Пришелец вскинул подбородок и достал из-за рукава широкий кинжал. Теплое дыхание коснулось щеки:

– Я могу подпортить твое лицо, и ты не захочешь выходить на сцену, или отрезать язык и скормить моим слугам! – на последнем слове голос совсем по-детски восторженно подскочил вверх. Костлявые пальцы погладили подбородок. Старик и дитя в одном теле. От крохотных рук исходил приторно-сладкий запах, но он лишь скрывал другой более мерзкий, как вонь сырой земли и подгнившего мха. – И ты больше никогда не запоешь. Как птичка, попавшая в неволю.

Попытался оттолкнуть руку с зажатым в ладони кинжалом, но пришелец перехватил запястье Сатина, прижав к его груди.

Крепче сжали запястье, сильно, но не слишком.

– Боишься… Тебя трясет от страха – пьянящее чувство, и кружится голова – на меня часто так реагируют. Но я здесь не за тем. – Хватка ослабла. – Я всего лишь хотел взглянуть на того, кто отобрал у меня нечто бесценное. Ты преградил мне дорогу, и пока ты есть, препятствие никуда не исчезнет.

Пришелец осторожно поднялся на ноги. Захрустели опавшие листья. Казалось, силуэт парил над землей, стремительно взбираясь по склону, легкий, почти невесомый… Что, черт возьми?..

Загребая пальцами отсыревшие ветки, Холовора перевернулся на бок и уткнулся лбом в землю. Голова как в огне. Разум словно обволокла трясина. Под опущенными веками – чернота, сдавливающая со всех сторон. Сатин прижался щекой к земле. Из памяти выпало, как он оказался в этом месте.

Тошнота, казалось, только усиливалась от головокружения. Безуспешно пытаясь расслабиться, продолжал медленно замерзать.

Тени становились длиннее и глубже, быстро смеркалось. Сатин понятия не имел, сколько прошло времени, прежде чем его обнаружили. Люди, двое или трое, спускались по склону. Мужчина видел лишь смутные силуэты между деревьями. В тишине доносились их голоса. Свет прожекторов метался по земле.

Мучил жар. Голова абсолютно не соображала. Пребывая в полубреду, никак не отреагировал на полосу света, замершую на его плече.

Вскоре на место происшествия вызвали вертолет скорой помощи. Сатина узнали, в разговоре постоянно звучала его фамилия. Чьи-то пальцы в резиновых перчатках коснулись век и поднесли к глазам крохотный фонарик. Кожу на запястье проткнула игла – крошечный укол. Он слышал, как без умолку трещит рация, названивает мобильник, кто-то быстро говорит по телефону. Сатина обступили со всех сторон, загораживая от ветра. Постоянно что-то щелкало, мигало. Стало легче дышать – сказалось действие обезболивающего. Глаза медленно закрывались и открывались, чтобы уловить еще одну вспышку, чтобы снова окунуться в липкую глубокую черноту.

Следовало надеть защитный шлем – теперь уже никогда не исправить этой ошибки.

Мужчина в медицинских перчатках приложил к его лбу влажную марлю, наклеил поверх широкий пластырь.

Сатин не понимал, о чем они говорят, говорили на английском, но не мог уловить смысла в словах.

Звуки, вспышки…

Ему необходимо было сказать…

Кто-то бережно придерживал его голову раскрытыми ладонями. Лениво тянулись минуты.

– Пускай моя семья… – разлепил спекшиеся губы.

Офицер, удивленный тем фактом, что пострадавший в силах связно говорить, наклонился к его лицу.

– … ничего не знает…

– Ваши чувства нам понятны. Однако я думаю, гораздо разумнее будет оповестить ваших близких. Иначе они будут дезинформированы.

Не хотелось омрачать приезд любимого сына. Сатин не мог вступить сейчас в спор или объяснить, почему это имеет огромное значение. Даже оставаться в сознании было мучительно.

Сатин услышал женский звучный голос – к нему обращались на здешнем языке:

– Господин Холовора, вы понимаете, что вам говорят? Вас доставят в больницу. Могут быть внутренние повреждения, не пытайтесь двигаться.

Хотелось остаться одному, в полной тишине. Его пытались приободрить, успокоить. Суетящиеся над ним люди говорили на повышенных тонах, стремясь перекричать образовавшийся гул. Резкие голоса, как дикие пчелы, невыносимо зудели… Холовора услышал чей-то разговор: похоже, его группа была уже в курсе инцидента.

Пострадавшего погрузили на спущенные носилки. Всю дорогу до больницы Сатин слышал, как ему твердят – любыми способами не дать себе заснуть. С ним заговаривали, вынуждая сквозь головокружение, сквозь масленое облако тошноты отвечать, а он лишь ждал, когда этот сон закончится, желая поскорее проснуться.

Некоторое время назад

Дрожащими пальцами Маю повторил попытку набрать нужные кнопки на мобильном телефоне, все заляпанные кровавыми отпечатками и грязью, так что не разобрать цифр. Уже представлял, как помрачнеет лицо брата, стоит проболтаться о побеге. Нужно говорить о чем-нибудь позитивном, ни в коем случае не подавать повода для паники.

Темнота в лесу казалась непроницаемой, только циферблат лучился оранжевым светом. Дыхание недавнего дождя еще парило в воздухе. Кислород, пропитанный древесной свежестью и сыростью, прочищал голову. Левой рукой Маю прижимал к уху край капюшона, промокая капли крови. Внешние звуки глушило непрерывное гудение в ушах, Маю боялся, что теперь оглохнет.

Мальчик сполз на корточки, привалившись к каменному мосту. Шершавая поверхность камня царапала спину сквозь пуловер. От малейшего движения рассеченные колени горели огнем. Влажная пленка, покрывающая кожу, будто вросла в поры, пачкая и без того замаранные джинсы. Голые руки обдувал ветер. В терпком запахе леса Маю улавливал запах собственной крови.

Тело непроизвольно раскачивалось. Взад-вперед, взад-вперед, как неваляшка. Спина ударялась об каменную поверхность. Или вырвет, или он тут отключится.

Директор догадается о том, что один из учеников был здесь. У преподавательского корпуса Маю наследил и изранился об острые камни, когда падал, возможно, у него и не будет шанса связаться с внешним миром, если не сейчас. Павел уже попался. Маю видел, как эти звери окружили его – обступили со всех сторон, загнав свою жертву в угол – у того просто нет шансов выбраться.

Это место с самого начала держало всех учеников за дебилов. А Маю повелся на елейные речи директора. Следовало давно догадаться, что за непритязательной наружностью кроется нечто большее, иначе как такой человек, как директор, заправлял здесь всем, что, казалось, даже погода стремилась ему подыграть. Да он даже не человек! Как и то существо, что возглавляло шайку мерзавцев, оно сверкало как неоновая вывеска! А кому достанет мозгов поверить в этот бред?! Маю Холовора – гордость Театральной академии, сующий нос куда не следует. Чем не следующий кандидат? Что станет с Павлом: его сожрут живьем или сперва продадут в рабство? Одинаково непривлекательная перспектива для пятнадцатилетнего подростка. Черт, пятнадцать совсем не тот возраст, когда надо думать о смерти! Хочется хотя бы дожить до шестнадцати! Маю должен был быть умнее, наталкиваясь на заметки о пропажах людей в этих краях, достаточно редких, чтобы не заострять на подобных слухах внимание, достаточно редких, чтобы не предпринимать никаких срочных мер и продолжать пускать всё на самотек.

Да их просто прикалывает мучить людей, господин сержант! Что теперь, прикажите, делать?

Мерные гудки в трубке сравнялись с частотой дыхания.

«Не ссы!» – стучало в висках. Уже скоро – долго ждать не придется – раз и навсегда он уберется из этой гребаной школы.

Прохладный воздух пробирал насквозь, пальцы задеревенели. Еще двадцать шагов назад мальчик помнил, как его обдало теплым ветром, подувшим неожиданно из-за деревьев. А часом раньше он пробирался в высокой траве, сухой и прелой от палящего солнца. Этот лес, эта школа… оно всё время лгало. С первого дня академия была не тем, чем казалась. А сегодня он увидел, наконец, тех, кто стояли за всеми метаморфозами, происходящими тут. Плотоядные злыдни…

Маю не сразу понял, что щенячий скулящий звук – это его собственное нервное хихиканье. Ушибы всю дорогу ныли: от перевалочного пункта мальчик удирал так быстро, что поскользнулся на мокрых камнях и полетел на землю, отбив себе колени. На губах возник привкус металла. Звук, который сегодня удалось уловить ушам Маю, разжижал сознание, и возникало чувство, как если бы кто-то помешивал серое вещество в мозгу. Когда звук просочился в сознание, из носа и ушей потекла кровь. И сейчас кровотечение повторилось. Изводящий душу голос-звук, нагнав Маю при попытке сбежать, забиться в самый темный угол, оставался пульсировать в ушах долгое время.