– Сатин, я… – Маю не видел его лица.

– Ничего, Маю. Прости, тебе надо отдохнуть.

– Пап, тебе тоже, у тебя очень усталый вид, – протянул мальчик, пробуя слова, как чужеземную специю. Маю опустил ладонь Сатину на лопатку. – Лотайра никуда не денется, ты сам сказал. Можешь отдохнуть, я и сам о себе позабочусь. Пожалуйста, – на проявление какой-то особенной ласки он был не способен, мальчик не знал, как ему успокоить отца.

Одно он знал точно: еще мгновение и громыхнет молния, и внутренне напрягся.

В ярко-освещенном тесном помещении он мог хорошенько разглядеть своего отца. Волосы больше не рассыпались каскадом по спине, они были коротко обрезаны, руки обросли мускулами, в развороте плеч ощущалась сила. Маю коснулся тыльной стороны ладони, сжал его пальцы. Кожа огрубела, больше она не была нежной и бархатистой. Сатин здорово загорел, но в целом он казался прежним.

– Я только обрел тебя, – прошептал мужчина, впрочем, голос остался прежним, только немного сиплым, будто в горле что-то застряло. Маю не видел его лица. – И теперь никто нам не помешает, – он прижал ладонь Маю к своей груди и легонько похлопал по ней.

– Ну да… только ты навряд ли захочешь, чтобы я и лет в семьдесят жил с тобой, – улыбнулся мальчик. Приблизившись, он заметил крошечные царапинки, покрывающие ладони Сатина.

Маю прижался виском к его плечу.

– Если бы я… – неуклюже начал.

– Что? – не выдавая внешне своего нетерпения, Сатин выключил вскипевший чайник, не отпуская его руку.

– Если…

– Маю, что если? – рефлекторно подсказал Сатин.

– Если бы мы с братом любили друг друга… как бы ты к этому отнесся? – неожиданно Маю очень сильно захотелось прикурить, чтобы хоть чем-то занять свои болтливые губы.

– Если бы ты и твой брат… Не знаю. Я не знаю. – Сатин нахмурился, болезненно сморщив лоб. – Я не знаю, как бы к этому отнесся. – Внезапно мужчина улыбнулся, это было чересчур внезапно, потому что еще мгновение назад он совсем по-другому смотрел на Маю, прежнее напряжение испарилось: – Смотри-ка, кажется, нам повезло, – и выудил из ящика жестяную банку с галетами. – Консервированные персики – это уже что-то, – поставил на стол вторую банку.

Благо старый водопровод был в рабочем состоянии, чтобы промыть заросшую грязью посуду.

Маю поставил банку с остатками персиков и стакан с водой прямо на пол и кинулся на звук. Шипение раздавалось из зала, в котором находился Лотайра. Шипение и металлический скрежет. Влетев в помещение, мальчик застыл как вкопанный. Сатин замер за спиной Маю. Что-то неведомое рвануло и стул растрескался, путы ослабли. Подросток двинулся навстречу Лотайре, но Сатин грубо стиснул его запястье:

– Не шевелись, – мужчина практически схватил его в охапку, страхуя от необдуманных действий.

Стул развалился, и из завала выбралась дикая кошка. Должно быть Эваллё об этой породе знал всё. Крошечные ушки и золотисто-черные глаза. Приземистая в мелкую крапинку кошка, с черно-коричневой шкурой, издала звук, похожий на старческий хрип, и рванулась на свободу с такой скоростью, что её не догнал бы чемпион по марафонскому забегу. Толстый хвост извивался за спиной гибкой лентой. Меховое тело пронеслось в метре от Маю, и он заметил, что кошачья мордочка заляпана кровью, шерсть на носу примялась и слиплась. А те тряпки, которые валялись в обломках стула – ни что иное, как спортивный костюм.

*

«Маю, я не прощаюсь с тобой.

На столе я оставил кое-какие деньги: позаботься о себе, пока меня не будет, только, пожалуйста, не наделай глупостей. Я постараюсь выручить твою сестру. Как только мне это удастся, я сразу же дам тебе знать. Мужайся, Маю. Я не бросаю тебя – вернусь через некоторое время. А потом мы обсудим Саёри. Если хочешь – можешь показать записку Тахоми. Маю, не совершай скороспешных поступков, я еще раз тебя очень прошу: позволь мне вернуться к своему младшему сыну, живому и невредимому. Не думай, что мне нравится оставлять тебя сейчас, но если я этого не сделаю сейчас, то уже не смогу исполнить задуманное. Я поступаю так, чтобы уберечь тебя. Пойду по его следу, Лотайра не вернется к тебе, потому что он понимает, с кем столкнулся, и что так просто он не заполучит тебя, я позабочусь об этом. Уверен, для Тахоми он тоже больше не представляет опасности.

На кухне ты найдешь свой завтрак. У тебя немного поднялась температура. Утром, когда придет горничная, напомни ей, что я просил жаропонижающее. Мы не поговорили толком, но, поверь мне, у нас еще будет много времени для разговоров. Только не влипай в неприятности. Маю, позволь мне надеяться, что я снова увижу тебя.

Твой любящий отец»

Маю стиснул клочок бумаги с широким корявым почерком и, немного полежав на спине, перевернулся к стене. Лоб и, правда, оказался горячим, гораздо сильнее, чем его хотел убедить Сатин. Прижав ко лбу кулак с запиской, ощутил горячий поток слез, капающих на подушку. Записка в несколько строчек и этот неровный почерк – всё, что напоминало ему о сегодняшнем дне. Проваливаясь в скользкий липкий сон, похожий на моток слипшихся макарон, от пара которых взмокла кожа, он представлял, как Сатин едет в машине мимо тех самых пустошей с высоченной темно-зеленой травой, густого леса, на фоне далеких голубых гор; вокруг практически нет машин, только иногда проскакивают шустрые легковушки и грузовики, обклеенные пестрыми плакатами. Медленно восходящее солнце заполняет своим светом салом автомобиля, и водитель надевает темные очки, а Сатин морщит лоб и отворачивается к окну, страдая от безделья.

*

В комнатах не горит свет, в помещениях давно не проветривали, и воздух здесь отяжелел и сгустился. Зажигает свет, проходит в гостиную и поворачивает ручку балконной двери, тянет на себя. В душное помещение врывается теплый уличный воздух и гул автострады. Проходит по квартире, только на кухне приоткрыта форточка. Заглядывает в ближайшую комнату, в ней словно некое послание темнеет экран монитора. Чуть позже он подумает об этом. Медленно проходит по коридору. Открывает дверь еще одной спальни. Здесь не убрано, вместо кровати на полу лежит футон, серое покрывало неровно застелено, на полу разбросаны журналы, много одежды. В изголовье кровати сидит крупная панда с бамбуковым ростком в лапах. Какое-то время он спокойно изучает её неподвижную игрушечную морду. Незачем торопиться. Эта комната еще хранит присутствие молодой девушки. Вот её косметика на низеньком столике. Сигареты, пустые бутылки, рассыпанные заплесневелые листочки давно выдохшегося курева. Знакомые вещи, привычная обстановка. Но он здесь не затем, чтобы придаваться воспоминаниям. Молниеносным жестом вспарывает игрушечную панду. В её стеклянных глазах не отражается ни ужаса, ни удивления, зато он чувствует, как кровь приливает к рукам, как разгорается боевой азарт. Становится трудно дышать. Вата разлетается во все стороны, на курносую мордочку попадает кровь и впитывается в черно-белый плюшевый мех.

Никто не имеет права дарить подарков Фрэе, кроме него самого.

Шагает в направлении игрушки и хватается за её мягкую голову, туго набитую ватой. Крепко держа голову, пропарывает горло, лезвие с трудом продирается сквозь мех. Отсекает симпатичную голову. Бесстрастное выражение морды зверушки смазывается, когда на неё проливается кровь. Подошва приминает ковер, и еще один шаг. Безучастная к своей судьбе игрушка, наконец, растерзана. Вата, окропленная кровью, усеивает покрывало с прожженными от сигаретных бычков дырами.

Никто кроме него не смеет дарить ей такие дорогие и милые игрушки. Не смеет заботиться о ней.

Разбитая бутылка выпадает из руки, и капельки крови попадают на его обувь. В маленькой спальне нет окон, и это досаждает ему. Нагибается и касается пальцами золотой фигурки Будды на модерновом столике.