, а потом откинулся на спинку стула, запрокинул голову и засмеялся, закрывая лицо ладонями. Ему эта игра казалась занимательной, но вместе с тем провоцировала некую нервозность, порождённую сомнениями относительно намерений Энтони.

Альберту отчаянно хотелось к нему прильнуть, впиться в этот соблазнительный рот поцелуем, прижаться сильно, прикусить мягкие губы ещё ожесточённее, едва ли не до крови, провести ладонями по обнажённой коже, ощущая под пальцами сильное, тренированное тело, активно отзывающееся на каждое прикосновение.

Энтони был сдержан, словно сомневался в правильности дальнейших действий. Таким же он оставался ровно до того момента, пока не оказался в стенах родной квартиры. У него не тряслись руки, и попасть в замочную скважину получилось с первого раза.

Он не был похож на человека, измученного нервным напряжением.

Он действовал максимально уверенно, и в дальнейшем решительность его никуда не делась. Оказавшись по ту сторону двери, он повернулся к Альберту, улыбнулся и, стянув с его головы кепку, произнёс:

– С того самого момента, на котором остановились прежде.

– Да. Несомненно.

Альберт не удержался от ответной ухмылки, чуточку ядовитой, но от этой примеси не менее сладкой, а правильнее сказать – соблазнительной.

Продолжить разговор ему не позволили. Он и охнуть не успел, а Энтони уже прижался к его губам, целуя именно так, как того хотелось Альберту. Страстно, решительно, порывисто, не пробуя впервые, а с уверенностью – не оттолкнут, вместо этого последует ответная реакция.

Альберт не протестовал, когда Энтони, втолкнув его в спальню, включил свет. Быть может, кому-то было привычнее заниматься сексом в темноте, предварительно задёрнув шторы и опустив жалюзи одновременно, чтобы наверняка. Быть может, это упрощало процесс, слегка загасив понимание о том, что рядом находится новый партнёр, а потому стеснительность способна отбить всё желание, свести на нет все старания.

Альберт знал, что в их случае ничего подобного не случится.

Просто не может.

Он не видел цвет простыней на кровати Энтони, да его это и не интересовало, на самом деле. Единственное, на что Альберт действительно обратил внимание, так это на материал постельного белья, мысленно порадовавшись, что Энтони, выбирая в вечном противостоянии пафоса и удобства, сделал ставку на второе. Потому никакого холодного скользкого шёлка не было и в помине.

Едва ли Альберт мог с точностью сказать, когда они с Энтони успели избавиться от одежды. В его памяти этот момент отпечатался фрагментарно. Одно Альберт знал точно: в тот момент они оба походили на одержимых, не церемонясь особо с вещами, срывая, а то и вовсе разрывая их. В коротких перерывах между избавлением от очередного её элемента, обмениваясь кусачими, не менее одержимыми поцелуями, цепляясь друг за друга с таким рвением, словно стоило только разжать ладонь, ослабить хватку, и реальность происходящего можно будет поставить под сомнение.

Определённый опыт интимных отношений у Альберта был. Он при всём желании не мог бы закосить под невинного юношу, старательно опуская ресницы и умилительно краснея. Точнее мог, но ощущение наигранности не отступало бы ни на шаг, а лицемерие в отношениях, несомненно, смотрелось достаточно гадко.

Альберту нравилось осознавать, что Энтони его хочет. Ему нравилось думать, что, оказавшись в одной постели с мужчиной мечты, как он сам в мыслях – сначала насмешливо, а со временем на полном серьёзе – называл Энтони, получится продемонстрировать определённые навыки и умения. Реальность над ним жестоко посмеялась, попутно посоветовав не изображать из себя гуру секса, а сравнить на практике, что могли предложить в своё время сверстники, с тем, что мог подарить ему парень, «остававшийся на второй год не менее пяти раз».

Альберт не был чрезмерно сдержанным и не относился к сексу как к обязанности или повинности, но и особого восторга в конечном итоге обычно не испытывал. Временами случались разочарования. Невероятное желание в самом начале процесса, предвкушение чего-то нереального, а потом несколько минут стандартных движений, поглаживания, поцелуи, приглушённый звук чужого, да и своего, голоса…

Всё, можно расходиться.

Ты ведь кончил, Берти? Тебе хорошо?

Почему-то почти всем его любовникам приходило в голову именно подобное сокращение имени, и Альберт покорно выслушивал мерзкое обращение, изображал снисходительную улыбку, но мысленно делал пометки напротив имён. С этим человеком больше дел не иметь. Их было не так уж много, но все они его бесили не на шутку.

Тайна крылась в том, что никто из бывших кандидатур не соответствовал его темпераменту. Альберт только-только входил во вкус, а его партнёры уже закатывали глаза и падали на него с протяжным стоном. Это, наверное, должно было льстить, но в реальности только раздражало.

Энтони от них порядком отличался. Хотя бы потому, что не торопился уложить Альберта на спину, раздвинуть ему ноги и поиметь доступное тело как можно скорее. Несомненно, он был возбуждён, в этом никаких сомнений не возникало, но опыт и умение контролировать себя никуда не девалось. В первую очередь, он стремился доставить удовольствие партнёру – потом уже думать о себе.

Вообще-то Энтони действительно раздвинул ему ноги, устроившись между них, однако в остальном он не торопился. Ладонь мягко поглаживала – от колена, по бедру, как по внешней, так и по внутренней его стороне. Энтони целовал Альберта постоянно, прикасался к подбородку. Губы проходились по шее, по ключицам. Несколько поцелуев – укус, ещё несколько – прикосновение языка.