«Так тому и быть», – думал он, проходя по коридору и притормаживая, завидев нечто, для себя интересное.
Дверь, ведущая на балкон, была открыта, как и тогда, во время празднования Хэллоуина. Некоторое время Льюис сомневался, стоит ли туда заходить. Взвешивал все доводы «за» и «против». Рационализм боролся с любопытством, а желание получить подтверждение подозрениям граничило с отторжением к потенциально неприятной правде.
Любопытство одержало в противостоянии победу, вырвавшись вперёд с сокрушительным счётом, не оставив рационализму ни единого шанса.
Льюис преодолел расстояние, отделявшее его от привычного наблюдательного поста. На балконе привычно пахло пылью. Только прикоснись, не рассчитав силу, и обязательно взметнётся целое облако.
Над сценой горел яркий свет, всё остальное помещение утопало в полутьме, позволяя стороннему наблюдателю скрываться здесь от посторонних глаз. Льюис чувствовал себя в безопасности, стоя рядом с пологом. Он перебирал нити золотистой кисточки и прислушивался к голосам, доносившимся со сцены.
Альберт и Рекс увлечённо спорили о судьбе новой постановки. Их спор был больше показательным, нежели настоящим, когда эмоции зашкаливают.
Эштон сидел на краю сцены, обмахиваясь сценарием, актёры дурачились.
Глядя на них, Льюис с тоской думал, что ему никогда не стать таким, как они. Таким… естественным, свободным от ограничения эмоций, от страхов, от боязни показаться в чужих глазах излишне активным.
Он чувствовал себя невидимкой большую часть времени. Он и сейчас придерживался этого амплуа, в то время как одноклассники хотели светить ярко, сиять ослепляюще, и не боялись заявлять об этих желаниях на весь мир, громко и уверенно.
Отключив звук на телефоне, чтобы случайно не выдать своего присутствия, Льюис внимательно наблюдал за соседом по комнате и его приятелями.
Десяти минут ему за глаза хватило, чтобы осознать свою ущербность, полное отсутствие навыков интеграции в общество и глупость чужих предложений, вынесенных на рассмотрение.
Наверное, нет на свете человека, ни разу в жизни не слышавшего утверждения о силе искусства, способной превратить даже самого закомплексованного неудачника в прекрасную птицу, подарив ему крылья, именуемые уверенностью. Льюис слышал неоднократно, но примерять данное высказывание к себе отказывался. Чувствовал, что его стараниями теория получит опровержение. Ему на сцену хода нет, потому что коэффициент его полезного действия приблизится к нулю. Он и сам не раскрепостится, окончательно превратившись в улитку, прячущуюся в раковину и лишь изредка шевелящую рожками, и другим планы нарушит своими нелепыми попытками – примерить чужую роль.
Есть люди, рождённые блистать.
Есть люди, чьё призвание – находиться в тени.
Он относился ко второй категории.
Комната встретила Льюиса тишиной – неудивительно, раз уж сосед пропадал на репетиции, а посторонние сюда не совались ни под каким предлогом. Даже к Рексу. Если ему требовалось с кем-то поговорить, он сам отправлялся на встречу или ограничивался общением в программах обмена мгновенными сообщениями.
Телефон Льюиса молчал большую часть времени, звонить и писать ему могла только Адель, зато гаджет, лежавший на столе со стороны Рекса, не затыкался ни на минуту, постоянно оповещая о новых посланиях.
Ладно, заявление о бесконечных сообщениях, несомненно, являлось преувеличением, но то, что общался Рекс с другими людьми гораздо чаще Льюиса, оставалось неоспоримым фактом.
Отправителем мог быть, кто угодно. Хоть Альберт, вызывающий партнёра по сцене на очередную репетицию, хоть ученик параллели, решивший поиграть в волейбол или крикет, но не нашедший подходящую компанию. Рекс редко отказывался от предложений, как следствие, его график был забит множеством событий.
На столь пробивного, активного и лёгкого на подъём человека стоило равняться. Льюис это понимал и с удовольствием реализовывал бы задуманное, но он понимал так же и то, что все попытки окончатся провалом.
Что позволено Юпитеру, является недосягаемой величиной для быка.
До конца жизни быть ему запуганным одиночкой, дрожащим от одного только вида собственной тени.
От мысли о постороннем присутствии поблизости – подавно.
Пристроив сумку со школьными принадлежностями на кровати, Льюис подошёл к столу и нахмурился, выражая недовольство.
Рекс вновь нарушил границы личного пространства, точнее, территории, закреплённой за каждым из обитателей данной комнаты. Столешница была усеяна исписанными вдоль и поперёк листами.
Льюис подцепил несколько, желая ознакомиться с их содержанием. Судя по всему, это был черновой вариант сценария очередной постановки. Основной сюжет набросал в общих чертах бессменный драматург «Чёрной орхидеи», занимавший эту должность без малого четыре года, а Рекс вносил свои правки. Работал над дополнениями – его реплики и замечания были выделены красными чернилами, в то время как Эштон предпочитал чёрные. А потом его позвали на репетицию, и он сорвался с места, не убрав за собой.
Окажись эти листы частью научного проекта или любовно выпестованным эссе к очередному занятию по английской литературе, Льюис не стал бы ничего с ними делать, проглотив замечания относительно разделения территории, но всё, связанное с театральными подмостками и – ничего удивительного, правда? – Альбертом, Льюиса иррационально раздражало.
Стоило перестать отнекиваться и откровенно признать, что дело вовсе не в Альберте, а в его взаимодействии с Рексом, и в ревности, поднимавшейся в душе Льюиса. С каждый разом она становилась всё сильнее, и он совершенно не представлял, что с ней делать, как контролировать, как избавиться.
Он не имел никаких прав на Рекса. Не мог указывать тому, с кем общаться, а кого избегать.
Он вообще не был значимой личностью в его жизни, если только объектом развлечения. Смутить проще простого, поставить в тупик – ещё проще. Нужно немного.
Открыть рот и прошептать повторно знакомую фразу:
Ты мне очень-очень нравишься, Луи…
Льюис понятия не имел, откуда Рекс выхватил это обращение, но уже на протяжении полутора месяцев из его уст доносилось оно.
«Детка» отпала сама собой, а вместе с ней ехидство и попытки зацепить, вызывая на словесную дуэль.
«Луи» звучало гораздо мягче, нежнее и роднее.
Льюис привык, что так его называет Адель и в первый миг, услышав данную вариацию своего имени в исполнении Рекса, хотел огрызнуться, но потом понял, что ему нравится. Очень-очень нравится, как и он сам нравился Рексу, если судить по высказыванию.
Но там, чтобы поверить, нужно было быть наивным, сентиментальным идиотом.
Тут утверждение являлось стопроцентной правдой.
Льюис пытался сравнивать новые ощущения с тем, что доводилось испытывать прежде, когда он ухватился за своеобразный спасательный круг в лице бывшего выпускника, проявлявшего к нему интерес. Соглашаясь попробовать начать с ним отношения, Льюис ни на что не рассчитывал, он делал это больше от безысходности, вспоминая пространные замечания о силе любви, способной вытащить из ямы любой глубины и пройти любые испытания. Он надеялся, что и в его случае этот метод сработает. Очень надеялся, но просчитался.
Любви, как таковой не получилось.
Сказки тоже.
Всё было совсем не так, как рисовало воображение. Была физиология и ничего больше. Учитывая особенности восприятия действительности Льюисом, можно было сделать определённые выводы.
Превратить его в идеального любовника не получилось.
Он задыхался, но вовсе не от страсти, а от ужаса.
Он кричал, но не от восторга, а от осознания, что к нему вновь возвращаются яркие воспоминания.
Он не сдержался и ударил воздыхателя, стоило тому только попытаться ограничить свободу действий.
Тот ушёл, стирая рукавом кровавые сопли, и больше не вернулся.
Рекс…
А что Рекс? Приди Льюису в голову безумная идея всё-таки поддаться его очарованию, всё развивалось бы по уже знакомому – печальному – сценарию. Плачевный итог, они разбегаются в разные стороны.
