В результате возникает сложный, полный соперничества мир, близкий к «состоянию природы», каким его себе представляли устаревшие теории социальных контактов. Не совсем верно будет утверждать, что на высокогорьях Новой Гвинеи рука каждого человека поднята против соседей; но непрерывное, технически неизобретательное насилие крошечных общин, направленное друг против друга, заставляет считать эту цивилизацию неудовлетворительной, не способной обеспечить безопасность жизни, необходимую для уверенности в будущем. После грандиозного прорыва к всеобщему благу, сделанного девять тысяч лет назад, общины высокогорий Новой Гвинеи словно остановились в своем развитии.

Вот что происходит с народами, лишенными стимулов к дальним контактам. Горцам не приходилось отражать вторжения захватчиков, у них не было обмена идеями с партнерами по дальней торговле, не было потребности в усовершенствовании технологии, не было соперничающих цивилизаций. То, что горцы оставались почти неизвестными цивилизациям с равнин (см. выше, с. 336), вероятно, есть одно из следствий изолированности их окружения. Поэтому высокогорные цивилизации лучше классифицировать по степени их изолированности, чем по высоте местности или по другим внутренним характеристикам среды их обитания. Если Новая Гвинея представляет случай крайней изоляции, великие высокогорные цивилизации Африки находятся посередине шкалы: недоступность высокогорий здесь смягчает существование узких коридоров, дающих доступ к морю.

В XIX веке европейские империи захватили почти всю Африку к югу от Сахары. Одно из оправданий, которые обычно выдвигали империалисты, заключалось в том, что они несут цивилизацию людям, не способным достичь ее самостоятельно. Африку называли «черным континентом», поскольку большая ее часть не была нанесена на карты и о ней не было письменных сведений. Применительно к регионам южнее Сахары это определение значило также «непросвещенная» — обреченная навечно пребывать в темноте и невежестве, рассеять которые способны лишь пришельцы.

Справедливо, что многие африканские окружения враждебны цивилизации в традиционном смысле. Пустынные и полупустынные пространства занимают почти весь север, северо-восток и юго-запад континента. На западе, в районе сильных дождей, все занято густым лесом. Внутренние контакты здесь очень затруднены. Внутренняя поверхность, поднятая древней эрозией, резко спускается к нижним плато; продвижение по рекам, кроме Нила, невозможно из-за водопадов и порогов. Повсеместно распространены болезни. На протяжении всей «письменной» истории этот регион остается эндемическим очагом малярии.

Тем не менее цивилизация способна преодолеть — по крайней мере временно — почти любые препятствия, создаваемые природой. Например, на западе Африки замечательные образчики создания государств, городского образа жизни и технических знаний возникли самостоятельно, без помощи извне. Дженна на Нигере была городским центром примерно в 400 году н. э., когда еще не известны никакие культурные контакты через Сахару. Вскоре после этого Ифе, в местности, удаленной от самого глубоководья Гвинейского залива, стал центром металлообработки, особенно бронзы и меди. В 1154 году в Сицилии географ аль-Идриси писал о прошлом Судана как земли знаменитых городов. Царства Гана в XI и Мали в XIV веках оба проложили маршруты торговли золотом по Нигеру до самого Средиземноморья и приобрели блестящую репутацию среди европейцев и арабов. Цари Мали строили дворцы и мечети из кирпича и нанимали поэтов из Андалусии. Восхищавшие европейцев образы черных царей эпохи Средневековья: роскошно одетые монархи, заполняющие иллюстрированные карты Африки, или процессии черных волхвов, поклоняющихся Иисусу, на картинах художников, — не плоды фантазии, но отражение реального, хотя и несовершенного знания о великолепии этих богатых золотом дворов (см. выше, с. 131, 134).

Но самые перспективные среды Африки южнее Сахары располагались на высокогорьях на востоке континента. Плоскогорья Уганды, а также Руанды и Бурунди пригодны для земледелия и поддержания жизни густого населения, хотя, вероятно, слишком изолированы для создания сложных уровней материальной культуры; как и Новая Гвинея, которую они напоминают своими условиями, они также не подходили для длительных экспериментов по созданию крупных государств, хотя и в меньшей степени. Более благоприятные условия складывались в районах, имеющих доступ к морю, особенно на плоскогорье между реками Лимпопо и Замбези, а также на Эфиопском нагорье, где и были достигнуты наиболее впечатляющие и устойчивые результаты.

На Зимбабвийском плато наибольшее впечатление производит Великий Зимбабве; грандиозные руины этого поселения всегда вызывали недоверие у поборников превосходства белого человека, утверждавших, что африканцы не способны к творческому созиданию. Португальский историк середины XVI века Жоао де Баррос рассказывает об этих руинах со страхом и благоговением: «они обладают грандиозным великолепием», и «симметрия их стен, размеры камней и колоннад — все это совершенно». Но он же с презрением отзывается о предположении, будто это результат местного строительства: «Сказать, как и кем построены эти здания, невозможно, потому что у жителей этой местности нет никаких традиций такого рода и нет письменности; сами они считают это работой дьявола, потому что, сравнивая развалины с другими сооружениями, не могут поверить, что их мог сделать человек»[677].

На самом деле «зимбабве», или «места, обнесенные оградой», между XII и XVI веками были распространенными политическими центрами к югу от реки Замбези. Не только Великий Зимбабве — грандиозные поселения раскопаны в Манквени и Чумнунгва[678], к югу от реки Саби, а остатки других подобных центров разбросаны по всей местности. Время их расцвета — XV век, когда строились каменные здания с вентиляцией, а питавшуюся говядиной элиту хоронили с золотыми украшениями, изделиями из железа, большими медными слитками и китайским фарфором, привезенным через Индийский океан. Традиция преуменьшения, вероятно, отчасти представлена в продолжающемся споре о том, можно ли классифицировать Великий Зимбабве как город: почти невозможно избежать статуса, который традиционная историография закрепила за городским образом жизни как за предпосылкой к существованию других показателей превосходства. Но был ли Великий Зимбабве городом или не был, он часть цивилизации: с монументальными зданиями, с торговлей на большие расстояния, с экономической специализацией и развитыми технологиями.

Баррос и последующие европейские комментаторы оплакивают заброшенность этих поселений, но она означает не исчезновение или закат общества, а перемещение центра тяжести. Это перемещение традиционно связывают с военной кампанией во второй четверти XV века, проведенной вождем племени розви Нятсимкой Матотой, который завоевал середину долины Зимбабве — пограничную территорию на северном краю Зимбабвийского плато, богатую тканями, солью и слонами. Правитель принял титул Мвене Мутапа, или «господин завоеванных народов», и этот титул был перенесен на государство. В середине XV века завоевания распространяются на восток, к побережью, и соответственно меняются торговые маршруты[679].

Те, кто в XVI веке путешествовал по Мвене Мутапа, обычно плыли по реке Замбези до ее слияния с Мазое, откуда оставалась пять дней пути по долине Мазое до торговых ярмарок, где можно было купить золото Мвене Мутапа. К этому времени империя занимала всю территорию, какую хотел ее правитель. Границы на севере и юге защищали реки, населенные мухами цеце. На западе раскинулась пустыня Калахари, а на востоке природную преграду образовали горы Иньянга. Возможно, именно грозные природные препятствия на границах Мвене Мутапа спасли это государство. Самое серьезное нападение португальцев в 1571–1575 годах было отбито и завершилось заключением торгового соглашения. Португальские авторы, ни во что не ставившие другие африканские государства, восхищались Мвене Мутапа, отождествляя его с царствами сабеев и Офиром. Репутация экзотики и роскоши подкреплялась рассказами об амазонках, составлявших гвардию правителя, и о росписях, на которых изображались большие армии и элита на слонах. В течение примерно половины века, начиная с 1638 года, португальские миссионеры и авантюристы непрерывно находились при дворе правителя, и золото Зимбабве стало важным источником питания для все расширяющейся торговой сети португальцев в Индийском океане. Поэтому империя выжила; она никому не покорилась, а просто увяла: составлявшие ее общины становились все более самостоятельными и (особенно в XVII веке) часто попадали в руки «людей, желавших стать королями», — португальских головорезов, которые «становились туземцами» и создавали собственные наделы[680].