А от Вельведера отъезжал (Сай смотрел ему вслед, как зомби) небесно-голубой несерийный роллс-ройс, снова с поднятой крышей... «Что-то мне нехорошо, — растерянно подумал Сольвай, покрываясь испариной. — Не к добру всё это. Морок».

Он быстро направился в туалет и умылся ледяной водой. Не помогло: возле сушилки для рук отчётливо стоял тот же самый табачный дух, очень слабый, но настолько заметно контрастировавший с запахом гигиенического ароматизатора и ментолового геля для рук, что Сольвай даже растерянно прислонился спиной к стене, а потом сполз по прохладному кафелю, присев на корточки. Поднялся, только когда неприятно затекли ноги.

К вечеру его напряжение возросло многократно. Самоуговоры не помогали, Поттер заполнил всё его нутро, Сай понял, что совсем потерял голову от... от... от ожидания встречи с ним. Да, Скорпиус Малфой очень ждал этой встречи, невозможной, от чего ещё более желанной. И ему уже было всё равно, чем именно эта встреча будет и во что может вылиться.

Под утро, расправившись с бутылкой бренди и взлетев на вершину нервного перегруза, Сольвай, которого уже реально колотило, разбудил Кима. Растолкал его, сладко похрапывающего. Тот тупо поморгал и отмахнулся:

— Сай, потом построишь мне глазки. На сцене, когда я буду тебя за задницу держать.

— Ширнуться есть?

— Отстань, сколько можно меня контролировать? Тоже мне, папаша нашёлся. — Ким, обиженно бурча, накрылся подушкой.

— Мне надо. Наверняка же не все заначки в унитаз спустил? Ты запасливый.

— Чего? — высунул ухо из-под подушки Упырь. — Чего?! — Открыл он глаза и сел на постели.

— Мне. Надо.

— Устал? Бывает. У тебя недотрах? Ты в последнее время всё один. Давай прям сейчас пригоню тебе кого поебать. Да что с тобой? А, ты пьяный? Понятно. Слушай, Сай, не смешно... — Отмахнулся всерьёз было встревоженный Гуль.

Сольвай молча сел к нему на кровать.

— Я влюбился. В кого — не скажу. А у меня ледяное сердце, ты знаешь. Сейчас нервы лопнут.

Гуль посмотрел внимательнее на подрагивающие плечи и вспухшие жилы на его шее и вылез из постели. Порылся в большой захламлённой сумке, протянул Саю ампулу.

— Только это. Завалялось. Колёс нет, шмали тоже. — Он закусил губу.

Сай потянулся за ампулой, Гуль зажал её в кулаке. Поймал взгляд Сая. Тот вздохнул и задержал в груди воздух, выдохнул протяжно, поводя будто каменными плечами:

— Я у тебя хоть раз просил? Ты меня обдолбанным видел?

— Нет.

— И больше не попрошу никогда. А если попрошу... то прикончи меня, ты знаешь, как, — спокойно смотрел Сольвай в лицо Упырю. Тот сузил глаза, ставшие невероятно колючими и очень чёрными, и кивнул, разжимая ладонь.

— Сам справишься?

— Вену найду, — усмехнулся Сай и, взяв ампулу, быстро вышел.

Уже через несколько минут Гуль пожалел, что дал Саю то, что тот попросил, пожалел, что зачем-то не выбросил «химию». Но вспомнил взгляд Сольвая, затягивающий, почти неживой (уж Ким Мартинсен прекрасно разбирался в подобных вещах) — и понял, что тот реально стоял на краю. На краю чего-то дьявольски глубокого или невообразимо высокого...

*

Долго ничего не происходило. Тридцать секунд, сорок, минута. Вечность. Болезненный зуд в месте укола, онемевшие от неумело наложенного жгута пальцы. Ну?! Сай старался дышать ровнее и не закрывать глаза, а то перед веками начинали шевелиться дурные тени, смешливые рожи с зелёными ушами и собственное отражение в каком-то треснутом крошечном зеркальце — половина лица, глаз, выглядывающий из-под всклокоченной чёлки, синяк на скуле; а сзади, в зеркальной черноте, — незнакомый мужчина в мантии Главного британского аврора, но не Поттер. Очень страшно. А когда глаза широко открыты — то бояться нечего, видишь только стену с двумя небольшими морскими пейзажами в паспарту. Море, океан — это что-то особенное, покоряет, влюбляет в себя, завораживает, волнует и зовёт, бесконечность, спокойная и ласковая, холодная, злая, бушующая, пугающая, пустынная, переливающаяся в лучах восхода и заката, очарование, романтика, соль на обветренной коже, просоленные волосы, просоленное сердце, вкус солонины во рту, дальние страны, где нас непременно ждут, молятся о нас, любят. Поттер на капитанском мостике брига, в раздуваемой пузырём белой сорочке, за его спиной — белоснежный парус, раненый, истрёпанный штормом, но светящийся ослепительной белизной... Мыльные пузыри... В них — рыбки...

— Стирка у молодухи... — Сай свернулся на диване как-то криво, стараясь одновременно поджать ноги и обнять себя руками за голову. — Руки мешают, — вздохнул он печально, — и жарко! Так, стирка у молодухи. Камешки прибоя выстираны и сухи. Но всё это море в тихие сутки... О чём я пишу? О чем это, Горацио? Что Вы читаете, милорд? Слова, слова, слова... Ненавижу слова, душат... Я выйду в отставку, буду жить в деревне под Лэвеном... “Дания-тюрьма”, так Гамлет говорил. И другу... который прибыл, чтоб после передать его на смерть... Я в Англию направлен умереть... Умереть, уснуть и видеть сны... Какие сны? Я не англичанин, кажется... И не дан... Вот. Вот и вот, приходится признать, что я — Малфой, хотя при норд-норд-весте скрываю это! — В руке Сольвая появился меч, блестящий, короткий, но очень тяжёлый. Им, наверное, можно будет резать колбасу, а если потренироваться, привыкнуть, то можно... — А если им ткнуть человеку в живот... Не хочу: кровь смывается только кровью, не хочу. Я нахуй никому не нужен, отпустите! Я и... сам уйду! Меня научили чувствами НЕ ПОБИРАТЬСЯ! — Сольвай выкрикнул это. — А... вот рассвет, как лоно, что ночью истерзали новобрачной... — Он уже не понимал, что пишет. Не видел, как в комнату зашел Ким и зажег свет:

— Что ты делаешь! В темноте? — Мартинсен попытался утащить друга под душ, но тот сильно сопротивлялся. Не то, чтобы это было возможно — сопротивляться Мартинсену... Но никакого насилия Гуль себе не позволил бы: — Ну, что ты, братец? Ты ж мой брат, пойдем, легче станет!

— Не станет, да я и не хочу легче. Знаешь, меня преследует машина... я опознал её! Вот веришь? Голубой такой роллс. Так, дай я допишу, там что-то дельное получалось... — Сай схватился за блокнот, выпрямился, как палка, и прошептал:

— Мне страшно.

Гуль рывком поднял его на руки:

— Ай-яй-яй! Херово-то как! И Свечку звать нельзя...

— Любовь — не мёд, и жизнь не интересней... Мне надоело думать! — Сай замолчал.

Гуль отнёс его в ванную, погрузил в тёплую воду, поколдовал немного, как сумел, и, поцеловав в лоб, уселся на бортик, обхватив Сая за плечи и несильно раскачиваясь:

— Все беды от любви. Всё счастье, кровь, жизнь, всё от неё.

Над горами, над городом Ангелов вставало солнце. За плотными жалюзи ванной его не было видно.

Мотылькам предстояло лететь в Лас-Вегас, потом в Хьюстон и Флориду.

*

Разобрав брошенные или забытые в суматохе отъезда хозяев вещи, Кричер-Бетам-Овероди, восемнадцатый наследственный раб семьи Блэк, крепко задумался, сидя на краешке кресла в гостиной, чего он никогда бы себе не позволил при покойной хозяйке Вальбурге:

— Прогресс... Это хорошо или плохо? Вот, правда, с поттерским... э... вселением в дом... — проговорил он вслух неуверенно, на пробу, и непроизвольно поджал уши, — жить стало лучше, жить стало веселей... Дети, опять же! Благородная поросль, нянчить, растить и баловать их — одно удовольствие. И ни за что при суровой леди не было бы здесь такого чудесного щенка, сэра Олсопплэрда Перла Тайгера Принца Луина. — Кричер улыбнулся и протёр тряпочкой резную ручку кресла. — Которого, кстати, пора кормить... Никогда, никогда старый слуга не был так счастлив!

Но... не прошло и трёх дней, как домовик загрустил; не помогали ни ежедневные уборки всех комнат и полирование особым эльфьим порошком коллекции столового серебра, ни фигурная стрижка газона и садовые работы, ни даже прогулки и занятия по дрессуре (расширенный курс плюс чуток магии) с Его Светлостью Коржиком... Кричер затосковал.