Предки тех, кто разжигал эти костры, покрыли свою местность той упорядоченной решеткой полей и каналов, что составляет признак любой цивилизации Земли. Исследователи, направленные в 1932 году новогвинейской корпорацией «Голдфилдз», сразу поняли это, когда пролетели над долиной Ваги с ее квадратными садами и аккуратными прямоугольными домами. Однако при ближайшем рассмотрении высокогорье показалось старателям и горным инженерам, которые первыми его исследовали, менее впечатляющим; ведь они оценивали цивилизацию по меркам материального богатства и технического развития. Здесь они могли за горсть раковин или стальных лезвий покупать женщин и свиней. Могли запугать и покорить воинов щелканьем зубных протезов и мыть в реках золото, не пробуждая алчности в местных жителях. «Белый человек, — казалось Майклу Лихи, — может идти куда угодно, вооруженный только тростью для ходьбы»[665]. Казалось, Новая Гвинея — родина в лучшем случае потенциальной цивилизации, остановленной в своем росте отсутствием технической изобретательности.
В действительности местные жители использовали природу, насколько это было им нужно и насколько позволяли их средства. У них не было доступа к металлам, из которых можно было бы изготовить орудия; поэтому их цивилизация застряла в каменном веке. Не было крупных животных, которых можно было бы приручить или пасти. Некоторые традиционные признаки цивилизации вроде письма или монументальных сооружений им были не нужны. Но у них были и классические преимущества горной родины. Долины и склоны высотой 5000 футов изолировали их от негостеприимных джунглей, в то же время не закрывая доступ к таким растениям, которые можно с пользой адаптировать. Местные жители использовали разнообразие микроклиматов, почв и растительности, типичное для окружения высокогорной цивилизации.
Например, в 1970-е годы племя нарегу численностью в две с половиной тысячи человек занимало восемь с половиной квадратных миль, но у каждой семьи были жилища в четырех или пяти разных местах; поэтому жители могли использовать лучшие участки для выращивания сладкого картофеля, сахарного тростника и бобов, рощи орехов пандан (продукта леса, адаптированного горцами) и пастбища для свиней. Деликатесы с низин, выращивать которые горцы не могли, вроде смолы диких саговых пальм, они получали посредством торговли с лесными кочевниками[666]. Район обладал и специализированной местной промышленностью: одно из самых недоступных племен, баруйя, было обнаружено только в 1951 году, когда офицер патруля решил отыскать, где производят местный продукт — своего рода растительную соль[667]. Распределительные функции, которые в минойской цивилизации или у династии Хан выполняли дворцовые склады, на Новой Гвинее осуществлялись посредством периодических пиров, а земельные участки классифицировались по их пригодности к выращиванию самых распространенных продуктов: орехов пандан, бананов, сахарного тростника и других.
Когда в этом регионе возникло земледелие — возможно, десять тысяч лет назад, вслед за резким изменением климата при расколе «Большой Австралии» и образовании пролива между Австралией и Новой Гвинеей, — оно, вероятно, возникло на западных нагорьях, используя местные разновидности таро и ямса. В некий более поздний период (если не изменится современное понимание скудных археологических источников), на более сухом западе с той же целью начали использовать медленно растущий клубень Pueraria lobata[668]. В болоте Кук уже девять тысяч лет назад существовали дренажные и отводные каналы и насыпные участки для таро[669]. Часто предполагают, что до появления одомашненных источников протеина эти поля давали только дополнение к продуктам охоты, но это меню могло расшириться и за счет деревьев и кустарников окружающих сухих склонов: в обществах, практикующих болотное земледелие, обычно не оставляют без внимания местные возможности возделывания сухих участков. В сочетании со свининой, бананами и сахарным тростником, которые, вероятно, начали использовать до второго тысячелетия до н. э. или в самом начале этого тысячелетия, болотная растительность становилась достаточной основой существования весьма многолюдного, но строго ограниченного местностью населения; дополнительное производство для ритуального обмена свиньями и другими продуктами поддерживало существование общин в равновесии.
Появление сладкого картофеля произвело революцию в новогвинейском земледелии: оно позволило перейти границы болотистых участков и освоить склоны, потому что заморозки, способные погубить сладкий картофель, случаются лишь на высоте 6500 футов, а вообще выращивание такого картофеля возможно до высоты 8000 футов[670]. Новая агрономия обеспечивала большие урожаи и позволяла кормить быстро возросшее население и поголовье свиней. Никто не знает, когда это произошло. Пока маршрут распространения сладкого картофеля не установлен, но это растение почти несомненно пришло со своей родины вместе с путешественниками из Нового Света или с Азиатского материка, где первые документированные свидетельства его появления относятся к XVI веку; на протяжении двухсот пятидесяти лет нет никаких доказательств его более раннего появления, а в некоторых местностях начало его возделывания относится к еще более позднему периоду[671].
Рост населения и споры из-за участков земли превратили высокогорья в арену войн. Изоляция и пересеченная местность создали здесь самые раздробленные в мире общины. «Мы думали, кроме нас и наших врагов, никого не существует», — сказал в 1980-е годы старейшина племени кеговаги ученому-интервьюеру, когда его попросили вспомнить о жизни до контактов с внешним миром[672]. Антропологов очень тревожило явно непродуктивное насилие, типичный метод общения соседних племен; степень этого насилия казалась беспрецедентной. Объяснения давались разные: источник протеина для воинов-каннибалов; «адаптивная» реакция на социальные нужды, такие как племенное единство; потребность осуществлять произвольно понимаемое правосудие; это насилие называли «порочным кругом, из которого нет выхода» — мрачным следствием традиции мщения, не знающей разумных границ, и проклятием культуры, в которой молодые люди живут в общих помещениях, где процветает стадный инстинкт[673]. Культуры высокогорий Новой Гвинеи не подаются обобщению; здесь существует тысяча различных языков, и большинство местных жителей никогда не выходит за пределы своего племени, за исключением особых собраний для обмена невестами; но у всех племен существует общая система ценностей, в которой страсть ведет к контактам, а горе утоляется насилием[674].
Судя по знаменитому среди антропологов инциденту, такие же мрачные тенденции в культуре зафиксированы у охотников за головами племени илонгот в Ренато-Розальдо: «гнев, рожденный печалью, — сказали местные жители ученому, — заставляет человека убивать, потому что ему нужно место, «куда поместить свой гнев»[675]. Насилие ради насилия ценилось гораздо выше, чем нам хотелось бы думать. Среди охотников за головами племени дживаро в Эквадоре постоянную атмосферу ужаса поддерживает вездесущий культ мести. В молодых людях искусственно вызывают порывы к самоубийству, для чего их кормят галлюциногенами, а войны с соседями не имеют ничего общего с территориальными претензиями, потому что дживаро презирают земли соседей[676].
