И нет никого дороже её. Он не собирается делиться с кем-то самым драгоценным.

Нож, найденный в кухонном ящике, немного криво висящем на петлях, покоится на коленях. Скучные карие глаза игрушечной панды сверлят его.

Хватает серое покрывало и рвет, кромсает, режет. Разбрасывает обрывки вокруг себя, оборачивается вокруг своей оси, оглядывая инвентарь. Из горла вырывается хохоток.

Скоро он погасит свет и уйдет. Скоро… Поглаживает кончиками пальцем искусно вырезанное лицо золотой фигурки. Болезненно выдыхает и зажимает свободной рукой кровоточащую рану, опускает лицо. Видит в грязной поверхности низкого столика своё удивленное лицо.

– Почему ты портишь чужое имущество? – спрашивает китаец, возникая в дверном проеме. – Ты знаешь пароль не её компьютер? А то, как же мы узнаем, где её искать?

– Этот парень ушел, – говорит он, прищуривая глаза. – Янке… Куда он делся?

Оглядывается на беспорядок, учиненный в тесной комнатке. Его душит смех.

– Этот ублюдок ответит мне, – тихо посмеивается.

– Ты меня слушаешь? Я, конечно, могу попытаться взломать почтовый ящик твоей дочери… – раскуривая сигарету, Тео поднимает на него скучающий взгляд и, не встречая понимания, бормочет: – Осторожней с острыми предметами, напоролся ведь. Сатин, ты только взгляни на свои руки – снова замарался.

========== Том 5. Глава I. Маска Будды ==========

Мой

Мне мир такой не нужен. Это знаешь?

Ты не искупишь все мои ошибки.

Ты раны пластырем не залатаешь.

Ты не наклеишь на меня улыбки.

Ты не протопчешь новую дорогу.

Ты не изменишь хромь моей походки.

Ты за меня ведь не отдашься Богу??

Пусть от меня останутся ошметки.

Улыбки – зло. Ошибки – явь. Не веришь?

Раздерты дыры. Латки не помогут.

Ты за меня ведь не отдашься Богу?

Ты ж за меня и плакать не посмеешь!

Обман и ложь… Улыбка лицемера!

Теперь я знаю. Нет теперь сомнений!

Ты надругался над моею верой…

Ты – мой чужой бессвязный зверский гений!

(Адриэл Хана. С разрешения автора)

Глава I. Маска Будды

Плечо едва заметно оттягивал узел, спеленатый из тонкого серого одеяла, прижженного у края сигаретой. Нехитрый скарб состоял из туго перевязанной пачки денег, заработанных честными потом и кровью, зубной щетки, зеркала, расчески, мотка ниток с иголкой и пары нижнего белья. Да, пожалуй, что еще документы. Кто-то устроил в спальне настоящий разгром, безжалостно расправившись с теми немногими вещами, которые Янке не успел спрятать в шкаф. Ни кто, ни зачем – парня ни капли не волновало. Жаль было одного, что взломщики не похитили его; плавать в этом дерьме ему и дальше. Каса, затеняющая растрепанные волосы цвета глубокой воды, могла послужить не только как отвлекающий маневр, но еще и как вместительное блюдо. Небогатую пищу есть привычней было руками. Под белой свободной рубахой путник надежно укрыл нож в пристегнутых ремешком чуть пониже локтя кожаных ножнах и любимую новую игрушку – пневматический «Смит энд Вессон», немногим больше килограмма. Длинные полы рубахи прикрывали широкие джинсы, куда Янке сунул сигареты и зажигалку, приятно стягивающие карманы. Что сказать, а курить он начал с тех пор, как индейцы научились поджигать табачные листья.

Вернувшись на квартиру, он выгреб все свои сбережения в скомканное на полу одеяло, переобулся в более невесомые и легкие тапочки, прихватил с собой фигурку Будды, грубо слепленную из темного золота – всего лишь жалкую подделку, но так безнадежно напоминающую те дни, когда Янке сидел в комнате, на раскатанном футоне, а рядом Фрэя болтала о незначительных вещах, внезапно ставших такими важными.

Больше ничто не держало его.

Он нашел место, где его не додумаются искать. Записка, которую он быстро сочинил для тетки и её будущего мужа, должна была убедить Тахоми в том, что он твердо решил пожить своей жизнью, подумать и понять, чего хочет сердце, каково главное предназначение в жизни, – или что обычно в такие моменты говорят люди. Янке сказал сущую правду, но женщина, пожалуй, никогда не узнает, что подвигло его на столь смелый для мальчика-сиротки шаг. Мальчика-сиротки, у которого поперек торса, под просвечивающей землистую кожу рубахой – красивая кобура для револьвера. И вот он вновь без дома, свободный как ветер, один в диком поле. Янке не был Холовора, не был даже ближайшей родней, и Тахоми уже ничего не сможет поделать с его решением уйти.

Под начинающими стираться подошвами перекатывались мелкие камушки, песчаная пыль, сухой острый песок задевал кожу ступней. Слышно было, как теплый восточный ветер теребит высокую желтоватую траву, растущую по обеим сторонам от песчаной дороги. Каждый раз, как Янке поправлял узел с пожитками, простые пластмассовые браслеты на запястьях задевали друг о друга, вызывая усыпляющий перестук.

Покидая квартиру в солнечном Нагасаки, Янке не взял ни чужих денег, ни телефона, ни ключей, оставив запасную связку вложенной в конверт с письмом. Конверт опустил в почтовый ящик, туда, где его непременно заметят. Янке не собирался возвращаться, и ключи ему были без надобности; он не хотел, чтобы кто-то из близких знал, куда он направляется, поэтому и мобильник пришлось оставить, как бы ни хотелось вновь услышать голос любимой девушки – названной сестрицы – девушки, отныне ставшей для него недосягаемой. Нет, он не взял бы чужих денег. Тетка Тахоми даже и не догадывалась, что Янке втайне откладывал сбережения на черный день. Янке всегда знал, что однажды наступит день, когда раздувшаяся от собственной значимости пачка банкнот сможет ему пригодиться. Тахоми было невдомек, что, несмотря на бешеные суммы, которые парень тратил на развлечения, выпивку, наркотики, – карманы его не опустевали. Янке оказался неприлично богат, в душе он надеялся, что Фрэя уйдет с ним, тогда ему будет о ком позаботиться, на кого спустить деньги, во всяком случае, для себя ему не нужно было ничего. Проходя полем, он ощущал свободу, её легкое дыхание на сухой от горячего ветра коже, её ласковое прикосновение к ноющим ногам. Он понял, что вкус свободы манит его гораздо сильнее, нежели притоны, сверкающими неоновыми вывесками в тесном переулке, или зеркальные стекла небоскребов, запах изысканных духов на сладкой женской шее. Она одна забрала у него всё, всё, что раньше влекло Янке, теперь потеряло всякий смысл рядом с ней.

Небо, какое оно? Кажется, еще вчера он помнил этот цвет. Голубой, яркий, такой, что невольно режет глаза. Сегодня небо снова заволокли ослепительные серые краски, хотя не было видно ни тучки, ни облака. Больно смотреть широко раскрытыми глазами – сразу наворачиваются слезы. Трава стала похожа на море серого и черного, с редкими рыжими вкраплениями, отчего казалась коричневой. Воспоминания делали его зрение таким. Рыжий с черным, пятнистый, грязный, с бурыми подтеками – это кровь. Цвет из прошлого. Серо-белый – оплот защиты и порядка, всю жизнь отравлявший своей пафосной дурью; белый – цвет чистоты, окружавший Янке в той, давно минувшей жизни, когда он был высшим существом, оракулом. Черный бархат, оттенки темно-фиолетового укрыли землю под ногами…

Впереди у подножия холма раскинулся рыбацкий городок. Здесь пекли хлеб, выращивали рис и овощи, рыбачили. Каждый занимался своим делом, и до темнокожего парня с узлом на плече никому не было дела. Откуда пришел? Что хочет отыскать на острове? На берегу моря его не станут искать, даже собратьям-оракулам не под силу подобно Богу наблюдать за людьми. Всё, что они могут, – это посылать на Землю соглядатаев и отдавать приказы войскам.

Ранки от шприцов заживали на глазах – еще одно чудесное умение оракулов.

Темно-фиолетовые щупальца – энергия тверди – до сих пор кольцами перекатывались у его ног, мелкие камушки вспыхивали чернильными бриллиантами, оброненными в грязь, дорожная пыльца – как россыпь драгоценных каменьев. Серое небо пульсировало, и тонкие жгуты-ленты – энергия стихии воздуха, – заслонившие небосвод, расточали жидкое серебро.