Фома хотел уйти, но она окликнула его, остановила. Белокурый патрикий обернулся в изумлении.

- Метаксия – она ведь большая госпожа, - проговорила Желань. – Что с ней случилось, почему она теперь в таком положении, потерялась в гинекее? И почему никто при дворе не удивляется этому?

По лицу патрикия прошла тень. Он устремил на больную взгляд, полный неприкрытой угрозы.

- Если ты обмолвишься о ней лишний раз…

- С чужими? – приподнявшись, спросила славянка. Голос ее окреп, глаза блеснули. – Мой господин знает, каковы русы! Мы не предаем своих!

Он кивнул.

- Своих… да…

После долгого молчания патрикий улыбнулся.

- Можешь спросить об этом саму Метаксию.

Ромей вышел, а Феодора осталась лежать, слишком усталая, опустошенная для каких-нибудь новых мыслей.

Своих! Разве не враги ей все кругом – считая и ее любовника? Господи, вернуться бы домой…

Но она не узнает отчего дома, даже если и случится такое чудо, - и ей никогда уже не быть той, что была прежде. Как Микитке.

Вошла Метаксия, опустив глаза; она несла букет благоухающих белых роз. Поставила его в вазу на столике у ложа – и сама села рядом. Не улыбнулась.

Гречанка казалась почти такой же усталой, как сама Феодора.

- Не спишь? – спросила она, тронув лоб пленницы. – Не спится?

Феодора покачала головой.

- Ты полюбила его? – вдруг спросила Метаксия.

Феодора растерялась; она не ждала такого вопроса и не знала, как на него ответить.

- Не полюби его слишком, - предостерегла ее Метаксия. – Тебе будет плохо и ему тоже. Мы, женщины… мы должны быть умны, даже когда мужчины глупеют.

Она подняла глаза на славянку.

- А женщинам, приближенным к престолу, следует быть вдвое умнее обыкновенных. Мы не можем позволить себе следовать сердцу безоглядно, как простонародье и рабы.

- Рабы – это говорящие вещи… - прошептала Желань латинское изречение. Но славянка понимала, что это сказано не о таких, как она.

- Это только слова, - заметила Метаксия, внимательно глядя на нее. – И за ними кроется большая власть. Владыки мира всегда знали, чего стоит подходящий раб в подходящее время.

Феодора взяла из вазы белую розу и стала крутить в пальцах, вдыхая ее аромат.

- Ты… высокая жена, и это не скрыть, - сказала она. – Почему… никто не удивляется тому, что ты здесь, при мне?

- Этого не скрыть от тех, кто внимательно смотрит, - а люди невнимательны к женщинам, - ответила Метаксия. – И от тех, кто видит нас с тобой во всякий час дня… а сейчас нас видит только Господь.

Она погладила больную по щеке.

- Мне тебя очень жалко… - вдруг прошептала гречанка. – Ты никогда не станешь такой, как мы, даже если будет очень нужно. В этом слабость русов.

- А я жалею вас, - серьезно ответила Желань.

Метаксия рассмеялась.

- Ваше счастье – счастье варваров, - сказала она. – Я предпочитаю пить наше горькое вино. И если Бог когда-нибудь и в самом деле воздаст нам по деяниям – я скажу: вот здесь, Господи, был Твой храм, вот здесь стояло Твое царствие на земле - и не Твоя ли вина, что оно не устояло?

Она покачала головой. Взяла из вазы другую розу и поднесла к лицу.

- Но я не верю, что будет так.

- Тебе нужно помолиться, - почти испуганно сказала Желань. – Ты говоришь так, точно умерла раньше своей смерти!

- Бедное дитя, - сказала гречанка, и Желань не могла понять: то ли Метаксия говорит о ее нерожденном ребенке, то ли о ней самой.

- Кто ты? – спросила она. – Кто ты была раньше?

Метаксия помедлила.

- Я из старинного и некогда славного семейства – мое родовое имя Калокир, - сказала она. – Но это не так важно для моей судьбы, как то, что я была опоясанной патрикией* в дни последней жены Иоанна. Теперь императрицы больше нет, и власть в гинекее утратила свой священный венец. Теперь женщины двора отодвинуты в тень… и из тени выходят те, кто этого вовсе не заслуживает.

Феодора кивнула. Она про себя понимала, быть может, намного больше, чем могла бы высказать словами… и понимала, что попала в Большой дворец в счастливое время. Иначе, наверное, давно уже лежала бы в могиле, запоротая или замученная мужчинами до смерти, – или принадлежала бы какому-нибудь грубому скоту.

Метаксия погладила ее своей розой по щеке.

- Береги его, как он тебя, - прошептала она. – Ведь ты понимаешь, что все это было не просто так.

- А кто… Кто напал на меня? – воскликнула Феодора.

Ее словно окатило ледяной водой.

- Кто напал – уже неважно, не позднее, чем завтра, он будет прикован цепями к дромону или хеландии*, - безразлично сказала гречанка. – Но вот кто хотел сразить этим Нотараса…

Феодора закрыла лицо руками.

- Мне страшно!

- Можешь показывать это мне, но не показывай никому другому, - ответила Метаксия. – Но ты сейчас будешь сидеть взаперти и поправляться… Как нам всем теперь…

Она посмотрела на портрет московитки – эта цветущая женщина так отличалась от той, что лежала перед ней.

И вдруг сказала слова, от которых у Феодоры кровь застыла в жилах:

- Император Иоанн стар.

Феодора перекрестилась, но Метаксия осталась совершенно спокойной. Она наклонилась и поцеловала больную в лоб.

- Постарайся уснуть.

Она встала и покинула спальню, оставив за собою легкий запах восточных притираний и благоухание роз, наполнившее комнату: от избытка непрошеной сладости у Желани разболелась голова. Она тихо заплакала, жалуясь разве что Богу, который один только и мог сейчас ее видеть.

На другое утро патрикий пришел к ней и сел рядом, погладив по голове.

- Мы скоро уедем, - вдруг сказал он, - уедем в мое имение.

Рабыня ожидала чего угодно, кроме этого. Она беспомощно посмотрела на Фому Нотараса, не посмев ничего спросить о насильнике.

Ее хозяин улыбался, но взгляд был далеко – и не таил ничего хорошего.

- А мы еще вернемся? – спросила славянка, подумав о том, что покинет Город, о котором наслышан весь мир, ради мест, в которых она совсем затеряется. О прочем думать было слишком страшно.

Фома невесело рассмеялся.

- А тебе хочется?

Он коснулся ее губ цветком, который вынул из вазы, - роза уже начала увядать. Потом поцеловал наложницу в губы.

- Надеюсь, что вернемся, Феодора.

* Высокое придворное звание, дающее право на свободный вход во дворец.

* Тяжелый византийский боевой и транспортный корабль, вмещавший сотню гребцов и двести-триста человек.

========== Глава 8 ==========

Феодора пролежала в постели еще неделю – хотела встать раньше, почувствовав силы, но Метаксия остановила ее, сказав, что кровотечение может открыться снова. Она, должно быть, как и Нотарас, повидала немало таких больных – а кое-кому наверняка помогала и вытравить плод…

Девушка из Руси вспоминала теперь разговоры, слышанные в тереме, которые она тогда, по невинности своей, не могла осмыслить. Теперь она понимала, что терем немало подобен гинекею: полон такой же тайной, страстной и греховной жизни, заключенной в четырех стенах.

Московиты были куда больше похожи на греков, чем ей хотелось думать.

Господин несколько раз приходил к ней, справлялся о ее здоровье, но был как-то отвлеченно нежен – не так, как в часы страсти; хотя и тогда он не показывал ей себя, как будто берегся своей рабыни. Сейчас же Фома Нотарас точно запретил себе открываться славянке и сближаться с нею более – до тех пор, пока за ними следит столько враждебных глаз. Это было место, где каждый остерегался каждого, как будто самый воздух Большого дворца внушал такие мысли.

- Много императоров погибло здесь… Их убивали восставшие, и они сами убивали друг друга, - сказала московитке Метаксия, хотя та вовсе ее не спрашивала и не желала сейчас слышать кровавую историю царей ромеев. Но, должно быть, самой гречанке хотелось поделиться – а больше было не с кем. Феодора начала чувствовать себя сосудом, в который ромеи сливают избыток страстей, - вроде тех драгоценных ваз, в которые они облегчались во время пирушек.