Феодора ночью пришла к мужу, и он и в самом деле ничего не захотел от нее. Но был рад, что она вспомнила о долге жены.

Они спали рядом, прижавшись друг к другу, как солдаты под стеной царского шатра.

На другой день отряд, построившийся перед домом, благословил на будущие сражения священник; Феодора жмурилась от летящих в лицо брызг, воды, которая совсем не казалась ей святой. Судя по хмурому лицу священника, не казалось так и ему.

Она посмотрела на мужа, сидевшего на своем белом коне особняком, потом на Дионисия с Дарием – те держались гораздо ближе к ней и к Феофано. Феодора решила вначале ехать верхом, с царицей; конечно, излишние испытания ей ни к чему, да и детям, которых везут в обозе, без нее не обойтись. Но она должна быть сильной, а не обузой для войска и своей госпожи!

Феофано, гордая и великолепная в своей посеребренной броне и с алыми перьями на шлеме, наконец подняла руку: ее немногочисленные пока солдаты заорали, приветствуя предводительницу и показывая свою готовность. Феофано выбросила вперед руку. Феодора первая ударила пятками свою лошадь; за ней сорвались с места Дионисий с племянником, а потом уже Фома и все остальные.

Феофано почти сразу вырвалась вперед; Дионисий держался на корпус позади, как и подобало первому военачальнику. Феодора некоторое время скакала рядом с ним, глядя только на Феофано; потом повернула к Дионисию голову – и увидела, что Аммоний тоже смотрит на нее. Он кивнул, встретив ее взгляд, и тут же отвернулся: нет, старший Аммоний не одобрял ее! Но и не собирался ее подводить только по этой причине. Он был куда надежнее брата.

Это был какой-то рок для них – встречать на своем пути надежных старших братьев при изменчивых младших! Как будто эти благородные семьи перенимали друг у друга судьбу и образцы поведения! А может, творили общую судьбу одной своей волей?..

Потом вдруг Дарий, ехавший по другую руку от Дионисия, пропустил дядю вперед и, обогнув его сзади, подъехал к Феодоре вплотную. Он схватил руку московитки и пожал ее прежде, чем та успела что-нибудь сказать. Феодора изумленно взглянула мальчику в глаза.

- Мой отец тоже… прежде, - шепнул тот едва слышно; потом вдруг сорвал с шеи золотую цепочку с подвеской и, поцеловав ее, вложил в руку Феодоре. Чуть улыбнувшись, он отъехал и опять занял свое место по правую руку от старшего Аммония.

Феодора на всем скаку поднесла к глазам подарок: какой-то странный амулет, о значении которого нужно будет спросить Феофано. Потом она надела украшение на шею и, подняв голову, с улыбкой махнула Дарию. Тот махнул в ответ – невзирая на то, что произошедшее совсем не понравилось его дяде.

И не очень-то хорошо со стороны Дария было выдавать обыкновения своего отца – хотя Феодора знала о них и раньше; как знала и то, что на Востоке к этому относятся иначе, чем даже в Греции. Султан Мехмед, как говаривали, имел такой же гарем мальчиков, как и женщин.

Но, по крайней мере, она знала теперь, что Дарий ее не предаст. А его диковинный подарок, быть может, однажды спасет ей жизнь!

“Но защитит ли меня этот амулет от твоего отца, юный Дарий? Или этого ты не знаешь?”

Таким, как сказал Дарий, Валент Аммоний был до нее – теперь он хочет ее!

И Феодоре очень захотелось сделаться такой амазонкой, какой она увидела себя во сне.

========== Глава 71 ==========

Когда они сделали первый привал и раскинули палатки, Феодора хотела помочь солдатам и слугам по хозяйству – но едва попыталась встать со своего войлока, почувствовала, что ноги ее не слушаются; она упала назад и склонила голову, стыдясь своего позора. Феодора устала гораздо больше, чем ей казалось во время скачки.

К горлу подкатывала тошнота. Она всхлипнула.

“Господи, избави, - думала московитка. – Только не сейчас!”

Ей казалось, что новый этот ребенок, который, может быть, зреет в ее чреве, сразу стеною отделил ее от товарищей, от госпожи, от общего дела… как всех женщин отделяют от важных дел дети: а сама она стала намного тяжелее для них, просто неподъемной. Что им всем делать с ней – с беременной, когда готовится, быть может, решающая битва с силами Ибрахима-паши?

Феодора подняла голову и увидела, что в другом углу Магдалина возится с ее малышкой: теперь итальянка почти полностью взяла Анастасию на свое попечение, и давно уже кормила ее вместо матери. Молоко так давно пропало… как теперь судить, что с ней?

Она увидела, как Вард, утомившийся долгой тряской и сидением на возу, радостно бегает от одного взрослого к другому. Феодора крикнула, вдруг охваченная ревностью:

- Вард! Сынок, иди сюда!

Мальчик тут же подбежал на своих крепких ногах. Он обхватил ее за шею, обдав горячим дыханием ее лицо.

- Мама, я тебя люблю! – воскликнул он.

- Мой маленький царевич, - растроганная Феодора расцеловала его и прижала к груди. Продолжал бы этот малыш так же любить ее, узнав, о чем его мать сейчас думает?

Она опять ощутила тошноту и горечь во рту.

- Ну, иди… Иди, поиграй, - она даже слегка оттолкнула ребенка от себя.

- Мама, я хочу есть, - пожаловался Вард; он потянул в рот палец. Феодора нахмурилась.

- Скоро, - сказала она, отнимая крепкую ручонку сына ото рта. Он уже сейчас был силач: не так-то легко было это сделать.

“Леонард Флатанелос был бы счастлив, имея такого сына… Он как будто в него уродился”, - неожиданно подумала московитка.

От костра, который развели снаружи, уже тянуло ароматным дымом; а ей вдруг стало еще хуже от запаха жаркого, хотя совсем недавно она умирала от голода!

Феодора легла и отвернулась к холщовой стенке палатки; она заплакала, беззвучно, чтобы никто не заметил и не встревожился за нее. Этого только сейчас не хватает!

Позади нее раздались шаги, которые не могли принадлежать мужу: слишком быстрые, бодрые и упругие.

Феофано склонилась над ней; Феодора ощутила на своем плече ее теплую сильную руку, а на щеке прикосновение жестких вьющихся волос и горячий шепот:

- Что ты лежишь? Устала? Сейчас мы будем есть!

Феодора села и повернулась к царице. Когда она подняла на нее глаза, то даже не пыталась ничего скрывать. Феодора положила руки на живот.

- Устала, моя василисса, - сказала московитка.

Феофано стояла над ней – высокая, крепкая, все еще в панцире и защитном поясе, словно выкованная из стали. Но когда Феодора посмотрела ей в лицо, то поняла, что царица не из стали, а из глины – такой же прах, как они все…

- Вот как? – наконец спросила Феофано.

Ее лицо заметно побледнело под загаром.

- Да, - ответила московитка.

- Значит, дальше поедешь в обозе, - сказала царица.

Она отвернулась, плечи опустились. Ее неподвижную фигуру позолотил огонь – Феофано стояла как статуя: но что сейчас творилось в душе этой статуи!

Феодоре больше всего на свете захотелось утешить госпожу; но было нечем.

Она утерла слезы и неловко встала сама; рядом с Феофано и ее мужами московитка показалась себе еще более неуклюжей и слабой, чем была. А ведь это только начало!

Феодора прошла мимо царицы к выходу, даже не пытаясь найти глазами мужа. Вдруг она возненавидела его так, как не ненавидела даже тогда, когда он взял ее силой в Большом дворце.

Хотя тогда она не испытывала к нему настоящей ненависти, правду сказать! Ненавидеть может тот, кто воспитал в себе страстную душу, много пережил и передумал, много сотворил, обрел и потерял – а она еще спала тогда и не знала ни себя, ни других: и не имела потому твердой почвы для ненависти. Сейчас же она просто задыхалась, одолеваемая своими страстями.

Московитка села к костру и опять почувствовала на своем плече руку царицы.

- Ничего, - сказала Феофано. - Бог даст, все наладится!

Эти слова были так дики в ее устах, что Феодора засмеялась. Она поняла, что это говорила не Феофано, - это говорила устами гречанки ее собственная душа: та часть ее, которую она сообщила Феофано вместе со своею любовью.