– Не может быть… это ложь, – мальчик сделал неуверенный шаг навстречу. – Эваллё… скажи, что ты…

– Маю, – за пеленой злобы в черных глазах промелькнула грусть и тоска. – Твоего брата давно здесь нет. Еще когда ты видел меня с Патриком в тот день… – едва успевая отдышаться, тараторил парень, видимо, ожидая новых побоев, – перед отъездом из Хямеенлинны… ты еще побежал за ним, ты собирался найти брата и привести домой… помнишь?.. Еще тогда…

– Патрик? – Маю шатало во все стороны, руки взметались к лицу и тут же опадали вдоль тела. – Это был он… тот русский?

– Да! Да, Патрик всегда был со мной!

– Нет, ты… – всхлипывал Маю.

Сатин не знал, кто такой Патрик. Ему было наплевать, но, видя, сколько несчастья причиняют эти слова Маю, его будто парализовало.

– Ты видел меня и раньше… с твоей сестрой около церкви, я тогда был с Моисеем и принял обличие женщины… Маю, всё это время, что мы провели в Японии, у тебя не было брата!.. – глаза потемнели от ненависти.

– Нет… нет, нет, нет, нет… – Маю шагнул назад, грозясь свалиться с негнущихся худых ног. – ЭТО ЛОЖЬ! ВРАНЬЕ!

– Маю, Патрик загримировался, вот поэтому ты его не узнал! Обо мне ты тоже не догадывался! Потому что я – легенда! Меня не превзойти игрой! – парень почти кричал, смешанная гамма чувств на его лице заверила Сатина в искренности всех этих бредовых слов. – Мы играли свои роли, а ты не узнал меня, – уязвленное выражение лица, молящий голос.

Сатин протянул руку к поверженному, но Маю вскрикнул:

– Нет, не надо больше… не трогай его… я хочу услышать правду! – рванулся вперед, готовый в любой момент перехватить его руку. – Сатин, я умоляю тебя… не трогай его, – мальчик застыл в полусогнутом состоянии, протянув вперед правую ладонь, еще мгновение и он упал бы на колени. Мальчик боялся попасть под горячую руку, Маю боялся, что безутешный отец выместит на нем гнев, но не мог оставаться в стороне.

Сатину показалось, что он сейчас чокнется от всего этого кошмара.

– Я же актер, Маю! – пытаясь что-то доказать Маю, кричал лже-Эваллё. Пробуя подняться на локтях, он то и дело заваливался на спину. – Это моя работа! Дурачить людей! Вводить их в заблуждение!

– Нет… – наконец-то до Маю начало что-то доходить. – Моего брата… нет?

Площадь огласил звериный вопль, от которого Сатину стало плохо.

Мужчина со всей силы саданул ногой по скамейке, наверное, пытаясь оторвать её от пола.

– Проклятье! Ты, мразь, – указал пальцем на парня, – что ты сделал?!

– Меня зовут Лотайра Хинокава, – без особого энтузиазма выдавил лже-Эваллё. – Мы уже встречались с тобой у «Адамовой симфонии», красавчик, – снова подтверждая ужасные догадки, пробормотал парень. – Я только думал, что ты уже мертв, и нам с Маю никто не помешает. Наше маленькое представление… Но ты оказался на удивление живуч. Что ты за паразит?

И смех, и слезы душат.

– Господи! Господи… – Маю, заливаясь слезами, сложился пополам, закрыл лицо руками, резко распрямился. – НЕТ! Нет… это был ты… – неожиданно ребенка согнуло в судороге, – всё это время… это был ты, ты… – и вырвало на площадь, снедаемую вечерним солнцем. Стоя на четвереньках, он кашлял и давился.

Ударив Лотайру каблуком по лицу и, по всей видимости, сломав ему нос, Сатин повернулся к ребенку. Маю всё еще одолевала рвота.

От удара парень потерял сознание.

– Маю? – дождавшись, когда мальчику станет легче, помог подняться, взял за руку, крепко обхватив скользкую от пота ладонь. Маю еле держался на ногах, его трясло, губы дрожали, круглое лицо было перемазано слезами, глаза покраснели и припухли. Бледный, как полотно, Маю схватился за его плечо. Цепляясь пальцами за рукав, мальчик выровнялся. Горячая липкая одежда, мокрое лицо. Теперь Сатин был его единственной опорой, к кому еще пойти одинокому ребенку?

Подняв бессознательного парня на руки, Сатин удобнее перехватил обмякшее тело и прижал к груди. Рука Лотайры покачивалась в такт шагам, голова запрокинулась. Обратно в прохладное помещение. Вызвать лифт и дождаться такси.

Есть такие цветы, которые, однажды распустившись, никогда не завянут. Это очень грустные цветы.

Это тело могло принадлежать его сыну. Он связывал с Эваллё столько своих надежд, однако, упустил из виду, насколько тот может оказаться слаб. Всматриваясь в драгоценное лицо, он вспомнил, как мечтал увидеть расцвет Эваллё, всё будущее парня раскрывалось перед ним как на ладони, жаль только, будущего давно нет и в руках лишь осколок покореженной судьбы. Он пытался разглядеть в чертах этого незнакомого человека черты своего старшего сына, хотя бы крошечный намек…

– Маю! – Сатин метнулся к мальчику. У ребенка совсем не осталось сил: пока они доехали до заброшенного склада в половине пути от города, его несколько раз вырвало. – Маю, Маю, держись, – подхватил до того, как мальчик повалился бы на пол.

– Эваллё нет… его нет, – Маю стоял на ногах только с его помощью. – Всё было притворством… я… Сатин… я так и не смог убежать от него. Я думал, что если вернусь домой, то он меня не найдет… но я всё испортил, он убил нас всех… Прости меня, Сатин, – по щекам покатились слезы. – Всё из-за меня… дорогие мне люди страдают…

– Мне не важно, что ты сделал. Я люблю тебя таким, каков ты есть. Мне не имеет значение, – оглядывая высокие стены склада запчастей для самолетов, он прижимал к себе бледную тень человека.

– Ты меня обманываешь. Как ты можешь так говорить, когда всё, что случилось, произошло из-за меня одного. Я – виновник твоего кошмара, из-за моего побега… Эваллё… Мамы здесь тоже нет…

Он не хотел мучить Маю. Как он мог признаться мальчику, переживающему огромное потрясение, в том, что не уберег его мать?

– Ты прав, её здесь нет, но она вернется.

– Ты врешь неправдоподобно… когда ты нервничаешь, это заметно. Сатин… я вынуждаю тебя лгать? Но хуже все равно не будет, незачем дальше скрывать правду, – Маю отпустил его руку и сел на металлический стул. Он отказывался от воды, не захотел умывать зареванное лицо. Глаза еще час назад, светившиеся искренней любовью и обожанием, погасли. Стеклянный взгляд впился в одну точку.

– Маю, я никуда не уйду. Я буду здесь, – он бы не бросил мальчика наедине с горем.

– Обещаешь?

– Обещаю, – кивнул Сатин.

Лотайра медленно приходил в себя, накрепко привязанный к деревянному стулу. Сатин не стал заклеивать ему рот, не опасаясь, что парень вдруг раскричится, пытаясь позвать на помощь. Раз уж Лотайра затеял спектакль только ради Маю, то он не сбежит, пока не объяснит всего. Пока Маю находится где-то поблизости, он ни за что не оставит ученика. Если будет знать, что Сатин хочет отомстить за одного своего сына и позор другого, попытается сказать Маю о самом главном до того, как Сатин лишит его этой возможности. Но как же не хотелось убивать парня. Мучить? Он и так слишком настрадался, чтобы продолжать эту пытку на ком-то другом. Сатин приблизился к пленнику с мотком лейкопластыря в руке и ножницами. Проверив прочность веревок, обвязанных вокруг щиколоток и запястий, пододвинул таз с водой, который нашелся в туалете. Намочив край тряпки, достаточно чистой для такого затхлого помещения, вытер кровь с лица Лотайры. Нос был сломан, и чтобы парень не задохнулся, еще когда привязывал к стулу, Сатин наклонил его голову вперед, теперь спортивные штаны и футболка в некоторых местах были запачканы кровью. Стерев засохшую корку крови с треугольного подбородка, Сатин непроизвольно вздрогнул, стоило только поднять взгляд на опущенные веки. Лицо парня в точности повторяло лицо Эваллё, казалось, будто он омывает собственного бездыханного сына, с привязанными ногами к ножкам стула и заведенными за спинку руками. На ткани расплывались розоватые пятна. Отведя руку с полотенцем, осторожно присел на корточки.

Сжало тоской в груди.

Упершись локтем в колено, Сатин уткнулся лицом в прохладную ладонь. Он не мог смириться с уходом Эваллё. Сатин сипло вздохнул, глухо застонал. С полотенца на пол капала вода, затекала под рукав нелепой вызывающе-яркой рубашки. Всхлипнул, но слезы всё не шли, и глаза оставались сухими, неприятно сухими, зудящими, слез не было, словно солнце пустыни выжгло их все, ни оставив по его душу ни единой слезинки. Сжав кулак, прижался к нему горячим лбом.