Ведь… ведь он казался таким разбитым. Таким потерянным. И запутанным.

А она сама за этот год не раз чувствовала себя забитой и никому не нужной.

– Спасибо.

Он облизал пересохшие губы.

Настройся, Ленни. Это последний шанс доказать ей, что все это время это был не ты.

— Я долгое время не понимал, что происходит. И мне было больно от того, что ты избегаешь меня.

— Какая тебе была разница? – вылетает у нее быстрее, чем она вообще останавливает себя.

Смешок.

И отчаянные слова:

— Потому что я люблю тебя.

Тишина повисает в зале. Такая звонкая, что в ушах трещит.

Любит.

Господи, как же это не вовремя. Как же это ненужно.

Почему все эти годы никому не было дела до нее, а в этом, как гром средь ясного неба, всем вдруг припекло бегать за ней? Почему, когда у нее столько проблем, еще и проблемы чужих наваливаются? Почему, черт возьми, она постоянно чувствует себя виноватой?

Кто вообще построил ей такую судьбу? За что, блин?

— Я понимаю, — горько продолжил он, — тебе это ни к чему, — на его лице исказилась гримаса боли. – Ты любишь Малфоя, но…

— С чего ты взял? – она резко перебивает его.

— Это видно, — улыбка появляется в его глазах. — Это видно мне, потому что я все время смотрю на тебя, Герм.

Она отрицательно покачала головой. Встала.

— Извини, но я лучше пойду. Я слишком устала, чтобы слушать признания. Прости, но я…

— Нет, постой! – он в ужасе поднимается следом. – Я, я перейду к делу. Только не уходи!

И эта печаль в его прекрасных глазах.

И она возвращается на место, проклиная все на свете.

– Я лишь добавлю, что полюбил тебя с первого взгляда, поэтому…

— Ленни… — она протянула его имя.

— Поэтому никогда не смог бы причинить тебе боль. Дело все в том, что есть такая болезнь.

Он замер. Запнулся.

И моментально стух. Будто слово “болезнь” вдруг стало для него чем-то вроде смерти. Чем-то страшным и опасным.

И он не мог собраться. Потому что пелена слез стояла перед глазами. Потому что его било током.

Его предали, вся семья. Никто ему и не намекнул на эту ситуацию, а Мария… Господи, она же знала, как он любит Гермиону, но молчала.

Она молчала каждый раз, когда он недоумевал, почему Гермиона обижается. Она молчала каждый гребаный день, как чертова рыба!

Он был сам. В целом мире, будто покинутый. И ничто не могло вернуть его в прежнее русло.

— Какая болезнь, Ленни?

Теплая рука ложится на его спину и делает несколько медленных успокаивающих движений. Он кивает головой и тяжело выдыхает.

— Держи, — он протягивает раскрытую книгу. – Там все подробно описано.

Ее глаза опускается на строчки, которые будто начинают расплываться, когда она читает первые два слова: “Болезнь Арихстеля”.

Болезнь Арихстеля, как она много о ней слышала. Давно, лет сто назад, жил ученый-самоучка Арихстель Маркель, который был сумасшедшим. Всю свою жизнь он покупал детей у бедных людей, которые не могли прокормить семью. А затем ставил опыты на сиротах, пробуя на них различные выведенные вирусы и заболевания.

И болезнь Арихстеля – одна из них, причем сильнейшая в списке. Она образовывается в человеке, когда плод не достаточно созревает для родов и преждевременно рождается. В 0,1% болезнь функционирует и заражает ребенка.

Она может появиться через год после рождения, а может – через пятьдесят лет. Человек становится неуправляемым. И главное – он не контролирует сам себя. Клетки мозга полностью поддаются вирусу, который заполняет их. Человек превращается в монстра, который совершает ужасные поступки. И, что самое страшное, через пару часов он и понятие не имеет, что сделал.

Такие люди не живут больше пяти лет после старта болезни.

Она сглатывает застрявший ком в горле. И тихо закрывает книгу.

Она не будет читать – и так все знает.

Лекарств нет. Спасения нет.

Таких людей запирают в клинике, потому что они могут стать убийцами. Потому что они смертельно опасны.

— Меня отправили в эту школу, и я ничего не знал о заболевании. Мама надеялась, что болезнь проявится, когда я уже состарюсь, как это обычно бывает. В 80% так и случается, — он горько усмехнулся. – Но я попал в те 20%, когда организм не способен бороться уже в раннем возрасте.

Он смотрел прямо перед собой, положив руки на колени. Маленькая снежинка качнулась и выпустила струю мелкого снега. Он летел, подскакивал и, так и не долетев, разбивался о порыв воздуха.

Так и он разбивался, не дождавшись старости. Так и он должен был умереть.

У него больше ничего не будет. Он ничего не получит от жизни.

По словам Марии, которая и рассказала ему обо всем, болезнь начала свое действие год назад. Значит, ему осталось жить каких-то четыре жалких года.

Оказывается, мама пыталась его вылечить. Магазин зелий, который она открыла, был создан специально для него, чтобы найти противоядие. И она с его рождения навсегда закрылась в маленькой коморке, пытаясь отыскать лекарство.

Но все было без толку. Лучшие лекари мира не могли создать то, что победило бы такую страшную болезнь.

— Ленни… — ее пальцы сильно сжимаются на плече. – Ленни…

И маленькие слезы скатываются по щекам.

А он почти слышит, как звери разрывают его грудную клетку, и громкие рыдания вырываются наружу.

Он умрет. И перед этим сойдет с ума.

***

Метка жгла. Нет, она горела, чуть ли не срывая кожу с мясом. Даже холодный воздух не помогал.

И эта боль была слишком сильной, чтобы выдержать.

Он бежал по заснеженной улице. Вообще неизвестно, как он мог это делать, считая с тем, что его обе ноги хромали.

Но он продолжал путь, спотыкаясь о сугробы снега. Периодически падая на холодные тропинки, зарываясь лицом.

Темнота поглощала его, она манила. И всем своим видом показывала, что уйти невозможно. Что спасительной дороги нет.

Вообще ничего нет. Кроме этой маленькой тропки, что вела в Хогсмид. Кроме того, чтобы занести руку над Меткой и перенестись в его родной дом.

Впервые он не хотел оказаться там. Впервые теплые объятия Мэнора не должны были раскрыться перед ним.

Он свернул в сторону, пытаясь ориентироваться без света палочки. Лишнее внимание было не к чему. Особенно если учесть, что сейчас перевалило за полночь.

Он мягко ступил на снежную тропку и понесся вперед. Капюшон ударялся о спину, отлетая назад. И через секунду вновь касался спины.

Один рукав он подкатил, чтобы Метка обдувалась зимним ветром. Однако это ни на мгновение не остудило ее, а еще, казалось, сильнее разогревало изнутри.

И ему эта боль уже приелась. Она была родной, с каждым днем все чаще приходящей.

Она была везде: в теле, в голове, в душе. Казалось, что это было, своего рода, проклятием – вечно испытывать ее.

И он не мог избавиться от чувства, что это только начало. Что все плохое еще впереди.

И главное было действительно впереди – Рождество уже через семь дней.

Гермиона ведь не знала, что именно в тот день он будет вынужден доставить ее в Мэнор и сделать то, что ему приказали. Она ведь думала, что это будет где-то там, в неизвестности.

А это должно было произойти через жалкую неделю, пока все эти ученики будут отмечать Рождество. А он должен будет убивать ее.

Черт возьми.

Как же он ненавидел эту Грейнджер. Этот ее взгляд, этот смех.

Чтобы она подавилась им.

Почему именно он? За что? Разве он в жизни так согрешил?

Почему ему суждено убить в этом возрасте? И не кого-то, а Гермиону. Человека, которого он так…

Он так?..

Он и сам не знал, чем было выражено это “он так…”. Но это “он так” не давало ему сил смириться с тем, что он возьмет такой грех на душу. Не давало сил рассказать все Гермионе. Не давало сил вообще ни на что.

Порой, он хотел побежать к Дамблдору и рассказать все о Волан-де-Морте. Рассказать, что он должен будет убить гриффиндорку в Рождественскую ночь. И старик бы помог ему и решил, что делать.