А ведь «Гарри» в английском с давних времён было разговорной формой от «Генри»... И как к этому относиться?
Сольвай понимал, что это какой-то кризис, пройдёт, остынет. Ни один пожар, даже самый мощный и прожорливый, не бывает вечным. Разве что Ад... Город, лесной массив сгорит, пламя пожрёт всё, пригодное ему в пищу — и умрёт; так и с душой: погорит-погорит — и перестанет... Просто Поттер чем-то сдёрнул его, может, и правда своими чувствами (чем бы они ни были!), зрелыми, цельными, острыми, нерастраченными... на которые так захотелось ответить. Не ему, Скорпиусу, захотелось, а его лишённому любви сердцу, его растущей и требующей ласки и понимания душе, его телу, наконец, желающему чего-то особенного, не выпендрёжного или необычного, а чего-то... своего... Так из россыпи камней почему-то подбираешь один, не обязательно самый заметный, но тот, к которому тянется рука; так в поле цветов наклоняешься к одному-единственному цветку, не обязательно самому красивому — втянуть носом именно его аромат; так в ночном небе выбираешь взглядом из мириад звёзд только одну, может, не самую яркую — и, зачарованный, не можешь оторваться от неё...
Нет, с такими мыслями он сдохнет. Так нельзя. Наверное, не так уж и плохо, что отправил Поттеру то нагловатое письмо с предложением секса. Испортил всё? А что, собственно, всё? Ничего не было. А будет или нет — это только звёздам известно, тем, что мигают тёмными ночами на остриях зодиакальных картинок, тренируя людское воображение, и... вот этим хризантемам известно... Всё подножие высоченной жёлто-оранжевой скалы, начинавшейся прямо за задней террасой виллы, было засажено тёмно-бордовыми хризантемами, и некоторые из них уже начали распускаться. Большинство бутонов пока были плотно закрыты, но то тут, то там, на упруго качающемся под дуновениями ветра цветочном островке вспыхивали цветом запёкшейся крови бархатные плотные соцветия... Сай уже, наверное, час или много больше загорал на террасе, записывал что-то в блокнот, перечёркивал, рисовал кружочки (много-много разноразмерных кружочков) и смотрел на хризантемы. А хризантемы смотрели на него...
И пахло морем... Предстоящим закатом...
И Гуль лениво дрейфовал в бассейне, на надувном аллигаторе, кажется, спал, но время от времени что-то мурчал себе под нос — то ли репетировал по памяти партию бас-гитары в новой песне, то ли исполнял древнюю трагическую балладу.
Сай вздохнул и взялся за ручку.
Я едва тащу свою душу...
Правда, тело немного весит.
Между нами до черта воды и суши.
Почему мы опять не вместе?
*
Я зря улетел? Не могу всё бросить.
Вьется ввысь горячей крови гейзер,
Толкает сердце, а получается — врозь.
Когда, скажи, мы будем вместе?
*
Можешь просто молчать — не бесит.
Не хочешь — вообще не отвечай...
Мне надо чувствовать: мы вместе!
Чтоб мёд и сладость, чтоб сразу — рай.
Он перечитал строчки, сами собой сложившиеся из кусочков и обрывков в блокноте, и нахмурился: не то! Не то настроение, не рабочее, совершенно упадническое, какое-то слащаво-горькое. Нельзя так выворачивать себя, что-то непременно должно оставаться внутри, что-то только твоё, о чём лучше и самому не думать — иначе завязнешь, потеряешь меридиан, улетишь не туда. Маска романтического нежно-колючего мальчика со сбитыми кулаками и «бытовым» мейкапом, или рыцаря печального образа в сверкающих латах на породистом скакуне, или теряющего голову и режущего себе вены от любви идиота хороша на сцене, в клипах, на страницах прессы: публика пищит от восторга и дрочит на Сольвая Сванхиля, а если показать ей ещё и кусочек обнажённого тела, тату на копчике, пирсинг на соске или намёки на крепкий стояк под ширинкой рваных джинсов — то пипл вообще сносит кассы, в диком ажиотаже скупая билеты на «Кrom fendere». А вот в жизни, в обычном мире, в котором каждый из нас всегда одинок, наедине с самим собой такие маски до крови натирают кожу...
О, боже, нет!
Сай дёрнулся — оказывается, задремал под шелест хризантем, — выронил блокнот и, потянувшись за ним, чуть не закричал от боли: сгорел! Солнце, спускаясь, выбралось из-под решётчатой крыши террасы-солярия и уверенно жарило его не слишком загорелое тело. Да-а-а... эта калифорнийская солнечная ванна дорого ему обойдётся: кожу жжёт везде, особенно на ягодицах (загорал, наивный, без плавок), плечи не свести, ногой не пошевелить! Ой, ай, ой-ой-ой! И в спешке сборов, разгильдяи, забыли многое из лечебных снадобий, уж масло от ожогов точно осталось стоять в третьем снизу ящике комода в его парижском номере. Sgu! Søren! Sgu! (2)
Причитая в голос и морщась, Сай с трудом поднялся и, боясь смотреть на себя в зеркало, отыскал в шкафчике крем, обычный, маггловский. Намазывая им пунцовую саднящую кожу, подумал, стараясь привести мысли в порядок: «Первое: кретины, забыли в спешке много важных мелочей. Второе: а кто сказал... “вместе”? Поттер написал: поговорить... ни на чём не настаивал... Я решил, что это он от деликатности момента, от зашкаливающей трогательности, от стремления не наломать дров. А если у него совсем другие стремления? Что я вообще о нём знаю? Красивый или, как минимум, очень интересный на мой вкус мужчина, знаменит; кажется, крепкий профессионал; похоже, порядочен, семьянин; определённо, гей. И что? У него за много лет таких, как я и всяких других были если не тысячи, то десятки — наверняка. И лишь к простому датскому мальчишке (на 23 года младше!), да ещё и сыну его бывшего одноклассника, с которым у него были сложные отношения, вспыхнуло неземной любовью сердце одинокого волка? Или льва? Да почему одинокого-то?!
Сольваю всё меньше и меньше нравился ход своих мыслей. И всё больше и больше начинала болеть голова. Солнечный удар.
Он решил взять себя в руки и трезво взглянуть на ситуацию.
«Надо успокоиться. Не впервой. Просто просчитать всё наперёд, все возможные варианты, самые серьёзные по уязвимости — это всегда помогает и выручает. Любовь и прочие высокие сахарные горы оставим за кадром. Я не дурак и не истерик. Поттер тоже. И не псих. Если он сделал такой ход (несомненно, сильный в любом случае), значит... И что это значит? Если это даже игра, всего лишь, то она с письмом Поттера перешла на другой, более высокий, левел. Вряд ли он, будучи человеком публичным, государственным, при политике, не сознаёт, что их связь, какой она ни будет, станет известна. Оба — популярные люди. Чего и не было — пресса придумает, а фанаты подхватят — только намёк дай. И что это тогда? Ломка? Даже если оne-night stand (3)... Надо просто всё честно обговорить с самим собой, вне зависимости от намерений Поттера. Он — взрослый свободный человек, и невозможно заглянуть к нему в душу, тем более получить какие-то гарантии. Но и я — взрослый человек. И сам отвечаю. За себя, за своё сердце, за свою душу. И за своё тело... И я на это пойду! На любой формат отношений! Да, я хочу! Сам хочу! И пойду на это. Мой риск, моё дело. Только моё. Я хочу победить! Что победить? Неважно!»
Сай в сердцах хлопнул себя липкими от крема ладонями по бёдрам — и взвыл от боли!
«Эх, я дурак... — Он, прихрамывая, поплёлся в душ; плечи, ноги, попу — всё! — жгло немилосердно. Тоже мне, горелый поэт!» — Сай скривился, посмотрев на заляпанный кремом блокнот и вспомнив, какую несусветную чушь наваял... Но листок с летящими по нему без единой помарки, словно на дуновении бриза, строчками не вырвал, не выкинул...
*
Он вернулся, обмазанный жирным кремом ещё сильнее, чем прежде, и, допив грейпфрутовый фрэш, завалился, охая, обратно на свой шезлонг, благо солнце за время его отсутствия ниже присело к горизонту и вело себя уже не столь жестоко по отношению к коже юных северных неженок. Торчать в помещении совершенно не хотелось, да и блокнот оставил на террасе, а в голове за это время блеснули несколько интересных строчек, заслуживающих внимания.
Записав наспех пару разрозненных строф, Сай поморщился: волна поэтического воодушевления откатила, и слова казались корявыми, рифмы примитивными, образы неискренними, пафосными. Он расслабился лёжа, прикрыл веки и так разглядывал большой тёмно-бордовый цветок хризантемы, качавшийся под собственным весом в поднимавшемся жаром от нагретых плит дорожки, дрожащем, будто густом воздухе... Такой султан отлично подошёл бы под цвет лица и волос Поттера, недурно смотрелся бы в петлице его костюма или даже того дурацкого мундира, что он таскает... И не такой уж мундир дурацкий, забавно, конечно, все эти нашивки и планки, но Поттеру идёт — плечи в нём выразительные, шея, а главное, этот мундир сразу хочется расстегнуть и побыстрее снять с аврора, а за ним и рубашку, бросить небрежно на пол, к ногам... нет, аккуратно повесить на спинку стула, разгладить все складочки и заломы, чтобы не помялся, чтобы потом Гарри мог быстро его надеть... Потом... Ох, чёрт! Да, так медленно развесить мундир на спинке стула, ещё медленнее повернуться к Гарри и посмотреть на него, не убирая себе чёлку с глаз. На его, полуголого и, наверняка, тщательно скрывающего смущение, реакцию... Кстати, можно будет сшить Мотылькам похожие мундиры, ну, не аврорские (не к чему стебаться над мракоборцами), но наподобие фасоны чертовски пойдут парням, форма вообще заводит, особенно одетая на голое тело. Бл-л-лин!
