Моисей отодвинул широкую дверь, и темный коридор наполнился солнечным светом. Дальше кроме Икигомисске никакой опоры не было.

Дом оказался построен высоко над уровнем земли, лужайку у крыльца покрывали цветы. Отовсюду слышалось жужжание шмелей. В воздухе разлился аромат сотен цветов, закаленной солнцем листвы, откуда-то пахнуло дымом… В траве стрекотали цикады. Лучи переливались в желто-зеленых листьях. Яркие краски слепили глаза. В саду выделялись на цветочном фоне бамбуковые коленца вблизи узких каналов. С востока потянуло ветерком. В то время как она разглядывала сад, Моисей успел сходить ей за халатом.

Набросил на плечи и помог спуститься по ступеням.

– Шикуют у вас крестьяне, – поморщившись от чересчур резкого шага, просипела девушка. Тяжелые волосы подхватил ветер и перебросил на грудь.

– Крестьяне почитают природу и труд. А нам большего от них и не надо, – Икигомисске приобнял её за плечи, направляя в нужную сторону.

========== Глава VII. Деревня ==========

Солнце палило весь день, и голова уже стала огненной. От пекла немного спасал ветер, но даже этот прерывистый ветерок нёс влажное тепло. Среди высокой травы трепетала осока. Улица полукругом огибала заросшее поле – некогда там было озерцо, но теперь упругую влажную почву густо заполонили камыши, сорняки и прочая растительность. Земляная дорога, замечательно утрамбованная, лежала вглубь поселка.

Сатин просунул руку в задний карман, извлекая из джинс сложенную вчетверо карту деревни, которую после долгих объяснений и уговоров нарисовала хозяйка рёкан, пометив главные ориентиры английскими словами. С трудом застегнул заедающую молнию; пальцы тряслись с каждым месяцем всё сильнее.

На массивной базальтовой арке виднелись иероглифы, начертанные светло-желтой краской. Рядом же, слева и справа от входа, из земли выступали каменные столбы с вертикальными надписями. Не осмелившись въехать в деревню на автомобиле, Сатин направился туда пешком. Его встретила не слишком узкая улочка, запруженная народом. По бокам основной дороги шла череда приземистых домов: в основном питейные заведения да игорные дома. Изредка у прохода под низкими навесами, должно быть, спасающими от интенсивного солнца, попадались лотки с едой – о них предупреждал аромат чего-нибудь горячего или острого. Никаких сувенирных лавочек здесь не было и в помине. Конечно, в такую глушь не часто захаживали туристы, если только особые почитатели Востока.

Вниманием его не обделили. Недоверчивые и молчаливые взгляды прохожих приводили в смятение. Но ему всегда было сложно затеряться в толпе, и этот раз не исключение. Возможно, это и к лучшему: к его словам отнесутся с большим любопытством, и будут помнить дольше, чем просьбу невзрачного третьесортного деревенщины.

– Сумимасэн га… [Прошу прощения…] – медленно произнес Сатин, пытаясь заставить себя не замечать дотошного интереса прохожих.

Маленькая, точно подросток, женщина, к которой он обратился, поначалу вылупилась, потом растянула губы в жидкой улыбке и склонила чересчур крупную для тщедушного тела голову, с зачесанными в толстый пучок волосами. Вероятно, в знак согласия. От этого она стала еще ниже, и пришлось немного наклониться. Поначалу могло показаться, что женщина так и останется стоять с чуть склоненной головой, однако Сатину было не до соблюдения традиций.

Разрушая хрупкие барьеры спокойствия, напряжение возникало всякий раз, когда разговор касался изматывающих скитаний и поисков… то есть практически всегда.

Расправив карту, мужчина забрал из неё фотографии, пытаясь как можно меньше шевелить пальцами, чтобы не выдавать их дрожь. Из-за внутреннего напряжения напрочь позабыл, что собирался быть обходительным и терпеливым.

– Сясин ни… мусуме. Коко дэ канодзё га инакунатта, [На фотографии изображена моя дочь. Она пропала где-то в этих краях] – проговаривал он, попутно переводя свои слова на английский язык, но без особой надежды.

К счастью японка взяла из его рук фотографию Фрэи – не заартачилась. Широкое лицо мгновенно посерьезнело. Тоненькие короткие бровки-полумесяцы взметнулись вверх, что Сатин истолковал, как глубокую задумчивость.

– Инакунатта но? [Исчезла?] – переспросила она, внимательно рассматривая снимок. Были и другие фотографии, сделанные в разное время. Их не составило труда найти на компьютере Фрэи в Нагасаки.

Отрадно уже то, что женщину не удивлял сам факт, что иностранец ищет дочь в захолустном поселке, здесь… Меньше подозрения, меньше вопросов. Ему важно было их доверие. Они не стали бы ничего утаивать, если бы доверяли иностранцам больше.

– Ээ. Такакутэ, нихонго га ханасэ, гайдзин, [Да. Высокая, иностранка, говорит по-японски] – далеко не в первый раз за сегодня объяснял Сатин.

– Со-ока, [Вот как] – ответила женщина бархатистым голосом.

Холовора следил за сменой выражения на лице японки. Видела ли она его дочь? Столько времени проторчав в этой глуши, Фрэя должна была рано или поздно выбраться в деревню, хоть куда. Дочь просто не смогла бы долго усидеть в традиционном доме Икигомисске!

Женщина покачала головой, неотрывно смотря на фотографию:

– Дзаннэн да ё. Минакатта… Гомэн…[Как мне жаль! Не видела, извините…]

Нет, не видела. И никто другой. Сколько времени прошло с тех пор, как он начал ходить по деревням? Сколько раз надежду обрубали на корню? За эти дни он уже объехал все окрестные поселения – и ни одной зацепки. Он говорил себе: возможно, если не удалось узнать там – повезет в этой деревне. Он повторял это заклинание, и сразу становилось легче.

Японка сжала губы в сочувственной улыбке.

Конечно, ей жаль. Потеряйся её дочь, она бы глаз не сомкнула. Она ни за что не оставила бы попытки отыскать дочь. Она бы верила, как он верит.

– Наруходо, [Понятно] – пробормотал Сатин под тихий шепот японки, сожалеющей о том, что не смогла помочь. – До-омо. [Благодарю]

Тут же забыв про маленькую женщину, он отвернулся и направился дальше. Навстречу шло двое японцем в робах.

– Сумимасэн! Чотто кикитай кото… [Извините, я хотел бы спросить…] – повысил голос Сатин, привлекая внимание.

– До-о штан да ё? [В чем дело?] – едва разборчиво пропел японец, мягко шамкая согласные.

– Вы понимаете по-английски?

– Дай-тай, [Более-менее] – отозвался второй, медленно кивнув.

Сатин показал снимок. Ладонь чуть подрагивала, как будто выпил накануне. Эта дрожь не пройдет, пока сердце не откажет.

– Это моя дочь. Она была здесь в начале месяца. Может быть, вы её видели? – по старой привычке, пытаясь снять напряжение, провел по волосам, как будто маслом смазанным, по горячей шее.

Первый японец нахмурился и что-то тихо заговорил напарнику.

– Чотто нэ… [Это проблема…] – прохрипел второй, втянув носом дорожную пыль.

– Возможно, с ней кто-то был. Японец, – Сатин поочередно оглядывал их лица в поиске малейшего просветления. Ни одного проблеска. Удивление разве что, сочувствие. Может, они не понимают? У него странный выговор или еще что. – Карэ ва коко дэ сундэру. Икигомисске Моузэс то иу хито. [Он живет здесь. Этого человека зовут Икигомисске Моисей]

– Хадзиме но гогацу дэс нэ? [В начале месяца, говорите?] – взгляд японца был прикован к фотоснимку Фрэи, стоявшей в незнакомом нарядном холле. На одинокую фигуру падал бледный свет. Свободно лежащие волосы обрамляли стройное, немного удивленное лицо, из-за чего чайные карие глаза казались расширенными больше обычного. На лице утвердилась быстрая, спонтанная улыбка, от которой начинало болезненно ныть сердце. Удивление искривило тонкую линию рта, приподняв левый уголок губ, выкрашенных в какой-то немыслимый коричневый цвет.

– Она бывала здесь и раньше. Один-два раза. Молодая девушка. Она говорила по-японски. Попытайтесь вспомнить, – говорил он, подстраиваясь под их темп речи.

Спину перестало жечь, видимо, облака сместились. Волосы разметал ветер.

Почему не говорят? Они обязаны хоть что-то сказать! А что если они видели Фрэю, но отчего-то не хотят об этом говорить? Разве это похоже на игру?! У него нет времени на увёртки, ему надо знать!