— Ну вот, ты теперь всё знаешь, я играю в открытую. Но посидеть-то со мной, поговорить, можешь?
Джеймс был так ошарашен всем произошедшим, что как-то помимо воли кивнул.
Гуль оживился и, схватив его за руку, быстро протащил сквозь толпу дергающихся под музыку тел в дальнюю комнату.
Двери хлопнули дважды — выпуская и впуская — и вот уже ярый геененавистник Поттер-средний сидит в кресле мартинсенского люкса.
Что случилось потом, Джеймс даже себе не мог объяснить толком. Никакого морока, приворота и колдовства не было (отличник боевой подготовки, имевший высшие на всём курсе баллы по дистанционному диагностированию несанкционированных магических вмешательств мог за это поручиться чем угодно), но почему-то душа сама потянулось к этому чужому парню, а потом что-то всколыхнулось в груди, ответило на слова Кима, на его красивый голос с северным, но мягким акцентом, произносящий такие незнакомые странные вещи. Стало так легко, празднично, как будто Джей всю жизнь ждал этой встречи, этих рук, глаз этих лучистых, этого тихого смешка... и этой ночи, а всё, что было, до этого момента, было только прелюдией, пробой, началом настоящей жизни...
— Тебя как зовут? Меня Гуль, то есть Ким.
В руке Джеймса оказался стакан с крепким и ароматным алкоголем. Запах чего-то нового, неизведанного, сильного и пленительного до головокружения, до сведённых мышц, до спазмов в животе, аромат далёких стран, суровых неулыбчивых парней, злого солнца и не менее злого секса ударил в ноздри; пара глотков — и мир вокруг сосредоточился на чёрных глазах Упыря.
— Джеймс Сириус.
— Забавное имечко, космическое. JS, Джей Э-с, — повертел на языке Гуль, будто перекатывая карамельку, вкусную, сладкую, склеивающую губы.
— Хочешь нашу новую песню? — неожиданно перескочил он через некоторое время с разговора о северных богах и о своих путешествиях и поставил под ноги пустую бутылку, взял Джеймса за руку.
Ладонь покачивающегося в такт его бархатисто-хрипловатому голосу будущего знаменитого мракоборца Поттера словно огнём вспыхнула, жар побежал в плечо, упал в пах. Пальцы онемели, а давление в промежности, наоборот оживилось. У Джеймса никогда в жизни не вставал на чей-то голос.
Гуль, между тем, запел, откашлявшись:
Прильну, как к ветру, телом,
К сердцу сердцем...
Так на свободу просится душа –
Тюрьмы сидельцем,
вором,
погорельцем –
И в небо смело,
даже не дыша!
*
Круша копытом зеркальцем застывший,
Поймавший луч рассвета
красный лёд,
Законы притяжения забывши,
Мой конь крылатый просится в полёт.
*
Припев после каждого куплета:
Моя душа,
мой дух,
мой друг, мой бог!
*
И страх отринув, будто перед плахой,
К луке седла я прижимаюсь пахом
И луком выгибаюсь, чтоб стрела
С плеча ушла и лебедем плыла.
*
И встав на стремена, как на крыла,
Плевать на землю и её дела,
Слова, что притворяются любовью,
Тела, которые лишь мясо с кровью.
*
Мой конь летит, и тень его бела...
Рука поводьям волю отдала...
— Нравится? — спросил Гуль, беря своего заметно поплывшего слушателя за подбородок и сверху вниз заглядывая ему в глаза. Его ладонь лежала на талии, а колено упиралось между ног Джеймсу, и тому это чертовски нравилось. Джеймс кивнул. Говорить не хотелось, хотелось слушать Кима и всё крепче прижиматься к нему...
«Эй, курсант Поттер! Ты же с парнем обнимаешься! — пару раз попыталось намекнуть сознание, но как-то не очень уверенно. — Джейми, может, остановишься? Нет? Ну, смотри сам», — довольно быстро сдалось оно. Джеймсу было всё равно, кто именно сейчас с ним, лишь бы он никуда не исчезал.
*
Где-то часа в четыре утра, когда последние из приглашенных фанатов допивали и расползались по домам, а некоторые уже отправились на боковую там же, где танцевали и, свернувшись на диванах, в креслах или просто на полу, спали ангельским сном... Джеймс нашёл в себе силы оторваться от губ Упыря и, сказав «Я быстренько, только братишку домой отправлю!», помчался разыскивать Альбуса.
Он нашёл младшего в небольшой комнатке, видно, гардеробной, сидящим верхом на стуле и невинно о чем-то беседующим с девицей, устроившейся на подоконнике, которую Джей Эс снова не узнал, потому как волосы мисс Вантуле к утру поменяли цвет на фиолетовый.
— Так, Ал, быстро, вот порт-ключ. Домой, а то обоим влетит! Отцу, если не спит, скажешь, что всё нормально. Я буду через полчасика, охранные настрой и мотай! — бесцеремонно утаскивая Альбуса за собой, скороговоркой бубнил старший брат. — Пока-пока, голову не расшиби!
И совсем не заметил, как огромные голубые глаза фрекен Матильды печально провожали влюбленным взглядом постоянно оглядывающегося Поттера-младшего...
*
Жгуче и безумно...
Гуль зачем-то перемазал руки (и не только!) в ароматном масле, похожем на личи. Джеймс подумал, что испортит всю одежду, придётся идти в душ. Потом...
Поцелуи медленно гуляли по его телу, иногда задерживаясь то на одном, то на другом соске, или на шее, или пониже пупка (несколько раз нежные губы и колючая щетина бороды и усов касались яичек Джеймса и его члена — он зажмуривался крепко-крепко)... потом сместились к ягодицам...
Жгуче и безумно...
Больно Джеймсу (вопреки легендам о первом однополом сексе) не было. Его раздели, развернули и наклонили на мягкий пуф так естественно, что он очухался только от внезапно ударившего по нервам не знакомого раньше кайфа. Внутри билось наслаждение, горячие, мягкие, приятные губы ласкали кожу, уверенная рука ловко подгоняла его полусонный стояк, то и дело проныривая поглубже между ягодиц... Неудобство, что-то большое там, потом нечто совершенно огромное; казалось, его сейчас растянет, разорвёт надвое, как итог — длительный оргазм, соль на губах, и не было ничего вкуснее этой соли... Возникло чувство, что он кончил раз десять кряду, но окончательная разрядка не приходила, ему было жарко, нечем дышать, его придавило что-то очень тяжёлое и вбивало в него удовольствие, его колотило от оргазма и от каждого сдержанного, ювелирно выверенного мощного, но осторожного толчка. В него. Куда-то очень глубоко...
Жгуче и безумно!..
*
— Я шлюха-а-а, я го-о-омик, да ещё и пидор опущенный. — В песнь скорби, которую исполнял, безостановочно ноя под одеялом, лучший курсант Аврората, вкрадывались, видимо, чтобы избежать тавтологии, жаргонные и тюремные словечки. — Петух, давалка, шала-а-ава, ой, Мерлин, позо-о-о-ор, как же я теперь ему в глаза гляну?
Кому он собирался смотреть в глаза, Джей сам не особо понимал. Бедного мальчишку душил стыд, всё его существо разрывалось от злости на собственное предавшее его тело. Как, ну, как он мог?!
*
Ким был трезв как стеклышко, и это ему очень не нравилось. Все последние годы, да если честно, сразу, как слинял со скотски громким скандалом из родительского гнёздышка, этого состояния он тщательно избегал. Удавалось. Алкоголь любого качества, дурь. А тут ну просто кристальная трезвость! Это пугало. Он метался по своей комнате, время от времени круша и пиная попадающиеся под ноги предметы. Когда же досталось «Линде», его любимой, на заказ изготовленной в Нидерландах, гитаре, Гуль просто взвыл и рухнул на колени, обхватив голову руками:
— Что? Что?! Что теперь с этим делать? Мне ж нельзя! Вот чувствую же, само просыпается, херово наследие! Думал проскочить, дебил! Вон уже и предназначенного чую... Спит, знаю, что спит... тихо дышит. Мой. Что же будет?
Ким Мортинсен встал, откинул с лица волосы и подошел к окну, нашарил в кармане смятую пачку сигарет. Закурив, окинул взглядом комнату, задумался.
«Точно! Влюбился! Бля! — Окурок обжигал, но Ким не замечал этого, на его губах блуждала улыбка. — И мальчик вроде да, всё нутро к нему потянулось, как для меня единственного Один его создал. Джеймс. Джей Эс. Как фамилия — не спросил, ничего — я его легко найду. Вот только пойдёт ли он со мной, примет ли мою долю? Если откажет — мрак. Просто вернусь домой, года ждать не буду, пусть инициируют, кровь — так кровь. Хм, крови я, что ли, не видел? Нахуй, не хочу рядом никого другого. Как мать сказала, или инициация — или женитьба на Брэндисмерг Оолсон. О, ненавижу дуру. Или самому под нож! Джей... сладость моя, мёд, как Сай говорит. Не, мед вот совсем не люблю. Люблю мальчика... Джей Эс. Сириус, что б его! Ох, погибель моя».
