- Согласен, - ответил мальчик.

========== Глава 97 ==========

Имя Мардония Аммония, - как со странной смесью гордости и стыда назвался мальчишка, - сразу же показалось Микитке знакомым. Они зашли в какую-то таверну, полную чада и всякого сброда, совершенно как в греческие времена; и там Мардоний, с выражением природного господина, заказал им по стакану прохладительного напитка. Он кинул на прилавок несколько монет, казалось, не глядя и не считая…

И тут Микитку будто молнией ударило. Он вспомнил, где слышал эту ромейскую фамилию, - Аммонием величали мужа Феофано! Как по-настоящему звали эту царицу, он так и не узнал: но, должно быть, он и Мардоний каждый знали о Феофано важные вещи, неизвестные другому.

Микитка почти не пил, глядя во все глаза на собеседника, - хотя шербет был очень вкусный и в другое время он проглотил бы его одним махом. Мардоний тоже пил маленькими глотками, не поднимая глаз; даже в дыму от жаренья и копченья было видно, что щеки его пылают. Юный грек чего-то очень стыдился и от чего-то страдал – но это не помешало бы ему обернуться врагом.

Сам Микитка уже сказал о себе несколько слов: не обмолвившись, конечно, о своем увечье, он сказал, что попал в плен к ромеям вместе со своей матерью, которая уже здесь вышла замуж за царского дружинника. Этого, собственно, и нечего было скрывать. О Феофано он молчал – сторожко выжидая, как ответит Мардоний.

Пока Микитка ждал, он начал вдруг догадываться, чего стыдится юный грек; и на несколько мгновений его самого охватили горячая жалость и стыд, от которых он чуть не вскочил из-за стола. Не худшую ли тайну, чем его собственная, скрывал Мардоний Аммоний – этот потомок знатного византийского рода?

И ведь если бы Феофано тогда пошла против сердца, а ее охранитель Марк выдал их Никифору Флатанелосу, Микитку могла бы ожидать такая же участь, как Мардония! Никакая собственная стойкость его не спасла бы! Бог беду отвел; и надо же помочь и этому несчастному, если Микитка верно догадался, что он турецкий наложник…

Однако несчастный мальчишка с такою же легкостью мог оказаться лгуном и подсылом – подсылом кого-нибудь из могущественных врагов Феофано, который теперь жаждал расправиться с нею или захватить ее в плен! Микитка, как и многие, был наслышан о подвигах этой необыкновенной гречанки; и знал, что для турок, – как и для немалого числа католиков, - победить Феофано будет почти как свалить Софийский крест. Царица амазонок, как ее называли теперь, воплотила в себе и явила современникам древние свойства греческого духа - память о геройстве предков…

И Микитка решился.

- Ты родственник Феофано, я понял, - хрипловато от волнения сказал он. Мардоний вскинул изумленные глаза. – Тебе нужна какая-то помощь от этой госпожи, я угадал? – спросил евнух, пока Мардоний не опомнился.

Юный грек кивнул.

- Я ей сродни, - ответил он. Натянув на пальцы свои роскошные рукава, он принялся теребить их. – Мой отец – брат ее покойного мужа, и теперь сторонник султана Мехмеда. Один из самых верных… хотя передался в числе последних.

Когда Мардоний заговорил, он показался взрослее своих лет, и взрослее своего возраста он изъяснялся: как сам Микитка, которого в самые нежные годы ввергли в несчастья. Сострадание вновь овладело сердцем евнуха.

Потом, когда он вполне осознал сказанное, сочувствие опять сменило огромное изумление – и осознание невольной причастности к каким-то великим делам, которое Микитка испытывал, когда Феофано использовала его в своих целях…

- Я едва ли тебе помогу, - сказал евнух в наступившей тишине. – Ты сейчас платил за нас обоих, а я… Был постельничим императора, но что имел, когда меня с матерью захватили, с тем и остался: гол как сокол.

Он развел руками. Мардоний слабо улыбнулся.

- Я знаю, что ты почти ничего не можешь, и позвал тебя потому, что… Глупая надежда!

Микитка кивнул: он очень хорошо понимал такое чувство, отчаянную нужду в друге. Если Мардоний не лгал. А может, Микитка напомнил этому последышу рода Аммониев о русской женщине, с которой была дружна Феофано – и с которой, по слухам, она была в блудной связи… Хотя для древних греков это было законно и свято. Уж как ни крути, лучше, чем мальчишке подставлять зад турецкому паше – или, может, самому султану? Микитка давно знал о гареме мальчиков, который постоянно пополнял Мехмед!

Он ощутил, что сам краснеет под взглядом Мардония, и отвел глаза. Юный грек тяжело вздохнул.

- Я сейчас живу под покровительством Гали-бея, - сказал он, постучав пальцами по столу. – Это один из храбрых офицеров султана, который здесь, в Константинополе, поддерживает градоначальника, Ибрахима-пашу. Люди Гали-бея служат в городской страже, и они здесь повсюду…

Мардоний сглотнул; и тут только Микитка осознал, в какой опасности они оба прямо сейчас. Кто мог видеть, как они зашли в таверну?..

Он перекрестился; и Мардоний вздрогнул, сердитое выражение мелькнуло на его лице.

- Думай, что делаешь! – шепотом воскликнул мальчик.

Микитка сжал руку в кулак; другой сжал свой зеленый стеклянный стакан так, что тот чуть не треснул.

- Ты мусульманин? – очень тихо спросил он.

Мардоний встрепенулся.

- Разве сидел бы я здесь с тобой, будь это так! – горячо воскликнул он.

Микитка сжал губы. Как раз мусульманин и мог бы сидеть и обольщать; но тут он подумал, что, должно быть, переоценивает хитрость своего собеседника. Ведь ему не больше двенадцати лет, и он никак не сможет одолеть словом старшего! Ему бы такого и не поручили!

Мардоний вдруг протянул Микитке руку через стол, и ошеломленный евнух сжал ее. Он ощутил, какая нежная у сына Аммония кожа, по сравнению с его собственной жесткой рукой.

- Я скоро стану мусульманином, - звенящим шепотом проговорил мальчик. – И тогда… Тогда меня опозорят, потому что это станет законно для мусульман! У них и наложники должны быть турецкой веры!

Микитка понимал, что этот юный греческий аристократ ни в жизнь бы не признался в таком унижении русскому рабу, - если бы не дошел до края. Господи, что же творится?..

Пришел конец света, сказала мать…

- Но ведь, кажется, турецкая вера это запрещает? – осторожно спросил Микитка. Он как будто бы слышал, что магометане, как и христиане, такую погань запрещают.

Мардоний в ответ печально рассмеялся.

- Да кто на это смотрит? – спросил он.

Микитка кивнул. Греки мало смотрели – а уж турки и вовсе диаволовы слуги, у них никакого закона в сердце нет…

- У самого султана в любовниках один христианский князь, - вдруг прошептал Мардоний, склонившись через стол к Микитке. – Право слово, я сам слышал!*

- Господи помилуй, - сказал Микитка.

Они долго молчали.

Потом Микитка спросил:

- Что же, твой отец такое позволил… Согласился?

Мардоний теперь побледнел, кусая тонкие губы.

- Нет, - горячо сказал он. – Он о моем позоре не знает, а я никогда не скажу! Лучше умру!..

Он прикрыл глаза рукой, отвернулся.

- Мой отец очень храбрый военачальник… родовитый патрикий, достойный своих предков, - прошептал мальчик. – Я всегда им гордился… Он бы не сделал так с нами, если бы можно было иначе!

- С вами? Ты не один у отца? – быстро спросил Микитка.

Он заподозрил, что славный отец, которого так выгораживает Мардоний, несмотря на это, редкостный мерзавец…

- У меня остались еще две старшие сестры, - сказал юный Аммоний. Он сам не заметил, как рассказал Микитке гораздо больше, чем намеревался выпытать у тавроскифа, который не назвал ему даже своего имени. Впрочем, о хитростях и западнях оба давно забыли – два товарища по стольким несчастьям!

- Они замужем? – спросил Микитка, подразумевая: не отданы ли девушки туркам.

Мардоний помедлил.

- Агата замужем за Ибрахимом-пашой, скоро будет ребенок… А София, старшая, просто живет в его гареме. У них там много…

- Приживалок, - закончил Микитка, кивнув. Как в теремах: в его боярских палатах тоже было много всяких женщин без чина и звания.