Он ещё некоторое время в самых высокопарных и простецких фразах пытался сам себя уговорить, что совершает не нелогичный поступок, а единственно верный, что он должен объясниться с Генри. Должен — и всё! Потому что не поговорить — значит, продемонстрировать свою трусость перед прошлым! И уподобиться самому Генри, так легко игравшему с любовью мальчика, заведомо более слабого, беззащитного.
Уговоры, однако, тонули, вязли в каких-то очень тревожных предчувствиях, от этого Скорпиус злился на себя. В итоге он раздосадовано отвернулся от зеркала и решительно направился в зал: раз приехал, то нечего тут рассусоливать! Ну не уезжать же обратно, так и не посмотрев Генри в глаза!
А глаза у того оказались такими же, как и прежде — очень красивыми, каплю навыкате, немного водянистыми, будто тщательно прорисованными весенней акварелью — хрупкий лёд, скрывающий взрослые тайны… Только малыш Скорпи, поскользнувшись на том льду и чуть не сломав шею, очень быстро разобрался со всеми тайнами…
— Здравствуй, Скорпи… ус! — На лице поднявшегося ему навстречу мужчины было написано мучительное сомнение.
Пожать ему руку? Улыбнуться? Неловкость заставила щёки Скорпи порозоветь. А вот это сейчас — совсем некстати. Нельзя показывать, как он взволнован, нельзя давать Генри ни малейшей надежды.
Человек может измениться за почти три года? Взрослый, молодой мужчина может остаться узнаваем, но сильно измениться? Подумалось, что этот Генри — вовсе не тот, с которым он целовался когда-то, похож — но не тот. А тот, наверное, уехал далеко-далеко, улетел на другую планету — на планету Маленького Принца Малфоя — и никогда не вернётся. И это правильно! От таких ощущений стало легче.
— Здравствуй. — Скорпиус сел за столик, ножки металлического кресла неприятно проскребли по каменному полу. — Говори. — Он не смотрел Генри в глаза, делая вид, что разглядывает интерьер выбранного тем кафе. Ничего примечательного, типично английское заведение, разве что копии старинных гравюр на стенах интересные — лошади, сбруя. Зал в этот час был на удивление почти пустым. Скорпиуса почему-то начинало подташнивать. Не удивительно: полдня почти ничего не ел, только маленькую шоколадку в автобусе.
— Ты с дороги? — спросил об очевидном Дреддсон; он немного поправился, но всё еще был красив, холён и хорошо одет; вел себя нервно, бегло и рвано оглядываясь на нескольких сидящих за дальними столиками посетителей. Всё это Скорпи заметил мимоходом, потому что начал, вопреки собственной решимости, сильно волноваться, и сразу приступил к делу:
— Зачем ты мне написал? — делая над собой усилие, спросил он и произнёс самое трудное сейчас имя: — Генри.
— Но ты же здесь! — Тот наклонился к нему, лихорадочно вздыхая. — Я так счастлив! Видеть тебя снова, словно ничего не было.
— Ладно, — немного невпопад сказал Скорпиус. — Мы не будем поминать прошлое. Как живешь, где работаешь, у тебя всё хорошо? Давай выйдем на воздух, а то тут душно? — Рядом с баром он приметил стеклянную дверь в казавшийся пустым дворик.
— Осень же… — Нерешительно пожал плечами Генри и чуть дёрнул головой, опять оглядываясь. Но его собеседник, не дождавшись ответа, уже направлялся к открытой летней площадке кафе, выходившей не на улицу, а на задний двор (такой импровизированный кусочек Средиземноморья: высокая стена красного кирпича, увитая проволокой облетающего плюща, пара миртов, корявая нолина в круглой керамической плошке), там он без церемоний снял со столика два зачехлённых на зиму стула и устроился на одном, зябко ёжась. На прохладном ветру нервный озноб легко можно было замаскировать.
Генри ничего не осталось, как показать официанту на «террасу» («Вы не возражаете?») и, забрав свой бокал с водой, присоединиться к Скорпи. Одну створку двери он оставил приоткрытой.
— Я всё еще безумно тебя люблю… Что у меня может быть хорошо?! — В раздражении откинулся на спинку стула Дреддсон. Но вдруг спрятал лицо в ладонях и продолжил сквозь них, глухо:
— Прости, о боже! Скорпи! Я всё готов сделать, чтобы вымолить прощение. Какой я был дурак, думал, что, отказываясь, спасаю тебя. Ведь тебе надо было учиться, мистер Малфой угрожал, что накажет тебя, жестоко накажет — может даже запрятать в какое-то исправительное заведение, просто к стенке меня припер, говорил, что у него связи, что посадит меня за педофилию… Деньги эти чертовы давал!
Скорпиус молчал. Его одолевало странное чувство: если бы Генри его ни в чём не убеждал, так горячечно, так искренне, не оправдывался, а просто сидел рядом молча, то, наверное, добился бы… прощения, полного, абсолютного, искреннего. А сейчас юному Малфою внезапно стало неловко. Он ощутил резкий прилив вины за все страдания этого прекрасного, но неудачливого и не умеющего жить мужчины. А вина и жалость — это не то, чего достоин некогда любимый человек.
— Скорпи! — Дреддсон беспомощно опустил руки. — Что мне делать?
— Гарр… Генри, — тот прочистил горло, — давай всё оставим как есть. Понимаешь, уже ничего не надо возвращать. Нас развела судьба. Наверное, это была судьба. Ты писал, что несчастлив в браке. Почему?
— Стой-стой, — будто не слыша, встрепенулся Генри. — Я разведусь, хоть Ирма и не особенно здорова. Лишь бы быть с тобой, я всё брошу, раз ты меня прощаешь! Не могу без тебя! Два года как в аду, каждый день тебя вспоминал, каждую ночь! Я ждал, понимаешь, ждал, когда ты станешь старше и сможешь… когда к тебе можно будет приблизиться, когда ты всё будешь решать сам.
— А я всегда всё решал сам.
— Скорпи! Дай мне шанс! Я всё исправлю, всё изменю, докажу тебе! Помнишь, мы…
— Не хочу, чтобы что-то менялось. — Сай передёрнул плечами. Ему захотелось схватить Генри, тряхнуть и чётко сказать ему в лицо: «Только попробуй что-нибудь изменить!» — Не было никаких «мы». Был ты, и был я — и что-то очень сильное между нами.
Генри, не смутившись внезапной резкости малфоевского тона, подхватил горячечно, глотая окончания слов, тараторя, как строча из пулемёта:
— Да, да, что-то — это любовь! Мы не успели, но сейчас есть шанс, ты теперь волен в своих поступках, я всегда буду рядом, искуплю, докажу, не могу без тебя, это счастье, что ты рядом! Ты моя половинка, моё солнышко! — Он схватил Скорпи за руку, жарко сжал ему пальцы.
Но тот аккуратно выскользнул, убрал ладони под столешницу.
— Я… мне нечего сказать… — Ему стало пронзительно жалко Генри, всё показалось таким нелепым, глупым. Зря он приехал. Затошнило сильней.
До чего же жесток мир! Вот сидит перед ним человек в муках, еще недавно такой нужный, желанный, так больно рвавший душу. За любовь к нему Скорпиус заплатил высокую цену — потерей пусть нелюбящей, но семьи, тремя годами отцовского проклятия, скитаниями, смертью Икара-Хоя, одиночеством. Всё, отдал всё до последней кроны, до эре (1), больше ничего не должен!
— Не надо ломать свою жизнь… — Сай сейчас себя ненавидел, но знал: только так сможет спасти Дреддсона. От себя, от него самого, от неразделённой любви… — Из-за меня — не надо! Ведь ты же как-то устроился. Выглядишь хорошо, молодец. И вообще… Чем я могу тебе помочь? Генри, не надо ничего. Пусть всё останется так, как есть. Пожалуйста. Вместе мы уже не будем, кончено. Прошло. Я могу тебя простить. Это трудно, но могу. Мы вообще не понимаем, на что способны. — Он вздохнул. — Но я — не твоя половинка. Я нашёл настоящую любовь, встретил человека. Самого главного в жизни. Очень его люблю. Тебя — нет. Всё зря. Не рви себе сердце, попытайся понять. Я не желаю тебе зла, если ты умеешь так сильно любить, то сможешь жить дальше. Без меня. Я же смог. Любовь тебя вылечит. Ты будешь счастлив, искренне желаю тебе этого! Но не со мной! Мы больше не увидимся. Никогда. Слышишь? Ни-ког-да! Знай, что я не держу на тебя зла, буду вспоминать о тебе лишь хорошее, но нас ничего не связывает. Поставь точку. Я не отвечу на твои письма, вообще читать их больше не стану, заблокирую любые контакты. Не хочу, чтобы мой любимый человек хоть на миг усомнился во мне. И главное — так будет легче тебе.
