Но теперь она знала твердо три вещи – что Феофано не обманула ее насчет ценности доверенного; что у Феофано были могущественные и зоркие враги; и что скрыть происшествие от мужа не удастся. Верные греки – черт бы побрал сейчас эту греческую и мужскую верность! – сейчас же доложат своему господину, что произошло в аргосской ночлежке. Оставалось надеяться, что патрикий не догадается о причине – или догадается, когда будет поздно.
- Слушайте меня, - грозно сказала она воинам, помедлив, прежде чем сесть в повозку. – Обо всем скажем только господину, а он сам решит, докладывать ли императору! Вы поняли?
Теокл кивнул.
- Да.
Им казалось, что они поняли. Феодора бледно улыбнулась и забралась поглубже, чтобы прийти в себя и обдумать, пока есть время, что делать дальше.
Больше в дороге с ними ничего не произошло, и в Город они прибыли благополучно. Зимой Константинополь Феодора еще не видела – но признала, что цвет его почти не поблек: Царьград был прекрасен всегда. Московитка перекрестилась на Святую Софию.
- Стой вовеки – крепко стой, государыня-мать, - прошептала она. И тут же передернула плечами от пронизывающего ветра: Феодоре вдруг показалось, что этот ветер сейчас снесет огромный золотой купол с крестом, точно пожелтевшую крону березы.
Березы – это пестрые белоствольные деревья, и осенью они желтеют: она ведь верно помнит?
Они остановились напротив Большого дворца; Феодора взяла ребенка, как охранную грамоту, и, бледная и суровая, пошла навстречу этериотам, которые стерегли двери. Ее пропустили после короткого разговора; знакомые стражники приветливо расспросили ее о дороге, и Феодора поклялась, что все было благополучно.
Вместе со служанками она прошла в гинекей – и в своей спальне немедленно принялась искать новый тайник для проклятых бумаг.
Но если о них проведали даже в дороге – и выследили ее в дороге, трудно ли будет сделать это в Большом дворце?..
- Нужно как можно скорее найти этого Леонарда Флатанелоса… и поговорить с нашими, - прошептала московитка, бессильно садясь в кресло и утирая пот. – А может, сразу пойти к нему. Время не терпит.
Но время вынуждено было терпеть.
Муж пришел к ней позже, этим вечером, - и с таким видом, что стало ясно: воины уже отчитались о несчастье. Патрикий схватил в объятия сначала ее, потом ребенка; потом осыпал поцелуями обоих. Язык не повиновался ему, в глазах блестели слезы.
- Я бы умер, лишись я вас! – воскликнул муж.
Феодора прижалась к его груди – и подумала, что в объятиях Метаксии ощущала совсем не то; жажду жизни и огонь, а не жалость. Но она посмотрела в глаза мужа – и опять ощутила, как сливается с ним в одно существо; он опять показался ей сильным.
Да ведь и был – в сравнении с нею.
Фома посадил ее в кресло, а сам стал рядом, поглаживая ее руку. – Слава богу, - сказал он.
Феодора пожала его пальцы, не глядя на мужа, – не могла.
- Как ты думаешь, почему меня хотели убить? – спросила она.
Фома рассмеялся с усилием – в горле у него пересохло.
- Мало ли у меня врагов!
- А у меня завистников, - прибавила Феодора, усмехнувшись. – Мое изваяние все еще высится на форуме, и во всем Царьграде больше нет подобного!
Она подняла глаза на патрикия и внимательно посмотрела ему в лицо – он глядел так искренне, со всем сердцем… Неужели ромеи способны лгать во всякое время, со всяким человеком, даже любимым?
“Не вскрыть ли этот пакет? - морща лоб, подумала московитка. – Но ведь она не могла подвести под беду брата, меня, детей… нет, я не верю!”
Муж вдруг присел перед ней и погладил ее живот.
- Как наше дитя?
- Хорошо – под моей надежной защитой, - улыбаясь, ответила Феодора.
Фома Нотарас поцеловал одну ее руку, потом вторую; он продолжал поглаживать ее живот, и внутри ее все взволновалось.
- Ты будешь моей сегодня? – спросил ромей.
Она опустила глаза.
- Да.
Ей было страшно – страшно не откликнуться, выдать ту или иную тайну: неизвестно, какая хуже! Но муж разбудил ее чувства с удивительной силой, хотя ей пришлось напомнить ему, как для этого потрудиться. Он не мог ложиться на нее сверху, и Феодора испытала бурный, долгий восторг, лежа лицом к лицу с ним, сжимая его руку.
Потом Фома сказал счастливо:
- Разлука пошла на пользу нам… Особенно тебе!
Потом он засмеялся.
- Но ты никогда раньше такой не была… Я как будто сочетался сейчас с моим товарищем!
“Как будто это что-то удивительное, - подумала жена. – Не так уж и редко ваши воины были любовниками!”
Она прижалась к горячему телу мужа и сказала:
- Помнят ли еще здесь о нападении?
- Как не помнить, - ответил патрикий. – Все испуганы… тем, что может стоять за атакой Флатанелоса! Первая ласточка!
Феодора повернулась к нему.
- Я бы хотела взглянуть на наши боевые корабли. Ты покажешь мне их?
Муж с опозданием кивнул. Ему неловко признать, что он не слишком разбирается в военных судах, поняла Феодора.
Она будет надеяться, что на верфях и в бухтах найдутся опытные моряки, которые ей расскажут; а супруг, конечно, не откажется утолить ее любопытство – и показать ей героя последних дней.
Когда она осталась одна, на другой же день, Феодора вытащила пакет. Она долго смотрела на печать – а потом решительно сжала губы.
“Я должна все увидеть своими глазами. И Леонард, если он и вправду похож на нас, поймет меня!”
Феодора сломала печать.
И поняла, что Феофано ее не обманула.
========== Глава 45 ==========
Из пакета посыпались куски пергамента, кожи и бумаги разного качества, исписанные разным почерком. Некоторые были совсем ветхие – не потому, что действительно старые, а потому, что истрепались от жары и сырости, небрежного обращения, человеческого пота: их долго перевозили в седельных сумках, под пропревшей одеждой, из страны в страну по морю. Феодора довольно сносно читала по-итальянски и хорошо – по-гречески; но чтобы как следует разобраться в содержимом пакета, требовалось знать гораздо больше языков.
Однако она видела длинные списки с числами, проставленными напротив каждого наименования: товары, количество и стоимость, считая в деньгах, а также том, что их заменяло, - золотых и серебряных слитках, шкурах, шелках, воске и меде. Это была не только продажа, но и обмен: как велись дела еще с дохристианской Русью. Она видела печати, проставленные под заключенными сделками, - в которых узнавала гербы европейского рыцарства с их перекрещенными ветвями и мечами, якобы дерущимися за справедливость, мусульманский полумесяц и звезды, львов в разных положениях, драконов, двуглавых орлов…
Феодора понимала названия товаров: кони, оружие, меха, благовония, дерево – но прежде всего и более всего рабы мужеского и женского пола из Московии, Армении, Болгарии, Валахии… Указывался возраст, но и только: наверное, сравнительные достоинства рабов из разных стран купцам и перекупщикам были известны хорошо и не нуждались в перечислении на бумаге.
Некоторые бумаги были испятнаны кровью – случайно или, всего вернее, отняты у мнимых союзников вместе с жизнью?..
- Боже мой, - прошептала рабыня-славянка. - Да нас могут убить за одну такую бумагу!.. И как она достала это у Флатанелоса - выкрала, наверное, или он забыл, когда бежал? Но как такое можно забыть?
Должно быть, мнимый император счел, что кровь тысяч, которая прольется в грядущих войнах, смоет все договоренности, некогда заключенные на бумаге отдельными людьми. Но Флатанелос ошибся. Наступало время, когда писаное слово могло перевесить целую флотилию.
Такое время наступило давно - когда произошло небывалое в истории объединение: когда множество народов стало повиноваться одной книге, как царице своих царей.
Феодора оглядела разбросанные по драгоценному мраморному полу бумаги - и будто очнулась. Дрожащими руками она стала собирать их, молясь, чтобы ничего не потерялось… и чтобы все ее слуги оказались честными. И чтобы никого не принесло сюда в эту самую минуту!