Он кивнул жене.

- Едем, дорогая.

Феодора натянуто улыбнулась и забралась в повозку, где уже сидели дети. Феофано тоже была там, и сидела в углу, кутаясь в темную шаль поверх темного платья; она выпростала свою сильную руку, и подруги без слов пожали друг другу пальцы. Кончилось для них время ездить по-мужски… очень надолго.

Феодора взяла у Магдалины младшего сына и, рассеянно качая его на колене, как мальчика приучила итальянка, задумалась об отце Александра Нотараса. Она не знала – бояться ли его; или бояться за него. Несчастный римский патрикий! Чем он хуже очень многих, любящих смотреть, как умирают другие, - тех многих, о которых написал ей, своей супруге? Чем Фома Нотарас виноват, что его не оценили у своих: при стольких его талантах?

Феодора выпрямилась и отодвинула занавеску, прильнув к окну. Она стала смотреть на Рим, форумы, императорские сады и дворцы, проплывающие мимо, - и ей казалось, что она едет по Константинополю. Круг опять замкнулся… или развитие их вышло на новый виток, как говорила в плавании Феофано?

Тут лакедемонянка рядом пошевельнулась и тронула ее за руку ледяными пальцами.

- Мы скоро приедем… я вижу замок Ангела, вон там!

Феодора всмотрелась в колоссальную круглую крепость над мостом, тоже носившим имя Святого Ангела, напоминавшую издали и мавзолей, и Колизей. Как нелепо называть это античное строение замком! подумалось московитке. Такой же замок, как Леонард Флатанелос – рыцарь!

Потом она удивилась, что Феофано могла узнать эти места, никогда их не видев. Царица передернула плечами:

- Я их чувствую… и я хорошо слушала всех моих учителей!

Фома Нотарас, наверное, тоже освоился в Риме очень скоро, будучи плотью и от плоти его.

Когда замок приблизился настолько, что стало видно его террасы, – входы в запутанный лабиринт, который он представлял из себя изнутри, - женщины услышали приказ остановиться.

Леонард заглянул к ним.

- Сейчас мы предупредим Мелетия, что приехали… чтобы открывали ворота!

И было видно, что комес боится не только того, что им не откроют.

Феофано улыбнулась вождю и подруге: теперь она была спокойна. Она верила своим предчувствиям, которые как раз сейчас замолчали.

Леонард отлучился. Он вернулся скоро, заверив женщин, что все спокойно.

Повозка снова тронулась – а Феодора вспоминала, как они таким же образом въезжали в Стамбул. А кто поручится, что сейчас они в меньшей опасности?

Немного погодя раздался скрип – поворачивались железные петли ворот; Феодора быстро придвинулась к окну, но разглядеть ничего не успела, кроме колышущейся зелени, в которой Рим утопал там, где не был застроен камнем. Немного погодя они остановились совсем.

Феодора, препоручив детей верной Магдалине, спрыгнула на вымощенную разноцветными плоскими камнями дорожку в объятия Леонарда, звякнув своими подковками. Первым делом московитка нагнулась и одернула юбку: чтобы штаны, заправленные в высокие сапоги, не приоткрылись даже случайно. Мало ли…

Леонард взял ее под руку.

- Идем, Феодора.

И они пошли во главе процессии гостей – как всегда прокладывали путь остальным. Феодора присмотрелась к дому, к которому они направлялись, - и вдруг поняла, что не может отличить его от венецианского дома Леонарда; как и от дома Аммониев, и даже дома Нотарасов в Морее! Белокаменные сельские греко-римские дома походили на городские – потому что хозяева вывозили излюбленный образец из Рима, Константинополя, Корона, Аргоса; а городские напоминали сельские, потому что землевладельцы и в городе желали окружать себя садами, как в своих имениях!

Феодора уже не разбирала красот, которыми старался выделиться каждый господин перед прочими; все они слились для нее в одну огромную мозаику – победительную ромейскую империю.

Леонард нежно пожал ее локоть.

- Любимая, очнись… Поздоровайся с Констанцией, она перед нами!

Феодора вздрогнула и устремила взгляд перед собой, попытавшись улыбнуться.

На ступеньках дома, - словно бы начав спускаться навстречу гостям и остановившись, - стояла среднего роста женщина, казавшаяся выше из-за величавой осанки. Она улыбалась, отчего на ее суховатом римском лице обозначались морщинки; у нее были большие серые глаза, какие бывают у характерных людей, и тонкие губы, признак чувствительности и подозрительности. Она могла бы украсить собою любой форум – или пир, пока гости еще не достаточно захмелели, чтобы сбросить одежды…

Когда Леонард с женой приблизились к крыльцу, хозяйка наконец ступила на землю, придержав от ветра легкую серебристую вуаль, приколотую к ее светлым волосам, собранным в высокую прическу; блеснули перстни на белых тонких пальцах.

- Мир вам и привет, - сказала Констанция. – Надеюсь, у нас вы отдохнете от своего многотрудного пути.

Леонард поклонился госпоже дома и, взяв ее руку, коснулся губами пальцев. Констанция учтиво улыбнулась, потупив глаза; но никак не выказала своих чувств. Феодора вдруг подумала, что ей не нравится эта женщина: хотя она совершенно не знала ее.

Тут Констанция наконец обратила свой взор на нее – и, неожиданно для московитки, легким движением взяла ее за плечи, поцеловав воздух справа и слева от ее лица: христианское приветствие, у римлян столь же полное, как выеденное яйцо.

Феодора хотела что-то сказать хозяйке, но та уже одаривала вниманием других. Еще раз зорко оглядев гостей, будто схватывая мельчайшие подробности, жена Мелетия Гавроса улыбнулась всем и сказала, чтобы господа шли за нею – а об их людях и лошадях позаботится управляющий, которого она сейчас пришлет.

Феодоре очень захотелось узнать, дома ли сам Мелетий: и каков окажется из себя он. Но прежде, чем она успела вообразить себе, где может быть хозяин, Мелетий явился в гостиную, завешанную пурпурными тканями и освещенную свечами, собственной особой.

Это был седоватый человек среднего роста, одного роста с женой – может быть, даже чуть пониже; Мелетий улыбался с мягким, любезным выражением. Ему могло быть около пятидесяти лет. Феодора почувствовала в его манере ту же холодноватую ласковость, что замечала у Фомы Нотараса.

- Добро пожаловать, - только и произнес он.

И в самом деле: что воспитанному аристократу сказать еще, при первой встрече? Вот когда Мелетий Гаврос устроит в их честь обед, тогда, конечно, пойдет долгий, сердечный и умный разговор о гостях и хозяевах, о церкви, может быть, о философских материях…

Мелетий задержал на Феодоре взгляд таких же светлых, как у жены, глаз: ровно настолько, сколько требовала вежливость. Он поклонился ей – и Феофано, которая стояла позади московитки, несколько в тени.

- Констанция проводит вас в ваши комнаты, мои госпожи.

Феодора горячо поблагодарила, считая мгновения до того часа, когда наконец останется наедине с собой и своими мыслями.

Им приготовили ванны – в доме Мелетия Гавроса были купальни, которые подошли бы для самоуслаждения капризнейшей из высоких особ; холодная и горячая вода подводилась по трубам и без перебоя, у Мелетия Гавроса нашлось и душистое мыло, и масла, и скребки, и различные эссенции для тела.

Потом Феодору проводили в спальню – общую для нее и Леонарда и смежную с комнатой Феофано, как еще раньше уговорился с хозяином комес.

Леонард попросил, - чтобы не чинить хозяевам чрезмерного беспокойства, а гостям дать отдых с дороги, - не устраивать большого обеда в первый день. Хотя у Мелетия нередко бывали гости, которых он любил и умел потчевать.

Но московитка смогла похвалить хозяйский стол, не дожидаясь завтрего, - пока Феодора была одна, в комнату к ней принесли восхитительный хрустящий пирог, начиненный перепелами, полное блюдо фруктов и сладкое вино. Слуга исчез так же бесшумно, как вошел: она даже не успела поблагодарить его.

Взяв с блюда персик, московитка надкусила плод, раздумывая над чистым листом бумаги, - Феодора мысленно радовалась, что не успела приняться за писание, пока не появился слуга.

Потом она уронила персик на колени и со вздохом окунула перо в медную чернильницу.