Но теперь она знала твердо три вещи – что Феофано не обманула ее насчет ценности доверенного; что у Феофано были могущественные и зоркие враги; и что скрыть происшествие от мужа не удастся. Верные греки – черт бы побрал сейчас эту греческую и мужскую верность! – сейчас же доложат своему господину, что произошло в аргосской ночлежке. Оставалось надеяться, что патрикий не догадается о причине – или догадается, когда будет поздно.

- Слушайте меня, - грозно сказала она воинам, помедлив, прежде чем сесть в повозку. – Обо всем скажем только господину, а он сам решит, докладывать ли императору! Вы поняли?

Теокл кивнул.

- Да.

Им казалось, что они поняли. Феодора бледно улыбнулась и забралась поглубже, чтобы прийти в себя и обдумать, пока есть время, что делать дальше.

Больше в дороге с ними ничего не произошло, и в Город они прибыли благополучно. Зимой Константинополь Феодора еще не видела – но признала, что цвет его почти не поблек: Царьград был прекрасен всегда. Московитка перекрестилась на Святую Софию.

- Стой вовеки – крепко стой, государыня-мать, - прошептала она. И тут же передернула плечами от пронизывающего ветра: Феодоре вдруг показалось, что этот ветер сейчас снесет огромный золотой купол с крестом, точно пожелтевшую крону березы.

Березы – это пестрые белоствольные деревья, и осенью они желтеют: она ведь верно помнит?

Они остановились напротив Большого дворца; Феодора взяла ребенка, как охранную грамоту, и, бледная и суровая, пошла навстречу этериотам, которые стерегли двери. Ее пропустили после короткого разговора; знакомые стражники приветливо расспросили ее о дороге, и Феодора поклялась, что все было благополучно.

Вместе со служанками она прошла в гинекей – и в своей спальне немедленно принялась искать новый тайник для проклятых бумаг.

Но если о них проведали даже в дороге – и выследили ее в дороге, трудно ли будет сделать это в Большом дворце?..

- Нужно как можно скорее найти этого Леонарда Флатанелоса… и поговорить с нашими, - прошептала московитка, бессильно садясь в кресло и утирая пот. – А может, сразу пойти к нему. Время не терпит.

Но время вынуждено было терпеть.

Муж пришел к ней позже, этим вечером, - и с таким видом, что стало ясно: воины уже отчитались о несчастье. Патрикий схватил в объятия сначала ее, потом ребенка; потом осыпал поцелуями обоих. Язык не повиновался ему, в глазах блестели слезы.

- Я бы умер, лишись я вас! – воскликнул муж.

Феодора прижалась к его груди – и подумала, что в объятиях Метаксии ощущала совсем не то; жажду жизни и огонь, а не жалость. Но она посмотрела в глаза мужа – и опять ощутила, как сливается с ним в одно существо; он опять показался ей сильным.

Да ведь и был – в сравнении с нею.

Фома посадил ее в кресло, а сам стал рядом, поглаживая ее руку. – Слава богу, - сказал он.

Феодора пожала его пальцы, не глядя на мужа, – не могла.

- Как ты думаешь, почему меня хотели убить? – спросила она.

Фома рассмеялся с усилием – в горле у него пересохло.

- Мало ли у меня врагов!

- А у меня завистников, - прибавила Феодора, усмехнувшись. – Мое изваяние все еще высится на форуме, и во всем Царьграде больше нет подобного!

Она подняла глаза на патрикия и внимательно посмотрела ему в лицо – он глядел так искренне, со всем сердцем… Неужели ромеи способны лгать во всякое время, со всяким человеком, даже любимым?

“Не вскрыть ли этот пакет? - морща лоб, подумала московитка. – Но ведь она не могла подвести под беду брата, меня, детей… нет, я не верю!”

Муж вдруг присел перед ней и погладил ее живот.

- Как наше дитя?

- Хорошо – под моей надежной защитой, - улыбаясь, ответила Феодора.

Фома Нотарас поцеловал одну ее руку, потом вторую; он продолжал поглаживать ее живот, и внутри ее все взволновалось.

- Ты будешь моей сегодня? – спросил ромей.

Она опустила глаза.

- Да.

Ей было страшно – страшно не откликнуться, выдать ту или иную тайну: неизвестно, какая хуже! Но муж разбудил ее чувства с удивительной силой, хотя ей пришлось напомнить ему, как для этого потрудиться. Он не мог ложиться на нее сверху, и Феодора испытала бурный, долгий восторг, лежа лицом к лицу с ним, сжимая его руку.

Потом Фома сказал счастливо:

- Разлука пошла на пользу нам… Особенно тебе!

Потом он засмеялся.

- Но ты никогда раньше такой не была… Я как будто сочетался сейчас с моим товарищем!

“Как будто это что-то удивительное, - подумала жена. – Не так уж и редко ваши воины были любовниками!”

Она прижалась к горячему телу мужа и сказала:

- Помнят ли еще здесь о нападении?

- Как не помнить, - ответил патрикий. – Все испуганы… тем, что может стоять за атакой Флатанелоса! Первая ласточка!

Феодора повернулась к нему.

- Я бы хотела взглянуть на наши боевые корабли. Ты покажешь мне их?

Муж с опозданием кивнул. Ему неловко признать, что он не слишком разбирается в военных судах, поняла Феодора.

Она будет надеяться, что на верфях и в бухтах найдутся опытные моряки, которые ей расскажут; а супруг, конечно, не откажется утолить ее любопытство – и показать ей героя последних дней.

Когда она осталась одна, на другой же день, Феодора вытащила пакет. Она долго смотрела на печать – а потом решительно сжала губы.

“Я должна все увидеть своими глазами. И Леонард, если он и вправду похож на нас, поймет меня!”

Феодора сломала печать.

И поняла, что Феофано ее не обманула.

========== Глава 45 ==========

Из пакета посыпались куски пергамента, кожи и бумаги разного качества, исписанные разным почерком. Некоторые были совсем ветхие – не потому, что действительно старые, а потому, что истрепались от жары и сырости, небрежного обращения, человеческого пота: их долго перевозили в седельных сумках, под пропревшей одеждой, из страны в страну по морю. Феодора довольно сносно читала по-итальянски и хорошо – по-гречески; но чтобы как следует разобраться в содержимом пакета, требовалось знать гораздо больше языков.

Однако она видела длинные списки с числами, проставленными напротив каждого наименования: товары, количество и стоимость, считая в деньгах, а также том, что их заменяло, - золотых и серебряных слитках, шкурах, шелках, воске и меде. Это была не только продажа, но и обмен: как велись дела еще с дохристианской Русью. Она видела печати, проставленные под заключенными сделками, - в которых узнавала гербы европейского рыцарства с их перекрещенными ветвями и мечами, якобы дерущимися за справедливость, мусульманский полумесяц и звезды, львов в разных положениях, драконов, двуглавых орлов…

Феодора понимала названия товаров: кони, оружие, меха, благовония, дерево – но прежде всего и более всего рабы мужеского и женского пола из Московии, Армении, Болгарии, Валахии… Указывался возраст, но и только: наверное, сравнительные достоинства рабов из разных стран купцам и перекупщикам были известны хорошо и не нуждались в перечислении на бумаге.

Некоторые бумаги были испятнаны кровью – случайно или, всего вернее, отняты у мнимых союзников вместе с жизнью?..

- Боже мой, - прошептала рабыня-славянка. - Да нас могут убить за одну такую бумагу!.. И как она достала это у Флатанелоса - выкрала, наверное, или он забыл, когда бежал? Но как такое можно забыть?

Должно быть, мнимый император счел, что кровь тысяч, которая прольется в грядущих войнах, смоет все договоренности, некогда заключенные на бумаге отдельными людьми. Но Флатанелос ошибся. Наступало время, когда писаное слово могло перевесить целую флотилию.

Такое время наступило давно - когда произошло небывалое в истории объединение: когда множество народов стало повиноваться одной книге, как царице своих царей.

Феодора оглядела разбросанные по драгоценному мраморному полу бумаги - и будто очнулась. Дрожащими руками она стала собирать их, молясь, чтобы ничего не потерялось… и чтобы все ее слуги оказались честными. И чтобы никого не принесло сюда в эту самую минуту!