– А я что, больше не гожусь для роли сыночка? – подросток посмотрел ему в глаза и тут же резко зашагал прочь. – Плохо, наверное, приходится, когда всегда такой прилежный ребенок перестает жить по отцовой указке?

– Маю, ты куда? Сатин, ну куда он пойдет сейчас? – Тахоми бросилась догонять Маю, стремительно шагающего в сторону клозета.

Мужчина обалдело глядел в спину отдаляющегося Маю.

– Ну? – скрестила руки жена. – Может, соизволишь пойти за ним и уговорить вернуться обратно?

В курилку, небось, пошел, сопляк.

– Михаил скоро освободится, пожалуйста, будьте здесь, – раздался голос ассистента, о существовании которого Сатин порядком подзабыл, и, отперев дверь соседнего кабинета, врач скрылся в темноте. До того, как дверь закрылась, прозвучал щелчок, должно быть, зажгли свет.

Не произнося ни слова, Рабия последовала за сестрой.

Сколько проблем способен подкинуть один-единственный день…

Мгновение, что он провел в одиночестве, показалось вечностью. Подойдя к приоткрытой в мужской туалет двери, уловил отголоски бормотания Маю и разговора двух с половиной женщин – их голоса звучали хрипло и чуть надрывно, точно за минуту до этого они о чем-то яростно спорили друг с другом. Тут стал отчетливо различим еще один звук – сдавленный шепот сквозь плач.

– …весь день от еды отказывался… утром еще выглядел вполне здоровым…

В дверном зазоре была видна левая сторона зареванного лица Маю. Мальчик забрался с ногами на стул под окном, забранным решеткой, и обхватил колени руками.

Нетвердым шагом Сатин добрел обратно до палаты сына – дожидаться, когда выйдет Персиваль. Чтобы еще больше не изводить себя, решил попробовать расслабиться. В данную минуту от него ничего не зависело, оставалось только как-то пережить этот период. Мужчина вернулся на диван и опустил локти на колени. Вина Маю в происходящем есть и состоит она в том, что вовремя не рассказал про драку, возможно, если бы Эваллё сразу оказали классифицированную помощь, вечером не пришлось бы везти парня сюда. Сцепив пыльцы в замок, прижался теплым лбом. Чем меньше времени Эваллё проведет в больнице под чужим присмотром, тем лучше. Пока сына не выпишут, совершенно точно о покое придется забыть.

За время ожидания невольно задремал.

Приснился тот самый ассистент, уплетавший человечье сердце, Сатин был на все сто процентов уверен, что сердце принадлежало когда-то Эваллё. Придерживая влажный пульсирующий орган вилочкой и орудуя хирургическим ножом, док разрезал его на мелкие влажные кусочки и отправлял в рот, время от времени поглядывая на Сатина. При этом его десны выдавали будто искусственно усиленные динамиком булькающие звуки. Следом за братом в палату к ассистенту отправился Маю, отчаянно вырываясь и крича.

– Здесь лучше не спать… Слышишь меня? – призвал его знакомый голос.

Сатин медленно раскрыл глаза, точно и не спал вовсе, а сон – просто навязанный эпизод из кино. В метрах в двух от него стоял Персиваль в белом халате и черном свитере, как священник или ангел возмездия. Доктор выглядел устало и буднично.

– Всё в порядке, – Персиваль сел с ним рядом, положив левую руку на подлокотник, правой – потрепал Сатина по плечу, – парень крепче, чем ты думаешь.

Михаил слегка улыбнулся ему, зажигая крохотный луч света в душе.

К ним направлялась Янке, одна – значит, жена с сестрой сейчас успокаивали Маю.

После кошмара Холовора мечтал лишь о том, как облиться ледяной водой. Накинув на плечи удобно подвернувшийся плед, мужчина поймал себя на мысли, что вглядывается в полумрак в дальнем конце коридора, надеясь увидеть Рабию, которая перестала сердиться на него, или пришедшего в себя Маю.

– Откуда взялся этот плед? – машинально спросил у Янке, потирая веки.

– Эваллё сильно знобило.

Сатин проверил исправность наручных часов.

– Фрэя уже вернулась домой?

– Давай я позвоню, – предложила Янке, на ходу погружая ладонь в свою сумку. – Пускай не волнуется. – Не дойдя до них шагов десять, она остановилась. Когда телефон был найден, Янке подняла взгляд на Персиваля и кивнула. – Сатин, решите, кто остается с Эваллё на ночь. Тахоми просила передать, что ей завтра нужно работать.

Звук шагов стих, и мужчина поднял глаза на закрытую дверь палаты, погруженной в темноту, только у самой койки горел бледный светильник. Умеренный свет в коридоре придавал обстановке домашний вид, но не добавлял уюта, как не могло быть уюта в любой другой клинике.

– Ты на самом деле считаешь, что он выкарабкается, или это сказано только для того, чтобы мне стало легче?

– Если мы не найдем способ, как ему помочь, дотянет… лет до тридцати, – сознался Персиваль, и Сатин, всё еще упираясь локтем в колено, накрыл глаза ладонью. Стремясь избежать неловкой ситуации, слегка наклонил голову, точно намеревался ополоснуть лицо. Позволить себе психануть в присутствии Персиваля он не мог. – Любое такое временное помрачнение может оказаться страшнее предыдущего, ты должен понимать это. Разумеется, здесь следует учитывать его врожденную выносливость, Валентин очень одаренный парень в физическом плане – он обладает колоссальными восстановительными возможностями. Не нужно его недооценивать. С другой стороны, если тело научится самостоятельно справляться с встающими перед ним трудностями и контролировать последствия, возможно, мы получим ответ на твой вопрос.

Холовора вытянул ноги и навалился на подлокотник, глядя в матовую ленту полов.

– Всего одиннадцать лет.

– В лучшем случае. Если мы не найдем верного решения. Этого заболевания нет ни в одном медицинском справочнике, как и в библиотеках города, поиск в сетевых источниках также не принес плодов – ничего хоть отдаленно похожего. Проконсультироваться с кем-то, как ты понимаешь, я не могу: моё исследование вызовет массу вопросов у других докторов, которые захотят вызнать у меня, чем обусловлен мой интерес.

Холовора поморщился.

– Я могу выдать твоему сыну справку о непригодности к прохождению службы.

– В военкомате уже догадались, что у Эваллё богатый папочка, который его отмажет. Я благодарен тебе, но я, пожалуй, сам решу, как быть, не хочу, чтобы у Эваллё в будущем возникли косяки при устройстве на работу. Уверен, придумаю что-нибудь.

– Если что, ты знаешь, где меня искать.

Сатин кивком подтвердил, что слышал его слова, продолжая мысленно возвращаться к лежащему в палате напротив сыну.

– Где твоя жена?

– Я наорал на Маю…

– Понятно. Пускай, она отведет пацана в столовую, там заварки полно в чайнике и молотый кофе есть. И сам сходи, не до утра же ты собрался торчать в коридоре?

– Я сегодня ночь не спал. Если я сейчас выпью кофе, то срублюсь.

Сатин не стал объяснять, что весь вечер прождал возвращения сыновей.

Борясь с подступающей сонливостью, стянул плед. Вечером в коридорах было относительно прохладно без пальто.

– Как здоровье моей жены?

– Средне. Я выписал ей список препаратов, которые она должна будет взять с собой на отдых, и подробно расписал график приема.

– Я могу от неё заразиться на этом этапе лечения?

– Риск подцепить заразу будет оставаться до полного её выздоровления. Только, видишь ли, дело в том, что ты уже давно мог подхватить от неё туберкулез, но не подхватил.

В палате витал запах свежевыглаженного белья и неприятный горький запах лекарств. Зайдя за ширму, Сатин придвинул стоявший тут стул к постели Эваллё. К ней была приставлена стойка с капельницей, шнур от которой тянулся к правой руке парня. Подвернутый рукав больничной рубашки открывал желтоватый синяк. Кожа бледная до синевы, веки заметно отекли. Кривая пульса была стабильной, глядя на которую, становилось немного спокойнее.

Мужчина протянул руку и коснулся кончиками пальцев теплого запястья Эваллё, переместил ладонь вверх, слегка обхватив локоть вместе с рубашкой. Он надеялся, что вот-вот парень откроет глаза и узнает его.

*