— Кричер, боюсь, не выживет, — сказал Гарри Поттер.
«Что ж, тогда ты, повелительница Тарван, поплачь обо мне! Не жалей солёной воды. Сочтёмся».
*
Второе имя Тарван — Эхо…
— Кричер, боюсь не выживет! — будто про себя проговорила Мати и всхлипнула.
— Нет, деда! — Пенки встала на цыпочки и обняла покалеченного старика за шею. Дышал он рвано, с губ то и дело слетали странные звуки — будто занятый делом, лишенный слуха мастеровой напевает себе под нос…
«Сёстры милосердия», чародейка и эльфиня, всхлипнули уже на пару… А Кричер… Кричер лета-а-ал!
*
Он не помнил этой песни, но мелодия возникла сама, где-то за пределами сознания, и пробилась сквозь годы забвения тревожащими словами, сначала зазвучав непривычно, как вздох… Пел женский голос, чем-то родной, но совсем незнакомый…
Горит огонь — не жжет, а согревает.
Течёт река — прохладна и тиха…
Эйр окии май кинэне оллалуэ (3).
Цветет земля — нежна и зелена. Пух воспаряет –
Снежный локон вихря.
Эллим дэ вейнэ нинэ талиулэ
Печали горькой, подневольной доли
Тебя несут из материнских рук.
Олеэ нолдор Кримэ Чинэ Реу
Не будет счастья в бесконечной боли.
Судьбу не облегчит ни брат, ни друг.
Сарати Илувара гибэ мэу
Идут столетья — память угасает.
Род истощился, но заря взойдет!
Эллим де вейнэ нинэ талиулэ
Сверкнет победой, наш народ спасет
Тот, кто свободу эльфам всем вернет!
Тенгвар ми кирт мар иль валарэ
Не станут крылья черной ночи виться.
Ты спи спокойно, милый мой сынок.
Дар Синдарин таргарэ олохай
Смотри, взлетает золотою птицей
День новой жизни, только выйдет срок!
Бетамэ Овероди мирэ волла`ай
Валар кирт ми сарати ми сарати…
И что-то несло его, легко так, поднимало в синее до слез небо. И Кричер вспомнил, что есть в мире ласка, и сердце замерло…
«Это мать? Это мама была? Лица не знал её…» Материнство у эльфов длилось лишь день — от первого крика до того, как отдадут дитёнка в рабство… Только день свободы, до заката… И пришел хозяин, забрал себе — не было тепла — только послушание и работа без края. «О чём пела мать? Дар Илувара (1) — смерть. И этого лишены были эльфы, тоска Высоких. Невыносимой тоской умирали предки, и только рана в сердце злой сталью могла унести их в темный мир… А нам — лишь кротость и страданье, и наказание, и неволя. Без родичей, без близких и семьи… Не дру`ги были эльфы друг для друга… Но!.. Камень каждый втайне сохранил, тех кто откликнулся на Зов — аварии. А что, что было в той песне? Мерлин, последние строчки… важное, чудное… Про две слезы… что подарят… Исцеление… — только они. Не бойся, сын — придет тебе услада, от смерти только то спасет — когда слезой блеснут две пары глаз, подарят состраданье от всей души — эльфийской с колдовской… Да когда ж это ведьма заплачет над рабом?! Эх», — подумалось почти в сознании.
Мрак отступал, чувства возвращались, мелькнул свет. На лицо умирающего эльфа закапали соленые дождинки.
Кричер дернулся, открыл глаза… Манка о воинах в серебре доспеха канула. Запели птицы… и никто не плакал…
………………………………..
(1) Смерть на языке древних эльфов. Две смерти. Древние эльфы не умирали от старости и болезней, получали смерть в дар, а к их выродившимся потомкам приходит неблагородная смерть Тарван, чем-то похожая на скелет с косой.
(2) Имеется в виду кельтское имя «Любовь», своеобразный интимный псевдоним.
(3)
Эйр окии май кинэне оллалуэ Другая нить, невидимая глазу
Эллим дэ вейнэ нинэ талиулэ Как паутинкой прошивает годы
Олеэ нолдор Кримэ Чинэ Реу Враги друзьями обратятся сразу
Сарати Илувара гибэ мэу И с новым именем пройдут невзгоды
Эллим де вейнэ нинэ талиулэ Так добровольно возвратить осколки,
Тенгвар ми кирт мар иль валарэ Не быть рабами племени валаров
Дар Синдарин таргарэ олохай Слезу прольет как только
Бетамэ Овероди мирэ волла`ай Дева — восстанет род бетамских Овероди
Валар кирт ми сарати ми сарати… И эльфы больше мира не нарушат…
*
Рон не то что бы томился, пока все разбирались и бурно обсуждали открывшиеся детали дела и всякие там заумные тонкости, но голову занять ему было нечем — и вот в неё, в рыжую, полезли совсем неуизлевские, несвойственные мысли: «Странный какой мальчик. Примерно ровесник нашей Розе, с виду — пацан пацаном, но почему-то не выглядит ребёнком. Меня так же шандарахнуло, когда увидел дочь на первом настоящем балу: прям дама, фигуристая такая, величавая, ухажёрам глазки строила. Испугался я даже, что, типа, замуж придётся выдавать. Вот и этот пацан не производит впечатление мелкого; взгляды, жесты — равный… Но всё равно слишком молодой. Неужели он с Гарри вот так прям... любовь? Руки-то вон у этого Сая какие — пальцы все ровные, белые как у… статуэтки. Лицо красивое, но на Драко всё же непохож. Может, потому что губы не поджимает и не кривит. Только волосом. Интересно, а о чём они разговаривают, когда наедине? Вот ты подумай, Малфой — и будет членом моей семьи. Странно-то как! Мир меняется прямо на глазах...»
Задумавшись вот так, особенно представив Гарри с Саем во время интима («Да случайно же, забодай меня Мерлин и сто валькирий! Само собой в башку скакнуло. Чур меня, чур!»), Рон стал похож на переспелый помидор — покраснел так, что аж щёки вспыхнули. Но этого никто не заметил — после слов Гарри о Кричере комнату затопила тяжёлая тишина. Уизли встрепенулся чуть неуклюже, по-воробьиному, и эхом повторил последнее, что смутно выудил из разговора, как-бы констатируя:
— Кричер не выживет.
Вышло ужасно нелепо, Гермиона послала мужу уничижительный взгляд.
И тут дверь открылась — и вошла сияющая Матильда. А за ней, нетвердо ступая, показался предмет трагического молчания, поддерживаемый под руку курносой домовушкой.
*
К утру собрание закончилось. Сделали многое, но и обдумать надо было ещё много. Естественно, ночевать все, кроме Мотыльков, остались у Уизли… ну получается, только Поттер-старший, Джеймс, воскресший Кричер и тролли с мелкими. Едва разместились.
Пока Гарри, полностью погрузившись в Брустверовы документы, сидел и пил, наверное, сотую чашку кофе, Мартинсен, Сванхиль и Вантуле аппарировали, причём Сай даже не простился. Ушёл как чужой. Ведь Гарри ему чётко сказал: всё хорошо, просто сейчас не тот момент, не для нежностей, не для любви. Эх…
Со вздохом в груди Поттера разлилась горечь. Он потёр усталые глаза и вновь прилип взглядом к свиткам. Только машинально устроил руку на область сердца — щемило.
— Что будем делать, крестный? — спросил, подойдя и неэлегантно привалившись к холодильнику, обычно собранный Люпин.
— Ты как ни в чем не бывало явишься на работу и внимательно прочтешь «Пророк», сходишь на планерку, пусть её Мортон проведёт. И жди.
— А ты где?
— А я, блин, в Мунго. Сейчас с Гревсоном свяжусь. Буду притворяться не сильно раненым после нападения случайно заскочивших в мой дом грабителей, с которыми, как нам всем объявили, доблестный Аврорат под моим же выдающимся руководством расправился в два счёта. Всё-таки попрошу ко мне домой невыразимцев заглянуть, потихонечку, думаю, им будет интересно.
На том и расстались.
Министерство молчало. Это было и хорошо, и плохо. Но скорее — хорошо: у антиправительственной коалиции осталось пространство для манёвра. Не готов был Гарри к открытым военным действиям. Вернее, подготовился-то он неплохо, однако уж очень сильно не хотел втягивать близких ему людей в настоящую войну. Сегодня Кингсли сделал первый за последнее время серьёзный ошибочный шаг, продемонстрировал, что не так уж он и непогрешим, при всём-то его административном ресурсе. Отлично, так держать. Шаг за шагом оттеснить этого чёрного короля, спихнуть его локтем с шахматной доски и заныкать в рукав — глядишь, и никакие шахи и маты не потребуются.
