- Трусливые псы!

Они быстро пересекли двор и, отворив калитку, с радостью поспешили к ожидавшим их носилкам и охране. Забравшись внутрь, женщины припали друг к другу, переводя дух.

Когда их подняли и понесли, Желань прошептала, тронув Метаксию за локоть:

- Он ведь догадался!

- Немудрено, - презрительно отозвалась гречанка. – Эти католики только и делают у себя дома, что травят друг друга и опаивают всякими зельями! Он надеялся, что ты еще этого не знаешь!

- А кто был во дворе? – спросила рабыня.

- Может, слуги… наверное, слуги, - ответила Метаксия. – Не знаю, турки или нет, но остерегаться следует все равно.

Желань посмотрела на нее большими глазами и замолчала до конца пути.

Но когда они приехали и выбрались из носилок, она не удержалась и сказала горячие слова, которые так и рвались с языка:

- Ты такая смелая, такая умная… столько знаешь!

Она не могла больше таить свои мысли.

- Ты знатная госпожа, не иначе! А служишь мне уже так долго!

Метаксия улыбнулась; она склонила голову набок, насмешливо прищурив серые глаза – точь-в-точь как Фома Нотарас. Налетевший с моря ветер прибил ко лбу черные завитки волос.

- Бог велел нам всем служить друг другу, - сказала гречанка. – Теперь я есть то, что я есть.

Вот и поговори с такой! Желань замолчала со смешанным восхищением, неприязнью и страхом, как делала уже много раз.

Но когда они пришли в спальню, Желань спросила:

- Мы еще вернемся туда?

- Почему бы и нет? – сказала Метаксия. – Возьмем эскувитов*, пусть стерегут нас по пути и у дома!

Она прибавила, склонившись к московитке:

- Здесь тому, кто боится, лучше вообще не ступать за порог!

Желань кивнула. Это она давно уже знала – Царьград был велик как в добродетелях, так и в пороках: после былой славы погряз в беззаконии так же, как в разврате.

Портрет был окончен через три недели.

Желань не знала, что Метаксия сказала ее хозяину, но они продолжали ходить к итальянцу под надежной охраной эскувитов. Беллини теперь мало разговаривал с ними и больше не предлагал угощения – но Желани было не привыкать к враждебным иноземцам.

Когда же она увидела готовую картину, то была поражена больше, чем на ипподроме. На нее словно смотрела вторая Желань – нет: Феодора, какою желал ее видеть покровитель: темноглазая царевна, хранящая тайны русской и греческой земли.

Портрет повесили в спальне Феодоры, и господин долго с наслаждением любовался им. Он сказал, что Феодора может оставить себе платье и драгоценности, в которых ее писали.

Наложница поблагодарила, но очень устыдилась, когда ей напомнили о ее положении. Однако потом подумала, что весь гинекей и половина двора вместе с нею живет за счет императора и его патрикиев…

Спустя немного времени василевс устроил пир, на который были приглашены многие придворные женщины. Получила приглашение и Феодора, о которой во дворце ходило уже немало слухов. А она все это время жила спокойно, начав потихоньку, под руководством Метаксии, учиться писать и читать по-гречески…

Теперь хозяин не сомневался в ней: и ему особенно нравилась ее верность, какую трудно было найти среди гречанок. Феодора, однако, едва ли могла бы изменить ему, даже если бы и пожелала, - встречи с мужчинами были слишком редки; но самая мысль о таком вызывала у нее отвращение. Ей вообще нездоровилось в последние дни, даже не хотелось идти на торжество; но она перемогла себя.

Метаксия теперь особенно внимательно приглядывалась к славянке – и, конечно, пошла с нею.

В пиршественном зале они опустились на соседние ложа – Желань давно знала об этом обычае ромеев, лежать на пирах, и не удивлялась. Так ей сейчас было и лучше.

Праздник оказался таким же шумным и опасным, как и игры: так же гостей развлекали музыканты, танцоры, глотатели огня, гадатели; так же славословили императора; так же разносили угощения и вина. Но теперь оставаться трезвыми было не нужно – и вино лилось рекой. Слышался смех, крики; Феодора видела, что начались непристойности, тем паче, что все господа лежали. Ей уже хотелось уйти – но она не видела никого, кто мог бы проводить ее.

И тут славянка увидела, что к ней подобрался один изрядно опьяневший гость. Она хотела вскочить, убежать; но не успела, он схватил ее за руки и повалил на ложе. От страха Желань не могла даже закричать; только молча боролась с ним как могла, но грек был куда сильнее. Он стал задирать ее тунику. На бедрах и на груди у нее были повязки*, как она привыкла ходить постоянно, последовав примеру Метаксии – и потому, что так казалось безопасней; но сорвать их ничего не стоило.

Где ее господин? Где Метаксия?.. Ромей попытался зажать ей рот; и тогда Желань словно воспряла, укусила его пальцы и что было сил ударила коленом.

Насильник заорал, согнувшись пополам и кляня ее; но когда славянка попыталась отползти, он изловчился поймать ее за волосы. Желань рванулась - и свалилась на пол, пребольно ударившись животом и грудью; попыталась откатиться в сторону и наконец смогла позвать на помощь.

Она увидела, задыхаясь от страха и боли, как насильника кто-то поднял и отшвырнул, да так, что тот перелетел через два ложа с бесчувственными гостями. Прибежал ее хозяин! Потом Фома бросился к ней, с искаженным от гнева и страха лицом; спросил что-то, и Феодора замотала головой. Нет, ее не обесчестили. Она одернула платье – и тут почувствовала, как у нее резко и больно сжалось в животе; вскрикнув от стыда, Феодора обхватила руками колени. А потом она ощутила кровотечение.

У ее господина вырвался стон ужаса; кто-то вскрикнул рядом – Метаксия. Потом Фома Нотарас поднял ее. Феодора обняла его за шею, но руки не держали.

Метаксия пощупала ей лоб. – Она горит как в аду! – воскликнула гречанка.

“Где ты была?..” - подумала Феодора.

В животе было пусто, тяжко; и так же пусто, тяжко было на душе. Господин бегом понес ее в спальню. Кровь текла и текла; он окутал наложницу своей одеждой.

Потом ее уложили в постель, Феодора закрыла глаза – и ее наконец все отпустило; и ей больше не нужно было держаться.

Она уже не понимала, когда и чьими усилиями остановилась кровь, - только осознала, что Фома Нотарас целует ей руку и плачет. Рабыня попыталась усмехнуться.

- Бог управил, - прошептала Желань. Потом отвернулась к стене и впала в забытье.

* Возлюбленная (ит.).

* Главный форум Константинополя, на который выходил Большой императорский дворец.

* Воины дворцовой стражи в Византии.

* Уже в античной Греции и Риме женщины носили род бюстгальтера – повязку, поддерживающую грудь.

========== Глава 7 ==========

Патрикий сидел с нею, должно быть, еще долго – открыв глаза снова, Феодора увидела его у своего ложа; глаза ее господина окружили тени усталости. Он улыбался ей с нежностью и горечью – а Феодора вдруг похолодела, поняв, что во сне могла звать, кликать тех, кого никогда не поминала при нем. Фома Нотарас еще ни разу не оставался у нее, когда она спала.

Увидев, что наложница смотрит на него, он вздохнул и опять поцеловал ей руку.

- Какое счастье, что ты жива, - сказал он. – Немало женщин умирают, когда теряют ребенка.

Желань улыбнулась, и в улыбке была спокойная ненависть, с которой она не могла совладать.

- Ты знал много таких женщин?

Он кивнул: да.

Потом встал и поцеловал ее в лоб; потом в обе щеки. Затем перекрестил.

- Лежи. Метаксия будет при тебе. Мне нужно…

Серые глаза патрикия обратились куда-то поверх лежащей рабыни, на что-то, ей недоступное.

- Я позабочусь, чтобы этого варвара примерно наказали. Он больше никогда не подберется к тебе.

Феодора не знала - и боялась спросить, кто напал на нее и чем это теперь обернется для них всех; но уже понимала, что вокруг нее поднялся шум, которого не стоит рабыня. Но она никогда не забывала, кто она есть, и не позволяла ромеям это в себе затоптать…