Он безошибочно нашел статую среди многих других – единственную из всех, несравненную. Леонард улыбнулся, на глаза навернулись слезы – мастерство скульптора было так велико, что в сумерках, смягчивших линии тела и складки платья, изваяние казалось почти живым, живой женщиной… или женщиной, явившейся сюда и застывшей в бронзе здесь, на форуме, добровольно и навеки подарив себя Константинополю.

Леонард подошел к статуе и протянул руку, чтобы коснуться ее ног, - как вдруг увидел, что он не единственный почитатель Феодоры Константинопольской, которого не испугали ночные грабители и турецкие лазутчики!

Огромная тень, точно демонический пес, служитель кого-нибудь из богов мрака, метнулась к нему – и в следующий миг Леонард ощутил хватку железной руки, притиснувшей его к пьедесталу статуи возлюбленной; холодное лезвие кинжала прижалось к обнаженному горлу.

Враг тяжело дышал; Леонард видел, как совсем близко горят безумием черные глаза. Еще один влюбленный! Такое безумие насылала только любовь!

- Я так и знал, что ты будешь ошиваться здесь, - пробормотал неизвестный; острие кинжала прокололо кожу, и Леонард ощутил, как его обожгла собственная кровь, заструившаяся из ранки. Он закрыл глаза.

- Убей… убей безоружного, если сможешь, - прошептал он. – Коли, если хватит совести!..

Хватка руки на его плече сжалась еще крепче; а потом вдруг его отпустили. Леонард открыл глаза – и понял, что по-прежнему не может двинуться: взгляд неизвестного ревнивца приковал его к месту. Тот смотрел на Леонарда с яростной жадностью троянца, которому наконец попался, один и без оружия, ненавистный Ахилл.

- Комес Флатанелос! – сказал этот ромей; он тихо рассмеялся, показав белые зубы – лицо было очень смуглое, окаймленное черной бородкой. Красавец восточного типа, с македонской дикостью!

И с македонскими понятиями о чести. Он опустил кинжал – потом кивнул своему противнику.

- Ты прав, такое убийство недостойно мужчин и благородных людей! Лучшие должны честно сражаться с лучшими, и тогда судьба оставит в живых достойнейшего!

- Ты слышал обо мне? Кто ты? – спросил Леонард; он протянул руку к горлу, но потом опустил ее. Эта царапина подождет.

- Мое имя Валент Аммоний, и я муж этой женщины, чью статую ты пытался приласкать! – все с тою же прямолинейностью ответил неведомый македонец, сверкнув черными глазами.

Но Леонард забыл о его грубости, осознав смысл сказанного. Он сел прямо на холодный камень площади, беспомощно подняв глаза на соперника.

- Муж? Но как это может быть – она замужем за патрикием Нотарасом!

Македонец рассмеялся.

- Как прекрасно ты осведомлен о ней! Я вижу, что угадал – ты ее давний поклонник! Она знает тебя, конечно же, героический комес?..

Леонард прикрыл глаза рукой.

Потом покачал головой.

- Нет, мы почти не знакомы.

- Почти! Тут не бывает почти: или знакомы, или нет, - заметил Валент Аммоний: если он назвал Леонарду свое настоящее имя. – И я чувствую, что ты мне лжешь: вы хорошо знаете друг друга!

Леонард медленно встал. Теперь он обрел самообладание.

- Я прошу тебя… не обижай ее, если ты и вправду ее муж!

Теперь не время было драться или страдать за себя: он боялся за Феодору, которая, несомненно, действительно попала в руки к этому безумцу.

- А есть причины обижать? – спросил Валент, пристально глядя на комеса.

- Нет! Никаких причин… она была верной женой патрикия, и, конечно, сейчас верна тебе! - воскликнул Леонард, отворачиваясь.

Ему было так больно, так тяжко, что он еще не понимал, как держится, как может спокойно говорить. Как будто в груди проворачивали тупой нож: такого горя и ужаса Леонард не испытывал даже тогда, когда убил своего предателя-брата! Как будто угас огонь последнего очага на этой земле, и наступила вечная ночь!

- Я знаю, что она мне верна, - сказал Валент: он, видимо, успокоился. Леонарда это тоже немного успокоило.

Потом вдруг демонический пес опять изготовился к прыжку: Леонард чуть не отшатнулся. Валент сгреб его за грудки одной рукой, все еще сжимая другой кинжал, попробовавший крови соперника:

- Но если ты хотя бы попытаешься…

- Нет! – поспешно воскликнул Леонард. – Я хочу ей только счастья!

Несомненно, это было так: дикие черные глаза приблизились, и приблизился кинжал, который Леонард ощутил теперь у своей груди.

Потом новый муж Феодоры отпустил его – и быстрыми крупными шагами удалился, растаяв во мраке.

Оказавшись один, Валент остановился – и, словно плохо сознавая себя, медленно поднял к глазам кинжал. Кровь, черная в темноте, уже загустела, но еще не успела засохнуть.

Валент улыбнулся – а потом слизнул ее: крови было совсем немного, пока чуть-чуть! Он убрал кинжал в ножны.

А затем, уже успокоившись, зашагал прочь. Жена просила еще и бумаги, писать записки, - и Валент проследит, чтобы это оказалось именно то, что она говорила: и даже прочтет ее размышления. Наверное, ей это понравится.

========== Глава 84 ==========

Феофано оправилась к середине весны – но до прежней формы ей было далеко: хотя она не жалела себя и упражняла руки, натягивая лук, меча копье и рубя деревянных болванов мечом, еще до того, как ребра и нога полностью срослись; начала садиться на лошадь еще до того, как смогла отбросить палку.

- Побереги себя, - увещевал ее Марк.

Феофано усмехалась в ответ.

- Ты думаешь, я готовлю себя к еще одной такой же битве? Нет, спартанец, прошли те времена! Я упражняюсь затем, чтобы помнить… мы еще что-то значим в глазах Бога! Титаны жили на земле когда-то, но это не мы, мой дорогой.

Марк обнимал ее, понимая, что слова не нужны, что он не найдет нужных слов, - и Феофано прижималась к нему, как к мужу. Иногда плакала в его объятиях от боли, телесной и душевной.

Никакой турецкой угрозы пока не брезжило – и дела войску не находилось: немало людей оставили лагерь, уехав к своим семьям. Многие византийские воины, даже те, кто служил в армии постоянно, перебивались мелкими работами, которыми раньше – и теперь – занимались чужеземные пленники и рабы; и нередко жили хуже рабов. Те воины, кого Феофано набрала в армию из мирных греков, тоже оставили ее ради жен и детей, и Феофано их не удерживала. Царица знала, что даже Константинополь не может выставлять сейчас против врага достаточно обученных солдат: когда придет час, на стены выйдут все, кто способен держать оружие.

И Феофано знала, что сделала для греков главное – разбудила в них гордость, может быть, давно угасшую; послужила им образцом красоты и доблести, который, может быть, воссияет перед их глазами в смертный час!

Она вернулась в дом Льва Аммония, где пока было безопасно находиться, вместе с отрядом солдат, который еще могла прокормить на своей земле, с овдовевшим братом и, конечно, Марком – этот верный воин, друг и бывший возлюбленный стал ей нужен как воздух: не всякий муж так нужен жене.

Может быть, они так любили друг друга и нуждались один в другом именно потому, что не могли соединиться? Как часто любовь поддерживают надежды и мечты, а брак рушит ее! Как часто мужчина может восхищаться женщиной и склонять перед нею голову, лишь пока не обретет над нею власть мужа, - вот почему столько правительниц, прославившихся в истории, не имели мужей или лишились их…

И они оба понимали это теперь.

Несколько раз Феофано даже удерживала Марка у себя на ночь: сейчас, когда ее некому было утешать в постели. Но это случалось лишь потому, что она могла приказывать ему, а не он ей. Императрица засыпала в крепких мужских объятиях, а ее временный обладатель подолгу не мог уснуть – и спрашивал себя: не мог ли на его месте, волею случая, оказаться кто-нибудь другой?

И отвечал сам себе: мог бы. Царицы забывают преданных воинов так же, как мужья пренебрегают преданными женами… Но таких цариц, как Феофано, куда меньше, чем себялюбивых мужей: и пусть даже он заменим, Феофано ему не заменит никакая другая женщина.