Наконец подгребли они к плоту, на веревках спустили двоих, и те подняли на борт изможденного мужчину. От лохмотьев его шел дурной запах, глаза его были закрыты, он еле слышно стонал, а к груди прижимал посох. Когда окатили его водой и дали напиться, тот прошептал что-то, потом рукой пошарил вокруг себя и с трудом уселся. Открыл он свои глаза, а по тому, как закатились его зрачки, поняли все, что cпасли они незрячего.

— Где я, и кто вы? — слабым дрожащим голосом спросил он.

— Ты на корабле итакийского базилея, — ответил Арет.

— А кто ныне ваш базилей? — чуть бодрее заинтересовался слепой. — Кто заменил Одиссея на троне Итаки?

— С чего ты решил, что мне понадобилась замена? — вмешался Одиссей.

Слепой прислушался к его голосу, задрожал, оперевшись на посох, поднялся на ноги, держась за борт, и, повернув голову в сторону базилея, сказал:

— Неужели ты не узнаешь меня, старый друг? Вспомни Ахеменида, сына Адамаста, которого вы оставили на острове Полифема! Вспомни о несчастном забытом людьми и богами Ахемениде, который за твои подвиги расплатился своими глазами!..

Днем жаркий ветер с пустыни выветривал из головы память о том, что сейчас прохладный месяц Мем, но ночной холод столь же быстро память укреплял. Стены палаток для слуг были из толстой ткани, пропитанной смолянистым раствором от гнили. На солнце терпкий запах раздражал ноздри, но тут следовало почесать переносицу, чтобы не чихнуть. А если уж начал чихать, то не остановишься, пока не выбьешься из сил, или до той поры, как надзиратель приведет тебя в чувство своим тонким прутом. Впрочем, днем здесь разрешалось находиться только хворым или же по делу — например, в наказание за нерадивость подмести глинобитный пол. Но пока ты сметаешь песок в одном углу, он заносит желтой пылью все остальные, что успел прибрать.

Я был избавлен от таких повинностей не только потому, что был самым старшим из оруженосцев. Варсак ссудил надзирателю Стету несколько драхм, и тот не придирался ко мне. Откупиться мог и я сам, но слугам не положено иметь при себе денег, хотя у каждого, как быстро выяснилось, было припрятано немного меди или серебра на мелкие радости.

Надзиратели сразу же по нашему прибытию выстроили слуг и указали места, расписав всех по именам господ. Это меня вполне устраивало. Варсак назвал меня своим весьма дальним родственником из Тайшебаини, а имя мое якобы Тар. Пожилой надзиратель, лениво помахивая прутиком, указал мне на топчан, пригляделся к моему небогатому скарбу и посоветовал не показываться в лагере вечером, после отбоя. Подгулявшие новобранцы могли поймать высунувшего нос за пределы матерчатых стен оруженосца и подшутить над ним, если тот не сможет или не успеет откупиться. Шутят иногда весьма пакостно. Одного чуть не утопили с веселым смехом в нужнике. Хорошо, мимо проходил кто-то из старших наставников и разогнал весельчаков. Днем нам полагалось быть рядом с гоплитами, чтобы вовремя подать воды или сменить их одежду после долгих изнурительных упражнений.

Новобранцы жили в большом благоустроенном доме рядом с каналом. В двух-трех стадиях отсюда располагался плац с хитроумными устройствами, которые явно предназначались для того, чтобы выбить спесь из будущих воинов.

Жизнь прислужника легка, но унизительна. Нам нет нужды бегать с тяжелым вооружением вокруг лагеря, лазать по скользким бревнам и огромным камням, соединенным цепями, да так, что от малейшего движения бревна начинают вращаться под ногами, а камни угрожающе раскачиваются в разные стороны, норовя скинуть вниз или разбить голову… Слугам нет надобности выпрыгивать с метателем наперевес из дыр в стенах, изображающих створки звездных машин, и, рискуя поджарить своих товарищей слева и справа, бежать зигзагами сквозь понатыканные без видимого порядка раскрашенные столбики, причем желтые надо спалить, а зеленые — даже не задеть огнем. В это время слуги могут прохлаждаться в тени под навесом. Но если нет рядом твоего господина, то любой может пнуть или послать за пивом. Кое-кто из оруженосцев пытался подражать своих хозяевам, это не запрещалось и не поощрялось, просто никто не обращал внимания на то, как молодой недотепа летит вниз головой с бревна или с синяками на теле отползает от жутких маятников. Цел ты или переломал кости — все равно утром надо подняться затемно, еще раз вычистить господские доспехи и перетряхнуть одежду, а потом выстроиться у дома, в ожидании, когда тебя позовет твой хозяин.

Слева от меня закуток чинца Го, а справа разместился шустрый и разбитной северянин Болк. В отличие от тощего желтокожего чинца Болк выглядел сильным и выносливым, как и его хозяин, прибывший на одном корабле с нами. Из бесконечных вечерних рассказов Болка я понял, что достойный Верт вроде бы не по своей воле оказался здесь. Знатные родственники сбыли его второпях в гоплиты, чтобы не вызвать неудовольствие управителя Северной Киммериды, за дочкой которого он небезуспешно ухлестывал, хотя в пару ей был назначен юноша из другого рода. Впрочем, Болк быстро забывал, о чем недавно рассказывал, и очередная история о себе и своем господине звучала уже на иной лад. После того как гасили свет, Болк принимался громко шептать на ломаном коинаке, пересыпая непонятными словечками, о своих с Вертом приключениях на далеких северных островах, где женщины полногруды и белы, а по стати своей далеко превосходят южанок. По-моему, чинец не понимал его, потому что время от времени невпопад хмыкал и поддакивал.

Я не поддерживал эти разговоры. Мне было неприятно находиться в таких простых отношениях с людьми нижних каст, но деваться все равно некуда. Вскоре и мне пришлось сочинять историю о себе. Она вышла не очень связной, но Болк только спросил, часто ли бьет меня хозяин не по делу, и снова принялся описывать, как они, перебираясь с крыши на крышу, влезали в окна зрелых девиц и как весело они проводили время в уютных теремах… Вскоре я привык засыпать под его шепот.

Заканчивалась вторая декада первого месяца нашего пребывания в лагере, когда Болк сказал, что после того, как новобранцы пройдут ритуал вступления, будет произведен отбор среди слуг. Вот месяца через два и решат, кто достоин быть оруженосцем, а кого отправят разгребать вонючие зиккураты в позорных деревнях. Кто-то из дальнего угла предложил Болку засунуть себе в задницу болтливый язык, но северянин на этот раз не отшутился, а кинулся в угол и намял бока тем, кто подвернулся под его кулачищи. Вернувшись на свое место, он тихо сказал, что завтра попросит господина показать ему, как управляться с оружием. Дело в том, пояснил он, что хоть и называют нас оруженосцами, да только это ничего не значит, и, пока нас не утвердят в этом хоть и нижнем, но военном чине, мы остаемся прислугой. Я понял, что он не шутит. У Болка вряд ли возникнут затруднения, по той ухватке, с какой он подавал и принимал оружие от Верта, видно было, что боевая снасть ему не в диковинку. В этом лагере я не был самым старшим. Двое вообще мне даже в отцы годились — молодые господа не смогли расстаться со старыми слугами.

Утром, дождавшись, когда нас отпустили после построения, я спросил у Варсака о судьбе оруженосцев. Он задумался.

— Что-то говорили об этом, — сказал он. — Только тебе не обязательно уметь обращаться с оружием, хотя и не помешает. Те, кто знает грамоту, будут зачислены без испытания.

— Это хорошо, — успокоился я. — В грамоте я сильнее был даже нашего кибернейоса.

Тут я вспомнил о том, что пришлось бросить, с чем расстаться, и приуныл. Эх, был я уважаемым механиком из рода механиков, а теперь жалкий слуга, дрожащий от страха, что его не зачислят в оруженосцы. Но лучше трудная жизнь в Гизе, чем быстрая смерть в Микенах!

Варсак заметил, что настроение у меня испортилось. Он хотел что-то сказать, огляделся по сторонам и, не желая, чтобы обратили внимание на слишком долгую беседу слуги и господина, отвел меня за насыпь.