Слабое сердце, плохая иммунная система… Ты выиграл эти соревнования, чего бы никогда не сделал мой сын. Эваллё был слаб, он не занял бы первое место, я твердил ему отказаться от спорта для его же здоровья. Ты – хороший актер… подгадал момент, когда родителей не будет рядом, но твой занавес уже опустился, зал опустел, и все огни потушены, зрители давно разъехались по домам… И тайное становится явным. Ты – игрок и поставил на кон несколько человеческих жизней… До сих пор не понимаешь, что в итоге натворил? – он хотел побыть в одиночестве, оставшись один на один со своими мыслями, спокойно перетерпеть скорбь по сыну, но здесь еще был Маю, который нуждался в нем.

Мальчик сидел неподвижно, в той же самой позе, в которой Сатин его видел в последний раз.

– Я просил тебя не исчезать, – мальчик не шевельнулся, только моргнул и снова впал в оцепенение.

– Я и не исчез, – осторожно возразил Сатин, присаживаясь напротив Маю на пятки.

Мальчик прятал чувства под каменной маской безразличия.

– Ты ходил… к нему? – прошелестели побелевшие губы. – Мой учитель… – без какой-либо интонации произнес Маю, смотря прямо перед собой, – сказал, что вы уже встречались.

– Маю, ты не должен сидеть тут. Ты можешь двигаться? Это необходимо. Тебе необходимо двигаться, что-то делать…

– Зачем? – похоже, мальчика уже не интересовал предмет беседы, его не интересовал ответ на только что заданный вопрос. – Зачем двигаться? Зачем что-то делать? – Маю перевел на него непонимающий взгляд. – Всё, что я связывал в одно целое… этого не было, а была одна неправда… я – еще одна неправда. И ты потом тоже окажешься неправдой.

– Нет, Маю, так не годится. Тебе нужно выплакаться. Хочешь, выпусти ярость, закричи, заплачь, но не сиди так, – его взгляд метался по бесстрастному лицу мальчика. От Маю пахло табаком, Сатин притянул его голову к себе, мальчик не сопротивлялся.

– Он рассказал тебе о нас? – из груди прорезался всхлип.

– Нет, – Сатин погладил его немного оттопыренное ухо, еще по-детски гладкую щеку. – Но почему ты переживаешь?

Маю опустил подбородок ему на плечо.

– Если ты тоже будешь против меня, я не выдержу.

– А кто против тебя? – мягко спросил Сатин, гладя его жестковатые светлые волосы.

– Саёри говорит, что если ты – парень, то ты не должен показывать свое горе.

– Кто такой Саёри?

– Мой отчим, – мальчик отстранился и посмотрел ему в глаза.

Он пытался подавить дрожь в голосе:

– Видимо, он не знает, что парень не должен храбриться, если сердце обливается кровью, а душа кричит – это насилие над собственным организмом.

Сатин проглотил комок в горле.

– Также он не знает, что слезы способны исцелять, они способствуют быстрому заживлению раны. И уж тем более одна пролитая слеза не сделает из тебя девчонку.

– Вы бы с ним отлично поладили, – Маю изобразил улыбку. – Саёри сказал бы, что у тебя отвратный вкус… на рубашки в том числе, – хотел добавить что-то еще, губы дрогнули, а глаза расширились, но всё-таки промолчал.

На свой лад мальчик тоже пытался развеселить его. Оба пытались избежать любого упоминания о брате Маю.

– Тебе нужно поесть, – Сатин сам встал и помог подняться сыну. – А этот Саюри…

– Саёри, пап.

– Саёри, – исправился Сатин, – не имеет никакого права указывать тебе.

Ему показалось, что он догадывается, о ком говорит Маю. Тот самый японский франт, который не отходил от Тахоми ни на шаг.

– Ну, вообще-то… имеет. Формально… Но, я был обижен на тебя, я думал, что ты нас бросил. Я винил тебя, – бормотал Маю точно молитву. – Я думал: мир сошел с ума, если тебя нет рядом. А Эваллё… он спас меня от одиночества и…

Тебя спас не Эваллё, – мысленно поправил Сатин, прижимая мальчика к себе. В этот краткий миг он мог насладиться теплом. Это Лотайре он был обязан за то, что оказал Маю поддержку, когда его не было рядом. Вот уж действительно жестокая ирония: самозванец в тот же день оказался спасителем.

– Только пять минут – и ты поешь, – предупредил мужчина, поглаживая велюровую сорочку Маю.

– Ты умеешь готовить? – слегка оживился мальчик, дыша на него ментолом.

– Я придумаю что-нибудь, – заверил Сатин, стараясь ухватить во взгляде Маю прежнюю тоску, но к его облегчению, мальчик смотрел ясно. – Пять минут, Маю.

В самом деле, чем он будет кормить Маю? Чемодан он сдал в камеру хранения, денег у него с собой кот наплакал, он не предполагал, что придется вызывать такси и отъезжать так далеко от города. А теперь нужно было позаботиться о своем ребенке, о котором он решил вспомнить под конец. Нужды Маю встали на передний план – это всё, о чем он мог думать.

*

Как только он вошел, Лотайра поднял голову, оторвавшись от своих раздумий.

– Мой младший брат, – искусно подделал интонацию Эваллё, даже слегка нахмурил тонкие брови, как это делал его брат, всякий раз, замечая маленького надоедливого паршивца в своей комнате.

– Можешь меня больше так не называть.

Узнав, кто перед ним, Маю, однако, не потерял способности подстраиваться под Эваллё, с точностью угадывая изменения в его настроение. Когда Эваллё было плохо, ему тоже становилось плохо, когда Эваллё радовался, он тоже испытывал радость. И сейчас он чувствовал усталость, не взирая на то, что перед ним – совершенно чужой человек.

Отец посадил Лотайру на стул, привязав ноги к передним ножкам. На носу парня был наклеен телесный пластырь. Волосы завешивали скулы и худые щеки, неровный виток челки спадал на глаза. Лотайра выглядел изможденным.

– Маю – гордость нашей академии.

– Она больше не наша, – нельзя было, чтобы Лотайра проник под его броню, узнал, что творится в голове. Учителю нравилось доставлять боль окружающим, надо помнить об этом. Чтобы он ни сочинял, как бы ни стремился себя оправдать, а чем больнее, тем больше Лотайре нравилось играть со своей жертвой, если он видел страх…

Сатин сказал: пять минут.

– Мне не нужны твои замки, можешь оставить эти земли себе, мне от тебя ничего не надо.

– Ты ведь умный парень. Ты знаешь, что так просто ничего не бывает, я не могу оставить тебя, не получив ничего взамен. Смышленый, но почему ты мне лжешь? Кое-что тебе от меня всё же надо… твой брат. Ты любил призрака, Маю. Всё это время ты любил призрака.

– Тебе ли говорить о любви?! – вскричал подросток, от злости даже голос прорезался, и речь перестала сбиваться.

– Как раз моя любовь к тебе искренна. Ты бы это понял, не будь ты так привязан к своему брату. Почему для тебя имеет такое значение, что я не он? Я всего себя отдавал тебе… Тебе было мало? Я пожертвовал всем, я отвернулся от своего народа, я покинул учеников… в конце концов, я мог бы пойти и на убийство, если бы это могло убедить тебя в моей искренности. Но тебе и этого мало, ты как маленький ребенок. Думаешь, любое баловство сойдет тебе с рук… любая провинность, даже если ты решишь просто выйти за территорию школы и не вернуться.

– Ты забыл… именно поэтому я и привлек твое внимание, – Маю не двигался, он бы хотел оказаться невидимкой.

– Нет, я помню. В конечном счете, Патрику, тому самому нарциссу, одаренному, но порой переигрывающему, пришлось стать номером два, потому что он не смог заменить мне тебя. Знай, все слова, сказанные мною, были чистой правдой. Мне жаль Эваллё, поэтому я исполняю его желание. Твой брат поступил во истину благородно, во вред себе он дал тебе лучшую жизнь, не каждый бы так смог… я глубоко уважаю его. Я хотел показать тебе то, чего страстно желал твой брат. Он мечтал показать тебе такие дивные чудеса, что даже оракулы заплакали бы слезами зависти. Я воплощал в жизнь его главную мечту.

– Как же? – усомнился Маю.

– О нет, Маю. Всё было не так. То, что ты видел… забудь об этом! Только ради светлой памяти о брате… не оскверняй память о нем – забудь!

Мальчик сжимал губы, смотря на привязанного к стулу парня полусонным взглядом. Посули ему сейчас несметные богатства, и он бы пошел за кем угодно, только затем, чтобы не утонуть в собственной памяти, чтобы прекратить эту пытку.