Греки сопроводили Леонарда и его спасителя в тот же дом у моря, стоявший в апельсиновом саду, который в этом году еще не зацвел. Неизвестно, надеялся ли патрикий на то, что их увидят на улицах, - или сам себе не мог сказать, чего хочет; но всадников увидели. На них показывали пальцами, выкрикивали приветствия и просто шумели от изумления, толкаясь и разевая рты. Простой люд был не слишком воспитан, но всегда жаден до зрелищ… и Леонарда до сих пор помнили в Венеции не хуже, чем в его собственной семье.

Наверное, не один венецианец сейчас спросил себя: кто это везет героя на своем коне. Фома Нотарас должен был бы радоваться; но он, поприветствовав людей на пристани, опять словно бы сделался безразличным к их суждению и восхищению. Римский патрикий ехал, будто бы погрузившись в свои мысли, - только иногда посматривая по сторонам, чтобы не задавить кого-нибудь из зевак, которому вдруг взбредет в голову сунуться под копыта. Хотя Леонардовы греки следили за дорогой куда внимательнее обоих господ.

Леонард, вначале тоже безразличный, напротив, приободрился по дороге к дому; его карие глаза оглядывали улицы с беспокойством вождя, долго бывшего в чужих краях. Тут он вдруг почувствовал, как патрикий тронул его за локоть, и обернулся.

- Они забрасывали бы нас цветами, если бы успели приготовиться, - сказал Фома Нотарас, улыбаясь.

Леонард посмотрел на патрикия с каким-то горьким недоумением: казалось, за время пути он успел узнать своего спасителя лучше и не ожидал таких слов.

- Вы этого хотели? – спросил критянин.

Потом комес покачал головой, глядя в скептические серые глаза.

- Нет, не хотели, это дешево для вас… Прошу вас, не отвлекайтесь от дороги.

Патрикий без споров отвернулся и продолжил править лошадью; он нахмурился и за весь путь не сказал больше ни слова.

Устроив гостей, греки наконец смогли расспросить их. Вымывшись и поев, Леонард не стал сразу ложиться спать, как и Фома Нотарас. Они были утомлены гораздо меньше, чем вернувшиеся с войны македонцы… или не могли думать о сне, находясь рядом друг с другом.

- Как же ты спасся, господин? – спросил Ангел комеса. – Ты один спасся?

Леонард взглянул на Фому и улыбнулся.

- Спроси об этом того, кто спас меня, - сказал он. – Вы расскажете, патрикий?

Казалось, Фома Нотарас сперва даже не хотел отвечать – не желал красоваться теперь, хотя шел только к этому; но потом передумал. Он улыбнулся одними губами.

- Я нашел комеса на острове Антигоне, куда отнесло его корабль, - сказал патрикий. – Мы с моими людьми поискали остальных сколько могли… но никого, кроме Леонарда, не обнаружили. Может быть, комес самый выносливый… или самый везучий из своей команды.

Фома Нотарас словно бы искренне сожалел о пропавших критянах. Но о чувствах этого человека никто никогда не мог судить наверняка.

- Я как Одиссей, потерявший всех товарищей, - сказал Леонард: в его карих глазах теперь была невыразимая печаль. – Никогда не думал, что легенды воплощаются в жизнь… так буквально.

- Может быть, ваши товарищи еще живы, - заметил Фома. Их обращение друг к другу на “вы” среди греков, среди матросов Леонарда звучало странно и наигранно… как римская формальность, которую эти двое уговорились блюсти только друг с другом. До поры до времени.

- Все-таки вы не от Сциллы с Харибдой спасались, - патрикий слегка рассмеялся.

Леонард улыбнулся, но печальные глаза не изменили своего выражения. Потом критянин посмотрел на Ангела.

- Как моя Феодора?

Фома Нотарас при этих словах сразу же превратился в мраморную статую, задрапированную в алый плащ. Но на него и его чувства уже опять никто не обращал внимания.

- Моя жена здорова? Что же ты молчишь?..

Леонард приподнялся с места, впиваясь взглядом в Ангела; а тот медлил с ответом, потому что один из всех еще помнил, о чьей жене идет разговор. Наконец Ангел с опозданием кивнул.

- Да, госпожа здорова… Она очень плакала о тебе, господин.

- Бедная… Сейчас же пошлите к ней кого-нибудь! – потребовал Леонард. – Я отправлюсь домой завтра!

Тут он наконец посмотрел на Фому и, покачнувшись, встал с места, расправив широкие плечи.

- Идем, - приказал комес Ангелу: к критянину возвращалась прежняя властность. – Пошли ко мне домой человека, а потом расскажешь мне все!

Они вышли за дверь и прикрыли ее. Фома Нотарас закрыл глаза, прислонившись золотой головой к стене.

- Они хотя бы потрудились выйти, - прошептал патрикий: тихо, но так, что все оставшиеся в комнате услышали.

За дверью долго слышались мужские голоса; собеседники то повышали голос, то, одергивая себя, опять говорили тише.

Когда Леонард и Ангел вернулись, Фома сидел все в такой же позе – откинувшись на стену, закрыв глаза.

Леонард осторожно опустился напротив. Он долго молчал – а потом тронул патрикия за руку. Фома вздрогнул и открыл глаза.

- Благодарю вас, - тихо и серьезно сказал комес.

Фома Нотарас улыбнулся одними губами; потом кивнул.

Когда Леонард Флатанелос подъезжал к дому, Феодора уже ждала его – она ждала его одна, и вышла за ворота одна. Увидев всадника, московитка простерла руки, от одолевших ее чувств не в силах сделать ни шага; слезы побежали по ее щекам.

- Господи!..

Леонард, резко осадив коня, спрыгнул на землю и бросился навстречу. В несколько прыжков одолев расстояние между ними, он схватил жену в объятия и закружил: целуя, зарываясь руками в ее волосы, сжимая и лаская ее всю.

- Любимая… я знал, что ты встретишь меня именно так, - пробормотал Леонард. – Я видел это во снах, столько раз видел тебя, как ты сейчас стоишь, и не мог обнять…

- А я видела… что ты вернешься ко мне именно так, - задыхаясь и плача, ответила Феодора.

Они наконец посмотрели друг другу в глаза.

- Я знала, что ты вернешься ко мне именно так, - повторила московитка без улыбки.

Леонард кивнул; он, конечно, понял, что жена подразумевает, и, как и она, не имел никакого желания сейчас говорить об этом. Не сейчас, когда они только воссоединились.

- Идем домой, - сказала Феодора. – Идем… пусть все на тебя посмотрят!

Они зашли в ворота, и сразу перестали принадлежать друг другу.

Комеса приветствовали долго, бесконечно радостно и бесконечно удивленно; его рвали на все стороны вопросами. Ему показали Энея, который совсем не помнил отца… Леонард удивился и очень огорчился этому. Потом он заметил жене, что их сын стал еще больше похож на Никифора, доместика схол и убитого руками Леонарда родича. Правда, только с лица, и об этом не приходилось печалиться – собой Никифор Флатанелос был хорош; а о будущем характере ребенка пока оставалось только гадать.

Варда сейчас дома не было, но Феодора сказала, что немедленно пошлет за сыном в город.

Потом комеса усадили за стол и заставили праздновать свое спасение – он ел, пил и улыбался всем; хотя сейчас охотнее всего остался бы наедине с женой, только с нею.

Когда они наконец остались вдвоем, они сели рядом на кровать, как когда-то. Феодора положила мужу голову на плечо. Он тихо гладил ее руку.

Они все еще оставались незнакомцами друг для друга… но скоро, если посчастливится, опять срастутся в семью, которую очень непросто будет разорвать.

- Я, конечно, понимаю, почему он спас меня, - печально улыбаясь, тихо произнес Леонард, не глядя на жену. – Чтобы потом иметь возможность говорить мне – напоминать каждому из вас при встрече: посмотрите, чем вы обязаны мне. По гроб жизни… как говорят у вас на Руси.

Феодора встрепенулась.

- Но ведь…

- Я понимаю, любимая, - прервал ее критянин. - И я никогда не забуду, что действительно обязан ему по гроб жизни!

Феодора взяла его под руку, прижимаясь теснее.

- Боже мой, - пробормотала она со слезами. – Ведь это больше не может продолжаться… это должно закончиться! Когда, если не теперь?