Никто более не видел ее слез, и никому более не было до них дела. Люди Валента окружили девушек и, тесня их своим оружием, повели ко входу во дворец. София и Агата не боялись мечей, блеск и звон которых различали под вуалями, - в этот миг молодым гречанкам казалось, что лучше было бы упасть замертво и не испытать того, что уже приготовил им отец…

Но их желания никого не тревожили. Девушки, с трепетом выглядывая из-за спин своих охранителей, увидели стражу у входа во дворец – турок, конечно: турецких рыцарей в доспехах и чалмах. У них были не мечи, а сабли. Турки о чем-то поговорили со стражей Софии и Агаты, а потом пропустили их во дворец вместе с отцом.

Сестры никогда прежде не бывали в палатах императора – но, пока их вели, успели различить статуи-держатели в темноте коридора и красочные фрески на стене. Неужели их никто не тронул?

Софии ужасно захотелось отбросить с лица покрывало, глотнуть воздуха, упиться картинами безвозвратного прошлого: но этого-то теперь и нельзя. Теперь все здесь принадлежит султану, считая и их самих…

Они остановились у входа в гинекей, который охранял какой-то темнолицый стражник. Может быть, он служил здесь еще во времена Константина и Иоанна, пережив своих василевсов.

София взяла под руку Агату, и сестры увидели перед собою отца: он хотел им сказать слово…

- Пока вы поживете здесь, - произнес Валент.

Казалось, македонец радуется, что ему не приходится смотреть девицам в лицо; они тоже были этому рады. Валент вдруг склонился к ним, словно чтобы обнять; София вскрикнула и отшатнулась, хотя это было неприлично. Стражник переступил с ноги на ногу и тронул рукоять сабли на боку – и у этого тоже была теперь сабля, кривая, как турецкие души!

Девушки думали, что теперь отец передаст их в руки чужих женщин, служанок гинекея, - но, к их изумлению, Валента пропустили на женскую половину: он проводил дочерей до какой-то небольшой роскошно и душно обставленной комнаты. Только там, наконец, они смогли открыть лица – и ясно увидеть отца.

Теперь сестры видели, что Валент улыбается с мрачным удовлетворением. Он кивнул новым затворницам султанского дворца, встретив их испуганные взгляды, - точно делал для них лучшее.

- Будьте послушны, - сказал отец, - и вам будет хорошо.

Агата открыла рот, словно чтобы гневно возразить; но София толкнула сестру в бок. Отцу это тоже не мед – такое с ними делать!

Валент ушел, так толком и не простившись; впрочем, это было и неважно.

Когда дверь за ним закрылась, сестры в ужасе посмотрели друг на друга.

- Мне кажется, я видела снаружи головы на кольях – и людей, - сказала Агата, трудно сглотнув и потерев горло: она стала обморочно бледной.

София поджала губы.

- При императоре это тоже было!

Агата кивнула, точно соглашаясь: точно было непонятно, что все так переменилось со времени смерти Константина, как будто белый свет вывернули наизнанку.

А пока они могли только ждать. У них не осталось никакого дела и никакого развлечения – только несколько ветхих свитков, которые Агата украла у отцовой скифской пленницы. Сестры не видели в своей комнате, как ночь спускается на Константинополь: и теперь затосковали даже по горам, где так любили встречать закаты и рассветы, наслаждаясь девичьей волей.

Когда они вышли в коридор, не выдержав такого времяпрепровождения, то услышали громкий тягучий призыв муэдзина, созывавшего правоверных на вечернюю молитву.

Только так они и будут теперь считать свои часы и дни.

Агата посмотрела в лицо Софии и сказала – бледная, решительная:

- Я хочу умереть.

София с болью в сердце обняла сестру и поцеловала. Она знала, что Агата ничего над собой не сделает, - это только отчаяние в ней говорит… но ко всему можно привыкнуть.

- Валент все-таки наш отец, - сказала старшая сестра. – Наверное, он постарается уберечь нас от бесчестья… сколько может.

- Он, наверное, много может - он ведь так давно изменил! – сказала Агата дрожащим голосом.

Старшая молчала. Младшая долго еще плакала, но наложить на себя руки больше не грозилась.

Через несколько дней к ним пришел турок: его привел отец.

Это был некрасивый толстый и стареющий человек с рыжей, как у султана Мехмеда, ухоженной бородой; и пронзительными маленькими глазами. И жадными хваткими руками, как у всех османов-победителей.

Он приказал, чтобы обе девушки встали перед ним, - они не успели прикрыть лица, но сейчас им и нужно было показать как можно больше: явился покупатель на их товар. Покупатель? Конечно, отец выторговал кое-что, уступая этому господину дочерей!

Девушки застыли от стыда и страха и терпели, пока турок хватал их за руки и даже за колени; они боялись, что им прикажут раздеться, но, к счастью, до такого не дошло. Гость что-то громко сказал отцу, потом засмеялся… и похлопал Валента по плечу.

У Софии в глазах потемнело при виде подобного бесстыдства. Раньше отец любого, кто позволил бы себе такое обхождение, стер бы в порошок.

Турок вышел, а Валент остался. Бедная Агата плакала, а София крепилась; и, не глядя на старшую, Валент подошел к младшей дочери и присел перед ней на корточки.

- Это твой будущий господин, - сказал он. – Твой и Софии.

- Но так нельзя! – вскрикнула София, осознав эти слова. Ведь это почти… кровосмешение!

Валент ласково усмехнулся, как будто не сказал ничего особенного; на старшую дочь он по-прежнему не смотрел. Он утер мокрую щеку Агаты большим пальцем.

- Это Ибрахим-паша – теперь градоначальник Стамбула, - сказал Валент. – Очень большой господин: если он возьмет вас, вы будете в безопасности и в почете.

Македонец помедлил.

- Он возьмет в жены только одну из вас, - прибавил Валент: дочери слушали в безмолвном ужасе. – Не бойтесь, у турок тоже есть честь! Вторая будет просто жить в его доме, под его защитой.

- И кого он возьмет? – прошептала Агата.

- Наверное, тебя – ты моложе, - сказал Валент без обиняков.

Агата разразилась рыданиями. Валент поморщился, посмотрел по сторонам, точно ища избавления от докучливых женщин, - потом встал.

- Теперь вы все знаете.

Отец быстро вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Безутешная Агата бросилась в объятия Софии. Старшая, покачивая младшую, точно мать, подумала о Мардонии – они мало вспоминали о брате в эти дни; а ведь именно сейчас ему, может быть, делали обрезание! Или уже сделали!

Агата снова и снова повторяла, что хочет умереть, - но София знала, что никто из них не умрет: будут жить и терпеть, сколько положил им Господь.

Через несколько дней после этих смотрин Софию и Агату перевезли в дом Ибрахима-паши; а еще через два дня Агата стала его младшей женой – хотя и была старше других жен градоначальника! Она давно уже знала, что будет одной из жен этого высокопоставленного турка, - и ей это было почти безразлично теперь: что единственной, что в семье таких безгласных невольниц, все равно. Не лучше ли было броситься в воду с камнем на шее, как делали узницы монастыря на острове Проте! Но даже этим узницам было стократ лучше, чем ей!

Но в конце концов Агата смирилась – когда поняла, что беременна.

София осталась девственной; и радовалась такой доле. Она знала, что ей повезло куда больше, чем многим греческим женам и девицам. Отец сделал для нее и для сестры все, что мог. Даже помирился с турком, которому изменил! Наверное, для турок это обычное дело, когда они покоряют себе христиан!

Они так и не увиделись с Мардонием за эти недели – но Валент, навещавший их в доме нового господина, говорил, что и сыну тоже нашел хорошее место. София не смела спрашивать – и не желала знать, на самом деле, что это значит. Она крестилась и молилась, чтобы сохранить перед лицом врага хотя бы остатки своей чести и чести семьи.

И София все еще уповала на спасение, даже в таком заточении, - для нее надежды было все же больше, чем для сестры и брата! Пусть надежда и таяла с каждым днем.