- Летом, уже Троица прошла, - продолжал Рихер, не отрывая взгляда от своих сапог, - В замок еще двое проехали. Каждый одвуконь…

Все-таки - Барн. До последнего оставалась надежда, что разбойники, разорившие округу, гнездятся в другом месте.

В доме остались три тела, всхлипывания, скорбный вой, мерный речитатив заупокойной. Роберт устроился на самом верху сеновала. Пронзительно пахнущее свежее сено послужило периной, плащ с вытертым волчьим подбоем - одеялом. Внизу высвистывал носом рыжий паж, храпел Хаген, шуршали в темноте остальные. Звякнуло - пристраивают оружие поближе. Мало ли, ночь длинная…

Знать бы, сколько оружных в замке; еще - их планы; совсем бы здоров, иметь там своего человека… А еще лучше вообще никуда не ходить, - неожиданно закончил мысль Роберт и усмехнулся.

От состояния, в каком покидал окрестности Парижа, сегодня почти ничего не осталось. Тогда душило отчаяние, сходное с отчаянием брошенной женщины. Было, было. Из песни слов не выкинешь.

Он, конечно, пойдет в Барн. Жаль если это его последняя война. Умирать расхотелось. Наоборот, внутри тугой пружиной свилась жажда деятельности - с детства знакомое чувство, которое толкало маленького отчаянного мальчишку на безрассудные шалости; в молодости - в турнирные схватки и мелкие военные конфликты, и, наконец, уже в зрелые годы привело в Святую землю. Но едва ли ни впервые в жизни поставленная цель оправдывала себя. Роберт, не поморщившись, сравнил Поход на Восток и то, что предстояло совершить в ближайшие дни. На его сегодняшний взгляд жизнь хозяйки маленького лесного баронства и ее сына имела не меньший вес, нежели цель грандиозного Похода.

Там они освободили Святыню. Свершили и достигли… а дальше? Грязный дележ, междоусобица, беззаконие, подкуп, ложь. Все это и тогда и сейчас Роберт воспринимал как осквернение. Не Святыни! Осквернение Идеи, двинувшей огромные массы людей на подвиг.

Грязные руки схватили драгоценность, заляпали и потянули на торжище, менять на жратву и яркие тряпки.

Оказалось - мало отвоевать святыню, надо суметь сохранить в себе если не святость, - какая уж тут святость, - высоту поднятой планки. Из всех, только Годфрид и горстка его ближних старались следовать Идее уже после того, как Великая Цель была достигнута. …белесые черви, копошились в черном, политом кровью сотен тысяч, перегное. Вот кем стало крестоносное воинство. Некто темный и смрадный, похохатывая, глядел на них со стороны. Зловонная яма была в его власти. В каждом безвольном, алчном, голодном комочке-черве заключалась его частица. Только единицы отползали, выпрямлялись, превращаясь в человеков; и брели, брели, брели на гору к подножью призрачного креста…

Бывший граф Парижский давным-давно спал.

Утро выдалось светлым, безветренным и от того теплым. В такую пору хорошо скакать сквозь прозрачные леса на трубный рев оленя или зов женщины.

Под неяркое, ласковое солнце, вынесли тела погибших. Роберт со своими людьми держался в отдалении и только, когда скорбная повозка двинулась со двора, подошел и подал Рихеру один из мечей - трофей, оставшийся от вчерашнего боя. В оголовке поблескивал капелькой крови - крохотный рубин.

- Возьми, положи на могилу своего сына. Он умер как воин.

Рихер приняв оружие, поклонился Роберту и положил фалъчион поверх серого полотна укрывшего маленькую семью.

На погост они не пошли. Хоронить близких - дело семьи. Посторонним ни к чему вмешиваться. Рихер покидая двор, попросил их не уходить из усадьбы сегодня. Днем меньше, днем больше… рассудил Роберт.

Потом пили ячменное пиво, ели баранину, тихо разговаривали, почитая скорбь этого дома.

Когда люди начали расходится, Роберта позвал хозяин дома. Они миновали сараи для скотины, ригу, маленькую кузню и свернули за сеновал у самого тына.

- Когда уходите?

- Ночью. Тихо.

- Опасаешься?

- На родных твоих не думаю, а вот сервы…

- Времена проклятые! Кому верить, на что надеяться?

- Что толку сокрушаться? Лучше дверь держи на засове, и чтобы люди на глазах были.

- Да, прав ты!

- Оружие и кольчуги, что мы захватили вчера, оставь у себя.

- Сохраню. Вернешься, заберешь.

- Оставь себе. Сыновья растут, защитники.

Рихер не нашел даже что сказать. Такой подарок! Но Роберт пояснил:

- Будем надеяться, все так или иначе, встанет на свои места. Разберемся и проясним.

- Сам в логово пойдешь?

- Пойду. И не смотри на меня как на сумасшедшего. Я - друг Филиппа.

- А если вам погодить? Я бы по округе сыновей послал. - Рихер говорил, но уже сам понимал, что питает пустые надежды. Не за кем было посылать.

- Никого ты не соберешь, - подтвердил Роберт. - Я двоих отправляю к своему другу. Это далеко. Десять дней пути, или две седмицы, как получится. Погоди бояться, - остановил он вскинувшегося Рихера. - Бенедикт Критьенский тоже был другом покойному Филиппу. И гости незваные у него побывали; позорили окрестности, самого ранили. Понимаешь, что получается? Ваш край они прибрали к рукам. К сильным соседям не сунутся, вот и решили дотянутся до Критьена. Без помощи Бенедикта мы не обойдемся. Дорога туда длинная. Соль не совсем здоров. С ним мальчишка - тоже не защитник, да еще из чужих краев. Если отправишь с ними кого-нибудь из своих, я тебе такого никогда не забуду.

Рихер не торопился соглашаться. Лицо нахмурилось, в глазах проснулось недоверие.

- Мне бальи в Дье, - наконец проронил он, - тоже про южных соседей толковал.

- Он и меня описал как разбойника. Или забыл?

- Не забыл. Только ведь барон Критьенский прийти-то придет, а как уходить не захочет? Ты пойми, Филипп на меня надеялся, а получится, что я соседей на его земли приведу Формально Рихер был прав. Да что там говорить, такая опасность существовала и в реальности. Раньше Роберт легко мог разрешить подобную коллизию, дав слово графа Парижского. А сейчас?

- У тебя есть другие варианты? Допустим, не пошлю я людей за подмогой. Что если всех нас в Барне положат? Ты думаешь, у вас тут мир и благодать настанут? Ага - под рукой нелюдей!

Еще проще, думал Роберт, глядя в спину Рихеру, поехать в Барн хозяину усадьбы и сдать нас всех. И может статься, мчит уже по зарастающему тракту к замку усердный слуга? Мысль не достойная славного рыцаря? Зато вполне соответствующая неким реалиям, в которые рыцарь поставлен.

То ли дело в потешном бою, на турнире… Герольды трубят, женщины визжат, собаки лают. Или ты его - тык, и он только ручками махнет. Или он - тебя. Наконечник копья мягкий, должно сильно не повезти, чтобы получить рану или вовсе погибнуть.

Сам ты уже ручками в-в-в-верх, ножками туда же. Неприятно конечно, кто спорит, зато сердобольная дама оботрет твое не вспотевшее лицо своим шарфом. Господь Всемогущий! Как же все это было давно! Сейчас с трудом верилось, насколько тот Роберт серьезно ко всему этому относился.

Не доходя до порога дома, Рихер обернулся:

- Небось, думаешь, в Барн уже человек с докладом скачет?

- Была такая мысль.

- То-то чую, у меня ветер по лопаткам гуляет.

- Не дождешься.

- И то - ладно, - облегченно выдохнул Рихер.

Роберт вспомнил свой первый разговор с Тафларом: 'Если бы ты согласился сразу', сказал ему тогда араб, 'Я б не поверил'.

Вечером на закате, когда красным залило половину небокрая, Рихер отозвал в сторону Роберта:

- С вами Мартин пойдет. Он хоть и молодой, все дорожки тут знает. В Дье не заходите, ни к чему такой крюк делать. Тут до Пустоши тихая тропка есть. Я так понял, товарищ твой болящий леса не знает?

- Он много путешествовал, но с настоящим местным охотником конечно не сравнится.

- Вот и ладно, - как давеча приговорил Рихер, - Мартин дорогу покажет. Только молодой он, горячий, с благородными господами никогда не знался. Вдруг рыцарь твой осерчает на что… ты уж попроси не губить парня.

- Во-первых, Соль человек умный и добрый, во-вторых, у него обет: первым не нападать, и не… убивать.