Фома слабо качнул головой: усмешка отвращения к себе и к своей жизни не покидала его губ.
- Я и не собирался трогать Леонарда, мой друг, - сказал он. – Кто я такой рядом с комесом Флатанелосом? Пусть он будет счастлив с моей женой!
Мелетий пристально смотрел на Фому – двойственность натуры этого странного, робкого и злопамятного как женщина, но очень умного человека одновременно и вселяла в киликийца отвращение, и притягивала. Последние слова патрикия только усугубили подозрения Мелетия – и, конечно, патрикий это прекрасно понимал; как понимал и то, что уличить его ни в чем не смогут.
Больше всего Фома сейчас сожалел, что ему нельзя рассказать своей жене, сколько он для нее сделал… ах, как он измарался в Риме, чтобы Феодора и Феофано не попали в лапы инквизиторов! “Хотелось бы знать, - подумал Фома, усмехаясь сам себе, - будут ли мои дела засчитаны мне в грехи - или моей жене в заслуги? Или моей жене в грехи, а мне в заслуги? Хорошенький вопрос для исповедника!”
Однако он вынужден был таиться от своей жены так же, как от Мелетия.
Но вот сестра…
Божественная Феофано! Возлюбленный враг! Он непременно должен увидеться с ней и открыться ей: иначе такое существование станет нестерпимым.
“Даже если она убьет меня, закопав в саду, или прикажет убить меня своему церберу, это будет лучшим исходом моей жизни…”
- Расскажи мне, как проехать к Метаксии, - проговорил Фома после долгого молчания.
Мелетий откинулся в кресле и, сложив руки на груди, упрятал их в просторные атласные рукава халата.
- Ты уверен, что хочешь ее видеть – именно сейчас, когда Метаксия Калокир в таком положении? Я хорошо изучил эту женщину, - киликиец покачал головой. – Слухи о ней не лгут, я знаю со слов многих свидетелей ее дел… но даже если бы не знал этих дел, вижу, что она настоящая волчица.
Фома кивнул.
- Ты прав, - сказал белокурый патрикий. – Именно за это я всегда любил ее.
Он откинулся в кресле и, закрыв глаза, прошептал:
- Я хочу видеть сына, моего Александра… знал бы ты, как я жажду этого! Феодора говорила, что не даст нашим детям забыть меня; но можно ли верить женщине в подобном деле? Когда ее дети уже так давно счастливы с новым отцом?..
По губам киликийца скользнула усмешка.
- Конечно, нельзя, - ответил он. – Женщине почти никогда нельзя верить. Я не забываю этого правила прежде всего с собственной женой.
Они некоторое время молча цедили вино – потом Фома мягко попросил:
- Расскажи мне, как поживает твоя семья… Так хочется послушать о жизни благополучного человека!
Мелетий улыбнулся, превосходно понимая, что Фома уходит от обсуждения своих собственных дел, о которых хозяин дома спрашивал его с порога. Патрикий Нотарас знал и то, что семью Мелетия Гавроса никак нельзя назвать благополучной. Но много ли найдешь жен и детей, рассказывая о которых, мужчины не лгали бы друг другу?
Мелетий Гаврос склонился к Фоме Нотарасу и завел разговор о своих сыновьях.
Патрикий остался ночевать у Мелетия – они заговорились далеко заполночь; и утром встали поздно. Завтрак превратился в обед, но не стал от этого хуже, - Фома щедро расточал благодарности повару Мелетия, которые были гостеприимцу давно привычны, но оттого не стали менее приятны.
После такого раннего обеда Фома сразу же начал прощаться. Мелетий больше не удерживал и не отговаривал его – он знал, куда патрикий Нотарас поедет сейчас, и предоставил неприкаянного антигероя его судьбе.
Феофано в эти часы была со своим сыном и невенчаным мужем – и все трое были счастливы как настоящая спартанская семья. Марк уже давно взял на себя обучение маленького Леонида гимнастике, как и возобновил занятия со своей царицей и возлюбленной: здесь, в имении, они отгородились от внешнего мира, как когда-то обособилась от всех маленькая Лакония, отвергавшая и врагов, и друзей со стороны. Спарта упорнее всех греческих царств не покорялась ни Азии, ни Македонии!
Спарта в конце концов уничтожила сама себя своей воинственностью, невосприимчивостью и неуступчивостью – но осталась в памяти потомков как непревзойденный образец стойкости…
Марк, лежа на полу, крутил сына в руках, перебрасывая уже тяжелого и крепкого мальчика с ладони на ладонь и подхватывая то под спинку, то под животик; а Леонид только смеялся от удовольствия. Одетая в один легкий короткий хитон Феофано, сидя рядом, улыбалась с гордостью за обоих мужчин – взрослого и маленького, которые были уже так похожи! Она надеялась воспитать Леонида тоньше и развить шире, чем был развит простой солдат Марк: это будет легко, если Леониду посчастливилось в придачу к силе и храбрости отца получить ум матери.
Когда к хозяйке вбежал слуга-итальянец, сказавший, что прибыл неизвестный гость, Феофано удивилась, но не испугалась. Кто может прислать к ней опасного врага? Главная опасность, - римская инквизиция, - в равной степени грозит всем высокородным грекам, кто связан с нею, Феофано: и потому никто из тех, кто с нею связан и знает каждый час ее жизни, не натравит на нее церковников. Ну а враг, готовящий ей нож или яд, будет действовать не так открыто.
- Пусть гость войдет и подождет в большом зале, я сейчас буду готова, - ответила лакедемонянка.
Слуга с поклоном ушел, а Марк поднялся с пола – тяжело дыша, но не от утомления, а от волнения. Его рубашка прилипла к груди и спине, но лаконец мог бы еще долго играть своим сыном и учить его, не чувствуя усталости.
- Может быть, мне выйти к этому гостю? – спросил Марк.
Феофано улыбнулась с ласковой снисходительностью.
- Ну и как ты это сделаешь, мой могучий супруг? Как ты назовешься моему гостю, который не знает ни тебя, ни меня?
Марк понурился и тяжко вздохнул. Конечно, эта разница – эта пропасть между ними вовеки останется непреодолима!
Феофано погладила его по щеке.
- Ты пойдешь со мной как мой охранитель. Наш гость тоже, конечно, прибыл не один.
Взяв ребенка, лакедемонянка вместе с ним ушла мыться и переодеваться после занятий: до этого не знающий устали лаконец упражнялся с нею так же, как с Леонидом. Марк не стал приводить себя в порядок: он стоял и копил в себе гнев против незваного гостя, который, скорее всего, был гость недобрый.
Когда его жена вернулась, переодевшись в длинное глухое платье, высоко подобрав и прикрыв волосы, она с неудовольствием осмотрела Марка и принюхалась – а потом улыбнулась и сделала лаконцу знак следовать за собой. Пусть гость знает, что ее воины достойны так называться!
Когда Феофано и отец ее сына увидели гостя, на миг замерли все трое. Феофано тихо вскрикнула и попятилась: Марк, стоявший за спиной госпожи, поймал ее сзади за локти, удержав с надежностью, которой Феофано всегда доверялась без вопросов и сомнений. Царица повернула голову к охранителю: они стояли, почти соединившись в объятии.
- Не бойся его, - проговорил Марк.
- Я не боюсь, - Феофано покачала головой. Она высвободилась и шагнула к Фоме Нотарасу: лакедемонянка немного побледнела, но больше никак не выдала своего смятения.
- Привет тебе, братец, - сказала она, рассматривая Фому Нотараса в упор: они были одного роста. – Долго же мы с тобой не виделись!
Белокурый патрикий усмехнулся.
- Даже слишком долго, любезная сестра. Хотелось бы надеяться, что ты скучала по мне так же, как я по тебе!
Они долго смотрели глаза в глаза, стоя вплотную друг к другу; потом Феофано чуть кивнула и отступила.
- Раздевайся, проходи, - сказала она, отведя глаза на мгновение и снова окинув брата взглядом. – Ты издалека? Впрочем, я чувствую.
Она потянула воздух своим прямым носом, еще более классическим, чем у Фомы.
- Идите мойтесь вместе с Марком, мы с ним только что упражнялись! – распорядилась Феофано, кивнув в сторону своего любовника.
Фома поднял брови и даже отступил от такого непринужденного бесстыдства – он успел забыть, какова Метаксия. Он забыл, что всегда отдавал должное выдержке сестры!
