– Эваллё ушел и оставил после себя сплошную путаницу, в которую попался ни ты один… но, могу предположить, и Маю тоже. Когда ты принял обличие моего сына… – Сатин поднялся на ноги и отошел подальше. – Ты допустил самую главную ошибку. Ты мог бы одурачить Маю, но не меня…

Лотайра, не отрываясь, смотрел на него. Теперь он мог позволить себе мелкий спектакль, его собственный, в отместку этому артистишке.

– С первых дней родители призваны оберегать своих детей, заботиться о них, и любить, несмотря на все их недостатки. Ребенка не посадишь в тюрьму за то, что он перед обедом наелся шоколада. Со своими детьми не разводятся и не отдают в добрые руки. Если я не скажу об этом сейчас, мне больше может и не представиться подобной возможности.

– Я не вчера был создан, – Лотайра откинул со лба волосы и облизал губы.

– Тогда уж тем более стоит тебе напомнить о том, о чем, возможно, ты давным-давно позабыл, – съязвил Холовора. – К тому же зачем ты притворяешься человеком, если не можешь разобраться даже с самим собой?

– С чего это, Сатин-сама, так считает? Думаешь, ты самый зрячий, да?! – вспылил пленник. – Думаешь, можешь видеть то, что невидимо?! Сунуться туда, где твои жалкие человеческие мозги и в век не разберут что к чему!

Удалось задеть Лотайру, а значит это уже пол победы, если ему удалось нащупать самое больное место в броне этого существа.

– Ну и что с того, что ты меня раскрыл?! – шумно вздохнув, продолжал: – Ты проницательный, но тебе не достает мудрости.

– Я не знаю, что с тобой произошло, что ты опустился до низости вырывать детей из постелей. В этом, наверное, мне действительно не достает мозгов.

– Я прожил не одну человеческую жизнь. Но это не твое дело… А говорю я тебе это только по той причине, что твой сын умудрился коснуться того, что было сокрыто на века. Чего-то личного… Маю напомнил мне кого-то, из-за кого я и стал таким, из-за кого мне пришлось стать таким. Но я не хотел больше крови и тихо играл с твоим сыном, – со слезами на глазах прошептал Лотайра. – Я любил Маю! Как ученика… как сына… которого у меня никогда не было.

– Почему ты не пытаешься оправдаться? Скажи, что я ошибаюсь. Давай опять морочь мне голову, убеди меня в том, что ты действовал во благо. Я хочу понять, кто ты и зачем тебе понадобился мой сын.

Самозванец вздрогнул плечами и поднял лицо:

– Зачем мне оправдываться перед тобой? У меня свой путь… даже попытайся я убедить тебя.

– Ты говоришь словами из пьесы. Не вся жизнь – театр, есть что-то, что невозможно подделать.

– Возможно, ты прав, – согласился Лотайра. – Например, то, что я пытался заменить Маю его родного брата, рассчитывая, что он забудет Эваллё и будет видеть только меня. Я крепче Эваллё во много раз, я лучше его смог бы позаботиться о Маю. А Маю оказался так доверчив… он так любил своего брата, что не видел ничего вокруг, он ослеп в один миг, стоило мне появиться перед ним в таком обличие – и всё: для него перестал существовать внешний мир. Его не волновала и разница между мной и Эваллё, он хотел верить только в то, что видел собственными глазами… не подозревая о подлоге. Он угодил в ловушку к своим призрачным феям, – пораздумав, добавил: – Я не собираюсь упрекать тебя в равнодушии к собственным детям и попирать чувство твоего достоинства… ты мне несколько симпатичен, как впрочем, и твоя возлюбленная молодая жена. Можно сказать, что я твой самый большой и преданный поклонник. Ты думаешь, я пытаюсь ввести тебя в заблуждение?

– Нет, ты просто треплешь языком, – без какой-либо интонации пробормотал Сатин.

– Вот именно, я только хотел побеседовать с тобой. Скажи мне, где я допустил прокол? – опустил лицо, темно-русые волосы скрыли глаза. – Теперь мне не жаль, если ты захочешь избавиться от меня… я доверяю твоим решениям, и если ты вдруг решишь, что я не нужен… – Лотайра поднял на него блестящий взгляд, во влажных глазах отражался свет: – Я не буду сожалеть о твоем решении, каким бы оно ни было. Это будет самым сладким сном о тебе. Только скажи.

Сатин обошел стул и склонился над головой Лотайры, приник губами к мягким волосам, прижался щекой.

– Сказать… Что ты хочешь от меня услышать? – жестокая правда привела его в чувство, а этот разговор немного взбодрил.

– Вероятно, когда мы встретимся в следующий раз… когда ты придешь ко мне требовать отдать тебе дочь, я закажу своему повару приготовить из тебя жаркое. От тебя аппетитно пахнет, жаль только ты не разделяешь моих вкусовых пристрастий, а то я пригласил бы тебя составить мне компанию за столом.

– До того, как ты меня съешь или уже после? – Сатин, не разгибая спины, резко отпустил острый подбородок. – А вдруг я соглашусь? – выпрямился у самозванца за спиной. – Ведь это только декорации… никто не знает, какой ты на самом деле, под всем этим гримом… париками… красивыми хрупкими масками, – он смотрел на затылок Лотайры и узкие плечи.

– А ты, стало быть, хочешь узнать? – не подавая виду, что чужие слова его хоть как-то колышут, склонил голову самозванец.

– Со мной у тебя не получится играть.

Лотайра глянул себе через плечо, но так и не смог задеть его своим взглядом. Холовора взялся за стул, намереваясь развернуть его к себе передом. Ножки надрывно скрипнули и заскрежетали по полу.

– Я лишь хотел вернуть себе ученика, чтобы подарить ему утро и день… показать ему чистое царствие света… я строил все эти декорации только для него, все четыре года он был по истине любим мной. Я показал бы ему то, каким прекрасным может быть мир, возвел бы для него целую империю света… – Лотайра раздраженно потряс головой.

– Какие у Маю могут быть дела с тобой? Ты давно на всех наплевал, – бросил из дальнего угла Сатин, в сердце снова открылась зияющая рана.

– Именно поэтому я пошел на риск, потому что как раз было не наплевать, как ты утверждаешь.

– И, тем не менее, – Сатин очень устал от этого разговора, ему надо было срочно увидеть сына, – Маю знал, что у них с братом нет будущего.

– У всех есть будущее, – заспорил Лотайра. – Даже у тебя и у меня, случись мне влюбиться в тебя.

– Я говорю о том будущем, которое рисовал Маю в своем воображении, – остановился на пороге, ведущем на заросшую высокой травой пустошь и в темно-зеленый лес, к эфемерно-голубым горам. Двери были распахнуты, и в помещение залетал ароматный гавайский ветер, принося природную свежесть. Сатин не боялся оставлять Лотайру одного. Кому они нужны в этом тихом безлюдном месте? Ну, разве что птицам.

– У Маю весьма посредственное воображение, – возразил Лотайра.

– И, безусловно, обладая таким посредственным воображением, он не мог нарисовать в своей голове того, что его замечательный во всех смыслах брат на самом деле никакой ему не брат.

– Ты бредишь.

Сатин влепил ему пощечину.

– Солдат учат преодолевать эмоциональный барьер. Не думай, что я буду цацкаться с тобой только потому, что ты мужчина, обряженный моим сыном! – с неожиданно проснувшейся злостью прошипел Сатин.

– Эваллё не твой сын?

Он был уверен, что на его лице отражается мука, и отвернулся. Направился к выходу.

– Как раз в этом я не сомневаюсь! – прохрипел Сатин, бросив на Лотайру наверняка потемневший от ярости взгляд. – Он мой ребенок… – как мучительно было слышать это имя. – Маю не мог знать, что его брат… не тот, кем он привык его видеть.

– И что это значит? – Лотайра передернулся от его несговорчивости. – Он что оборотень?! Ответь!

– Думаю, ты уже сам знаешь ответ, – не поворачивая головы, прошептал Сатин. – Эваллё тоже умел искусно притворяться, не позволяя приближаться к себе достаточно близко, чтобы не допустить разоблачения. А я боялся, что обман раскроется, стоит только зародиться каким-либо намекам. Я хранил его тайну, как если бы эта была моя тайна, но теперь в этом нет никакой необходимости… Не хотел скандала, все эти журналисты, репортеры… они бы наводнили наш дом, требуя выдать им Эваллё, как живое доказательство того, что и природа способна иногда допускать ошибки. Я думал о себе и своей карьере… но я не знал, каково будет одинокому ребенку, который даже не знает, кто он есть на самом деле. Та осечка, о которой я говорил, прокол в твоем идеальном плане по уничтожению мирной жизни моей семьи, заключена в самом Эваллё. Такой поворот событий ты не мог нарочно выдумать, не так ли? – зло глянул на непривычно молчаливого Лотайру, придерживаясь рукой за косяк. – Думаешь, это так приятно знать, что твой ребенок отличается от всех?! Что он кто-то типа урода? Он не такой как все остальные дети, потому что он не человек… Кто бы смог полюбить такого… когда собственные родители хватаются в ужасе за голову! Бояться, что однажды правда раскроется, и за ним придут… неустанно наблюдать за ребенком и видеть, как он отличается от остальных! Следить, чтобы не произошло чего-то непоправимого! Это жестоко… Не знаешь, как он воспримет твои слова, как бы воспринял нормальный ребенок. Поэтому я пытался дать ему всё возможное, чтобы хоть как-то подсластить горькую пилюлю. Теперь ты понимаешь, что забрался туда, о чем ты и понятия не имел. За такую тайну можно поплатиться жизнью, но вот беда… это бессмысленное пожертвование в итоге ни к чему не приведет, ведь от этого ему не станет лучше. Ни один врач не стал бы молчать… Изменить внешность, да?.. Уехать из страны? Разве я мог рисковать собственным ребенком! Я убил бы врача, чтобы спасти Эваллё, я убил бы ни одного врача… но в тюрьму мне не хотелось, я думал о своей работе.