Несомненно, предстоит – как она теперь посмотрит в глаза Фоме; если еще увидит его! Впрочем, может, ей повезет и его убьют раньше…

И Феофано, соль ее жизни, соль земли, - как там она? Может, царица амазонок уже погибла?

“Нет, она должна быть жива, я чувствую… Мы взываем друг к другу непрестанно, и говорим мыслью и сердцем во снах: иначе я не смогла бы жить…”

Феодора встала со скамьи и пошла по узкой извилистой тропинке в дом, среди терновника, цеплявшегося за ее штаны и юбку. Ей сейчас хотелось побыть с детьми, самой живой памятью о прошлом, – покатать их на лошадях под охраной Леонида, Теокла или других своих воинов: Валент этого не запрещал.

Когда Валент уезжал, Феодора одна последовала за ним до того места, где его ждали лошади и охрана, - со своей остальной семьей он простился еще в доме. Вард не боялся Валента, но и не желал сходиться с ним, дичился, не говоря о сестре; и Феодору это почему-то радовало…

Когда ее похититель садился на коня, она вдруг схватила лошадь под уздцы, точно захотела удержать этого неукротимого всадника. Вдруг ее пронизала тоска при мысли о том, что он может погибнуть: не страх за себя и детей, а тоска о нем, как о самом дорогом человеке!

Валент неожиданно склонился к ней и порывисто поднял к себе в седло. Должно быть, все увидел на ее лице. Феодора обхватила его за шею и всхлипнула.

- Не плачь, малышка, - он ласково утер ее слезы. – Я вернусь!

- Возьми меня с собой! – неожиданно вырвалось у нее; Валент изогнул черную четкую бровь, и изумленная усмешка раздвинула губы под черными усами. Но он не засмеялся над ней. Наверное, понял ее неудержимое стремление к свободе, самую высокую детскую мечту!

- Там слишком опасно, - мягко сказал младший Аммоний; они крепко обнялись и поцеловались, потом он спустил жену на землю.

- Я буду скучать, - сказала она, сглатывая слезы.

Валент ласково кивнул.

- Я вернусь, моя царевна!

Потом он взглянул на своих людей, и словно бы тотчас забыл о ней – мужчина, выезжающий навстречу опасности!

Всадники хлестнули коней и с гиканьем сорвались с места; только тени их, казалось, остались там, где они только что прощались с хозяйкой.

Феодора погладила рукой воздух – и опустилась на колени, спрятав лицо в ладонях.

Она плакала долго, обильно – о Валенте, о Фоме, о Феофано, о всей своей жизни. Но когда успокоилась, смогла улыбнуться.

Феодора утерла слезы и, поднявшись, направилась в дом. На людях она плакать не будет.

Валент закончил свои дела – в Константинополе было опасно, но не более, чем везде: жизнь без опасности – не для мужчины!

Он помнил обещание и достал своей русской жене целую кипу книг, в покинутой библиотеке Буколеона. Библиотеку старых императоров никто не призирал сейчас; и тот, кто пожелал бы похитить и хранить в своем доме эти книги, стал бы преследоваться скорее не как вор – а как еретик…

Валент прекрасно понимал это, хотя сам даже не заглядывал в украденные свитки. Но туда, где его жена, католики не доберутся. Лезть высоко!

Валент шел по Месе – главной улице, некогда бывшей красой и гордостью Константинополя, - брезгливо и открыто сторонясь итальянцев и отворачиваясь от итальянских лиц; теперь, сделав все необходимое, встретившись со всеми, кто был нужен, младший Аммоний решил просто побродить по Константинополю и запечатлеть в памяти Город, который для него, как для всякого ромея и для тысяч людей во всем мире, оставался величайшим из городов. Но мечты этих тысяч разбились бы в прах, побывай они здесь сейчас.

Фома Нотарас сказал бы, что в Константинополе стало еще отвратительней с тех пор, как он описывал город жене; и его закаленный соперник согласился бы со всеми брезгливыми впечатлениями изнеженного патрикия.

“Надеюсь, Мехмед наведет тут порядок”, - подумал Валент, глядя на кучи гниющих отбросов, высившиеся у стен дворцов и особняков, и людей, которые копошились в них вместе с крысами; в Городе необыкновенно прибавилось одетых в лохмотья и изъязвленных от голода и болезней нищих. Совсем недавно многие из них были горожанами, гордившимися своим великим домом! Сейчас же эти греки, пожалуй, готовы были превратить в хлеб все золото Константинополя – но, к счастью, как царь Мидас, не могли творить никаких чудес без воли на то богов…

Валент направился в Золотой Рог – посмотреть на море: к морю его не так тянуло, как в горы, но посетить знаменитую бухту, окунуть руку в воды Пропонтиды было для всякого грека чем-то вроде паломничества.

Валент спустился к самой кромке моря и, прищурив глаза, отвыкшие от ярко золотящейся морской зыби, стал смотреть на корабли, по вантам* которых карабкались маленькие люди, что-то делавшие со снастями. Валент не слишком разбирался в морском деле – он был не очень любопытен к тому, чем не занимался всерьез, - но ему всегда нравилось наблюдать мужчин, увлеченных опасным делом.

Он попытался читать названия – но они или были просто вырезаны в дереве и издалека не читались, или позолота потускнела. Но вдруг золотые греческие буквы на борту одной из галер засверкали так ярко, что он прикрыл глаза рукой. Отняв руку от лица, младший Аммоний посмотрел на судно: это была небольшая галера, изящная, как женщина, с белыми лебедиными парусами.

Валент улыбнулся. “Хороший хозяин, - подумал он. – Конечно, он влюблен в свой корабль, как настоящий моряк!”

Потом Валент различил название судна, и улыбка сошла с его губ.

“Василисса Феодора”, - гордо, бесстыдно было начертано на борту.

- Ого! – тихо воскликнул Валент.

Кажется, он задержится здесь дольше, чем думал… жене придется поскучать.

* Канаты, ведущие от бортов парусного судна к мачтам.

========== Глава 83 ==========

“Василисса Феодора” не была тяжелым боевым кораблем – но быстроходным судном, служившим комесу тогда, когда требовалась скорость передвижения и сообщения. Конечно, временами галера служила ему и в торговле – при перевозке редкого и дорогого товара, который не занимал много места и мог быть без большого труда спрятан от чужих глаз: такого, как пряности, в жарких местах незаменимые для хранения мяса и рыбы, а не только как приправа, и духи – незаменимые и в жарких местах, и в других, по всей Европе. В иных городах, таких, как Париж, нельзя было из дому выйти без надушенного платка, который приходилось все время держать у носа. Комес Флатанелос особенно радовался теперь, что Город строился иначе, во времена чистоплотных римлян, привыкших к благоустройству, которое должно было служить всем – от высших до низших; и величина его, и планировка, и близость моря не позволяли одряхлевшему Константинополю прийти в такое же состояние, как здравствовавшие европейские столицы. Но лучше уж смерть, чем такое здравие!

Леонард Флатанелос не бывал в Византии уже более года; и более полугода не сообщался с ее столицей. Не только волею императора – но и волею обстоятельств, которые задержали его вдали от родных берегов. Он едва не попал в плен к берберам; потерял почти все свое состояние, хотя никогда не хранил свои ценные бумаги и товары в одном месте. Но море разлучило его с его друзьями и банкирами. Судьба морехода – нет ничего переменчивей!

Потом комесу удалось почти поправить свои дела; и вот теперь море принесло его домой. Он хотел пережить агонию Города вместе с ним – и надеялся, что окажется полезен. Император мог сменить гнев на милость за это время: и Леонард, лучше Константина осведомленный о положении своего государя, надеялся, что тот не прогонит его сейчас и позволит служить себе открыто.

Леонард прибыл в Константинополь на борту “Василиссы Феодоры” - он полюбил этот корабль чужого образца и чужой работы, как когда-то свой дромон, прославлявший Константина Палеолога. Но выходить в море на устаревшем дромоне теперь было так же неудобно, некстати и опасно, как махать обветшавшим флагом перед носом у молодых, хищных врагов.