Фрэя молчала. Действительно, глупо с её стороны было надеяться…

– Ты сильно выделяешься на здешнем фоне, поэтому тебя так легко обнаружить. Ты здесь чужая. Лес тебя отвергает. Я опоил тебя, чтобы ты не ушла чересчур далеко, и после этого я просто шел по твоему следу. Ты наследила на моей земле и даже не заметила. Будь ты трезвая, мне бы пришлось несладко, но после сакэ ты не смогла бы далеко уйти, – Моисей подал стакан.

Похоже, он заранее подготовился к её побегу. Знал или предполагал?

– Рана, нанесенная тобой, всё еще болит, – прибавил он.

Какая рана?

Девушка вздрогнула, скользнув взглядом по его груди, кое-как прикрытой одеждой.

Да неужели та злосчастная шпилька?.. Какой-то спичечный укол! По сравнению со стрелой просто ничто. Но по безрадостному лицу Икигомисске она поняла, что он имел в виду совсем другое… Нет, что-то гораздо глубже…

Под его весом кровать скрипнула. Держать стакан без чьей-либо помощи она была не в состоянии, но когда Моисей склонился к ней, скривила лицо.

– А… Ты думаешь, я добавил туда яд? – Икигомисске нахмурился, опираясь рукой о матрас.

Не было настроения препираться, девушка закрыла глаза, никак не отреагировав на его слова. Вздохнула спокойно, только после того, как он разогнул спину.

– Если я отопью из твоей чашки, ты скажешь, что у меня слюна ядовитая, и все равно не станешь пить.

В яблочко.

– Я мог напоить тебя ядом, когда ты была без сознания. Я мог убить тебя множество раз по дороге сюда. Видит Бог, я этого не сделал.

– Зачем… зачем говорить о… пустом? Ты останешься прежним, я знаю.

Собой. Монстром. Должно быть, он догадался о том, что она хотела сказать. Прочел по лицу. Догадался, кем она его считает. Привык понимать без слов.

– Но поверь, мне не доставляет удовольствия издеваться над больным человеком… Это просто травяной чай, он собьет жар. Ты можешь меня и дальше ненавидеть и мечтать убить, но для этого тебе понадобятся хотя бы руки, а ты пока не в состоянии даже чашку с водой удержать. Фрэя, открой глаза, – приказным тоном велел Моисей.

Она подчинилась. В голове кружились вопросы, но он бы не ответил на них. С того дня, когда Фрэя услышала о нем правду, она не узнала о Моисее Икигомисске ничего.

– Отпусти меня, – девушка заглянула в его выпуклые, как чернослив, разноцветные глаза.

– Ты больна. Нужно, чтобы ты это выпила, – как она и думала, Моисей проигнорировал её реплику. Преследуя свою ускользающую цель, ночуя на холодной жесткой земле, блуждая в дебрях, он вынашивал только одно желание: поймать беглянку и вернуть обратно. Разве мог он после позволить ей уйти? Мужчина накрыл её ладони своими, помогая поднести чашку к губам. Знакомые мозолистые пальцы, шершавые и жесткие, а её – так совсем кошмар… с потемневшей от застарелой грязи кожей на суставах, обломанными ногтями, покрасневшие, сухие.

Жидкость обожгла горло, и девушка распахнула рот, глотая воздух. На глазах выступили слезы, язык заныл. Но чай оказался приятен на вкус, и она выпила его весь. Может, подсластили?.. Поначалу даже пробудилась искорка задора, будто Моисей добавил туда алкоголь, но вскоре все мысли заняло головокружение и тошнота. Вероятно, на лице отразился мертвенный ужас, потому что Моисей сказал:

– Всё в порядке. Мы так изгоняет лихорадку из тела. Не переживай, это скоро пройдет.

Его лицо снова куда-то уплыло, потолок завертелся. Никогда в жизни она не ощущала себя такой беспомощной и сжала пальцы.

– Это растение называется Батея. Оно растет только на здешних полях, – бормотал он, то ли чтобы заговорить зубы, то ли чтобы отвлечь от тошноты. Благо – медленно, так легче было воспринимать речь. – На полях работают крестьяне, такие же люди, как ты, поэтому можешь не беспокоиться. Минздрав не запрещает.

Заваренный Моисеем чай пах травами и был горько-сладким. От горечи начало сводить внутренности. Испугалась, что сейчас вырвет прямо на кровать. Голову сдавило, возникло ощущение, что жар усилился. С неожиданно пробудившимся упрямством оттолкнула чашку и провела по лбу. Сжала волосы в кулак, отводя с потного лица. Вытянула ноги, пытаясь отдышаться и успокоиться. Но сердце продолжало колотиться, в ушах отдавался рев крови. И тошнота не проходила. Одежда пристала к коже, наседая тяжестью на грудь. Сжав ворот, Фрэя потянула вниз, и только настороженный голос Моисея вывел из транса:

– Притормози-ка, – осторожно высвободил её руку из складок и опустил на кровать. – Лекарство действует.

Мокрая челка облепила виски и щеки, душные волосы разметались по жесткой подушке… Подушка выглядела непривычно: квадратная, крохотная, словно мешок с песком. Все силы ушли на то, чтобы повернуться на бок.

Моисей вышел куда-то. Она лежала на кровати, согнув ноги в коленях, и слушала звуки с улицы. Ничего, только далекие шаги по деревянному чему-то… настилу, может быть. Деревенька, значит, здесь она сможет найти телефон и вызвать такси. Только на какие деньги? При ней нет даже старых вещей, в которых она пробиралась через лес. Шаги и глухие звуки дома. По крайней мере, можно понадеяться, что слова Икигомисске окажутся правдой, и здесь действительно живут люди, из плоти и крови, такие же, как она. Всегда можно положиться на их помощь. Они смогут войти в её положение. Надо только добраться до них. Незаметно прокрасться мимо бдительного стража.

Кажется, она заснула, потому что в следующий момент начала судорожно вспомнить, о чем думала до этого. Икигомисске придвинул стул ближе и снял одеяло. Ступни тут же окутала прохлада, но лицо по-прежнему горело. Опустил рядом с ней на кровать тазик.

– Я немного разотру твою кожу и ноги – в первую очередь.

Так вот зачем ему тазик.

– Где моя одежда? – прохрипела Фрэя.

Выжимая осибори – такие полотенца обычно дают в суши-баре, еще бы ей было этого не знать, – на какое-то время замер, переводя взгляд на неё. Он редко смотрел на неё, только если что-то просил, обычно и когда говорил – отводил глаза. Оттого сложно понять, когда он искренен, а когда врет. Иногда его сосредоточенный взгляд замирал на уровне её рта, в такие моменты Моисей пытался читать по губам.

– Ты имеешь в виду кимоно, брюки и остальное? Одежда была грязной, я её выбросил.

Во рту до сих пор стоял травяной привкус чая. Будто съела горсть засушенной мелиссы или ромашки… или травяной леденец на палочке.

– Ты меня переодел? – она ждала услышать оправдание или усмешку: «Забудь об этом, я уже всё видел раньше», «Фрэя, я не собирался делать ничего дурного»… После чего его губы изогнулись бы в снисходительной улыбке, и она почувствовала бы себя дурой. Но в этот раз Моисей промолчал, продолжая отжимать полотенце. На самом деле ей было плевать, раздел он ее, потому что побоялся, что она снова сбежит, или по какой-то другой причине.

Ножки стула шаркнули по полу. Икигомисске надавил на её плечо, переворачивая на спину.

Поверху стены, где-то за спиной Моисея, и по деревянному потолку танцевали бородатые тени, как от густой кроны, наверное, за окном раскинут сад или просто растет грушевое дерево. Если груши вообще растут на Хоккайдо…

Японец протер лоб полотенцем, к сожалению, вода оказалась горячей. А ей так сейчас была необходима прохлада. Но откуда ж ему это знать. Лучше бы он держал в руке лед. Обтер щеки, лоб, второй рукой убирая досаждающие волосы. Провел за ушами, и она почувствовала себя неловко. Пошевелившись, скосила взгляд на смуглые пальцы. А Моисей даже не заметил её стеснения, вернее, это она так думала. Огрубевшие длинные пальцы, огрубевшие, но не такие как у грузчиков или у моряков. Со всеми плавными движениями, выжимал ли он полотенце или опускал таз на кровать… эти руки скорее принадлежали пианисту или художнику.

– Ты говорил что-то про свою кожу? – ужасный голос, на все сорок.

После её слов Моисей убрал руку от волос, и мозолистая ладонь скрылась куда-то за таз. И снова потолок перед глазами, древесные узоры на досках.

– Рожденный в лесу должен быть приспособлен к его условиям. Прочная кожа спасает от зубов, хоботов и прочего. Клещи, слепни, красные муравьи, комары… Они ненавидят подобных мне, – Моисей опустился до шеи. Смочил полотенце и вытер кожу в вырезе ночной рубашки.