Кто первым его обманул? Предал.

Пригладил растрепанные волосы, пытаясь успокоиться. Он хотел иметь силы, чтобы хоть как-то разбавить горевшую огнем злость.

– Сату, детка?..

Идиотское прозвище. Ему не нравился этот уменьшительно-ласкательный вариант, ему хотелось, чтобы его звали по имени.

– Зачем все эти слезы, радость моя?

Бабушка опустила теплую нежную ладонь на его голое плечо.

Этот бедовый мальчик – единственное, что у нее осталось от семьи Холовора. Как и он, она чем-то не угодила всем остальным. Кроме Сатина у неё больше никого не осталось. Это был алмаз, настоящий, представляющий для неё ценность, алмаз, которому предстояло стать бриллиантом. Его огранкой она и занялась в первую очередь, мечтая вылепить из внука рок-звезду.

– Что случилось? Почему ты в таком виде? – по тому, как спокойно звучал её голос, показалось, будто она не заметила его истерики.

Зачем она вообще пришла? Ну конечно, это ведь её комната.

В карих глазах было столько доброты и понимания, что отчаянно захотелось признаться во всем.

– У меня совсем не осталось сил. Что мне делать? – тон его голоса то понижался, то повышался как ручей. Подумать только, когда-то у него также как и у всех ломался голос. А он запомнил свой голос таким, как сейчас – вкрадчивым, певучим.

Она избежала прямого ответа, рассеянно поглаживая внука по волосам. Сатин хотел сбросить её тяжелую ладонь, но вместо этого глубоко вздохнул, пытаясь подавить вспышку раздражения. Бабушка знала слишком много его секретов, когда-нибудь ей надоест опекать нерадивого внука. Когда-нибудь он останется в меньшинстве. А пока он должен считаться с её мнением.

Сатин сильно вздрогнул, вместе с тем подмечая, каким хрупким стало её старенькое потрепанное временем тело. Когда-то она была очень красивой моложавой леди. Когда-то у него были настоящие мать и отец.

Бабушка подошла ближе, намереваясь обнять внука.

Сатин увернулся от навязанного объятия, с силой отпихнув её руку.

– Не надо этого драматизма, – грубо отмахнулся он: теперь, когда он более-менее пришел в себя, снова хотелось быть резким и самодовольным.

– Знаешь, Сату, я тоже устала, – в её голосе промелькнули колкие металлические нотки.

– Так почему бы тебе не отправиться туда, откуда пришла?

– Я устала тебя покрывать.

Сатин не стал уточнять, что она подразумевает под этими словами. Она исчезнет, а он просто забудет обо всем.

Это очевидно, что родная бабушка считает его кем-то вроде тяжелой ноши.

Он не верит людям, может, в этом его проблема? А почему так происходит? Почему он перестал доверять окружающим? Друзьям, родителям, с которыми разговор всегда был на удивление короток, своим знакомым… врачам, школьным учителям – всем тем людям, которые так старались его понять и думали, что знают, как для него будет лучше. Не его ли первым оттолкнули еще в глубоком детстве? Взрослые видели в нем угрозу для мирного существования своих драгоценных чад… «он такой странный», «он дурно влияет», «вот же ненормальный» – они пичкали его этими понятиями. Он был вынужден в одиночку противостоять их нападкам, и выстроил эту защиту для себя, а после он уже не знал никакой другой жизни, кроме как обороняться.

Проводя одинокий час в коттедже, слушал, как шелестят стебли растений. От слёз кожа стала липкой и стянутой. Ветерок ласкал сомкнутые веки.

Сегодня утром он сидел под навесом кухни и смотрел, как бледнеет небо над пальмовой рощей, игнорируя просьбы хозяйки пойти отоспаться. С ужина во рту не было ни капли спиртного. К приезду Персиваля нужно было быть трезвым.

Он не доверился никому, кроме Михаила Персиваля, который, пожертвовав утренним сном, прилетел на Сейшельские острова по первому звонку.

На территории республики было возведено множество заповедников и акванариумов. Здешняя фауна удивительно тесно соседствовала с человеком, животные и птицы чувствовали себя полноправными владетелями этих островов – среди местных жителей процветал культ природе, здесь не было места насилию в отношении животных, многие виды считались вымирающими и охранялись законом.

Сатин смотрел в окно приемной. С улицы проникал яркий свет выжжено-белый и желто-аквамариновый. В сотне ярдов плескались темно-бирюзовые волны, мягко перетекая по песчаному берегу. По крыше поликлиники безбоязненно бродили птицы «нарядных расцветок», по дороге Сатин наткнулся на черепаху с сапфировым панцирем размером с эмбрион взрослого мужчины. От красоты оттенков что-то происходит на душе…

– Я догадываюсь, зачем ты меня вызвал. Рабия тебе уже открыла наш разговор?

Сатин, нервно сжав свою рубашку на груди, помассировал шею.

– Ты бросил работу и приехал…

– Пока что рано меня благодарить. – Персиваль снял темные очки. – Ну, рассказывай, зачем я тебе понадобился. Тебе нужно услышать диагноз лично от меня?

– Да, мне нужно, чтобы ты подтвердил слова моей жены.

До тех пор пока Рабия будет нуждаться в медицинской помощи, доктор рассчитывал оставаться на острове. Квалифицированные разносторонние врачи на островах всегда были на перечет, и, по его словам, Персивалю предложили временную практику в местной поликлинике. Укусы, ожоги, мелкие травмы – это дословно всё, чем занимались доктора на острове Маэ, где пациентами оказывались в основном туристы.

Михаилу выделили две комнаты, в одну из которых доктор и пригласил Сатина. На кушетке напротив рентген аппарата лежал дорожный чемодан, рядом со спинки стула свисал белый халат.

– Она умрет.

От лица отлила кровь. Сатин собирался что-то сказать, но потом выдохнул и закрыл рот.

– Может, завтра, а, возможно, успеет пройти не одна неделя.

– Разве ты не можешь узнать точно? – Сатин четко проговаривал каждое слово, смотря Персивалю за спину.

– Сатин, – доктор прокашлялся и открыл дверцы бара, – не хочешь выпить?

– Нет! – рявкнул он, вздрагивая. – Я похож на алкоголика?

– Ты прав, – Михаил со вздохом вернулся к экрану, с которого показывал Сатину изображения дыхательной системы людей, больных туберкулезом, – пить в таком состоянии не следует, станет только хуже. Приводи сегодня Рабию, и в её присутствии мы еще раз оговорим все ключевые моменты.

Персиваль устало вздохнул и указал на свободный стул. Снял со спинки врачебный халат и накинул себе на плечи.

– Мы должны обсудить еще одно дело. Сядь и мы продолжим.

– Разговор пойдет о моей жене?

– Нет. Буду предельно краток. Мне бы хотелось узнать больше о твоем сыне, которого вы клали в больницу.

Сатин, уже успевший облокотиться о подоконник, выпрямился и взглянул на Персиваля.

– Я думаю, ты знаешь, что у него повышен порог выносливости. К тому же его организм способен самостоятельно вырабатывать все необходимые вещества для поддержания существования.

Сатин надеялся, что доктор не распознает лжи, и опустил взгляд, как это было всякий раз, когда он боялся, что люди сумеют прочесть в его глазах правду.

– Что за фантастика? – мужчина усмехнулся, ощущая, как заходится сердце в груди. Его взгляд рассеянно блуждал по комнате. – Ты завел этот разговор, чтобы узнать мое мнение касательно пришельцев и народного фольклора? Как интересно.

Персиваль выразительно оглядел его.

– Если бы ты не хотел, чтобы я вмешивался, то не ставил бы передо мной цель помочь своему сыну.

– Я ли поставил перед тобой эту цель?

Михаил резко переменил тему, застав его врасплох.

– Никогда не знаешь, какими резервами обладает организм, пока не настанет время подвергнуть его испытанию. – Персиваль говорил слаженно и четко: привык к своей профессии. – Сатин, я понимаю, это звучит не очень убедительно. Я хотел бы изучить особенности развития твоего сына. Если раскрыть его потенциал, мы сможем узнать много нового о человеческих возможностях, и, учитывая то обстоятельство, что Валентин – твой сын, я мог бы попробовать отыскать закономерность…

– Хватит, – отрубил Холовора. – Я не хочу слышать, что у меня сын какой-то дефективный.