Всего пятьсот миль до Северного полюса, 1300 – до ближайшей крошечного рыбацкого посёлка, не больше пятидесяти военных лётчиков и метеорологов на маггловской базе, деревенька колдунов-отшельников и три «ледяных сеттльмента» (3); уникальное месторасположение: мороз — под минус 40, летом — двадцатичетырёхчасовой световой день, зимой – круглосуточная полярная ночь, свирепые погодные условия, частые бураны… Всё это Луна виртуозно изобразила всего несколькими торопливыми мазками акварели и ловкими штрихами воскового мелка на белых листах бумаги — перед взором Невилла как живые встали картины природы Альберты и острова Элсмир и их жизни в Алерте. Арктика – и этим всё сказано… и сердце начинает ныть…
Она кормила его сначала из детской бутылочки с соской, потом — из широкой алюминиевой миски и даже с руки, поила тёплым молоком и куриными бульонами, перевязывала, лечила – белого волка, на последнем издыхании, всего в чудовищных ранах, приползшего в стан Международной колдоботанической экспедиции. Местные маги хотели его убить, но Луна не позволила, а Нев не решился возражать невесте – не хотел её огорчать, да и сам искренне верил, что волк – благородный зверь, способный испытывать благодарность… Ледовый Странник – так Луна назвала своего косматого подопечного — предано лизал ей пальцы, тоскливо заглядывал в глаза, спал возле её ног… Как же он, восхитительный зверь, красив на этом рисунке: наспех выполненный анималистический портрет полярного голубоглазого хищника вызывал восторг и… омерзение…
Невилл в тот вечер вернулся с дальнего кордона, хоть и изрядно уставший и промёрзший, но в прекрасном настроении, притащил ворох материалов для новой главы в своей статье «Оценка эколого-географических особенностей лихенофлоры каменистого субстрата на примере эпилитного полиморфного лишайника Parteliadiatinia sulcata arcticum». Ещё перед входом в палатку он удивился проталине возле порога. Внутри было нестерпимо жарко – очаг растоплен так сильно, что пламя облизывало войлок на потолке. Луна, растрёпанная, нелепо одетая, дрожащая, жгла какие-то тряпки, свою одежду и бельё…
Она очень торопилась скрыть следы произошедшего, но не успела — Долгопупс всё понял, хоть и побоялся сразу поверить… Просто мозг учёного, привыкший к разного рода классификациям и к аналитической работе с мельчайшими разрозненными фактами, сделал выводы гораздо раньше, чем Невилл запретил себе верить в ужасное…
Ледового Странника он настиг у подножия западного холма – тот как будто не особо скрывался, грелся у костерка в пещере и даже не думал сам нападать на разъярённого молодого волшебника. Кажется, не считал неуклюжего полноватого парня в лохматом комбинезоне из шкур и в тяжёлых унтах достойным противником или вообще хоть какой-то угрозой. Сам Странник был в своём человеческом обличие ещё более красив, чем в зверином: яркие глаза; черты лица, лишь отдалённо напоминающие эскимосские; длинные белокурые вьющиеся волосы, атлетическое телосложение, эффектные татуировки и белозубая улыбка. Да, он улыбался и предлагал Невиллу угоститься олениной, был, кажется, вполне искренен в своём гостеприимстве и пребывал в хорошем настроении. Правда не понимал, что натворил, – или издевался над женихом изнасилованной девушки? То, что Странник сделал это с Луной без её согласия – в этом Долгопупс не сомневался ни минуты, а если бы червяк сомнений и вздумал точить его душу, то стоило вспомнить резко осунувшееся лицо Полумны, её потухшие глаза, губы, превратившиеся в тонкую, будто высеченную изо льда полоску, – и всё делалось понятно без слов. Ледяного Странника надо было убить. И Невиллу пришлось нападать первому, без разговоров, на безоружного оборотня…
Снег на акварелях совсем не белый – светло-серый, голубоватый, розовый и бежевый, а лёд – сиреневый и лимонный… Только кровь – алая, почти такая же, как в жизни…
Он лежал без сил, с сорванными о камни ногтями, на краю узкой глубокой расщелины во льду, чудом умудрившийся не свалиться следом за до последнего цеплявшимся за него врагом… чудом или молитвами его будущей жены Полумны… и думал, что вернуться в палатку в пропитанном собственной и волчьей кровью неподъёмном комбинезоне просто не сможет… Вот на этом рисунке – арктический призрак, полуголый человек, едва не превратившийся в ледяную скульптуру, показался на горизонте. Буран гонит позёмку, швыряет в лицо пригоршни колючего снега, а он идёт, с трудом переставляя ноги, к той, которую любит… к той, которую не уберёг…
Знахарка Кавихак Кавак (или просто Софи… этот кусок рисунка – явно остатки её экспромт-портрета) сказала, что ребёнка белой женщины надо обещать в жертву духам Белой земли – тогда младенец родится не волчонком и роженица не умрёт. Поэтому они с Полумной и остались в Алерте, а ещё потому, что категорически отказавшаяся делать аборт изнасилованная Луна просто не желала возвращаться с животом в Англию. Расписались молодые супруги Долгопупс в Калгари, свадьбу не устраивали вовсе, организовали для друзей праздничное чаепитие с красивым тортом и сделали для Ксенофилиуса Лавгуда и бабушки Августы несколько торжественных колдо – этим и ограничились.
Невилл так сильно ненавидел то, что зреет в чреве у жены, что решился на ужасный, наверное, непростительный поступок. Потом тысячу раз пожалел о своём малодушии и жестокости, но разве всякий молодой мужчина, страстно влюблённый и боготворящий юную супругу, над которой безжалостно надругались, был бы в состоянии абсолютно спокойно и правильно размышлять в сложившихся тяжелейших условиях, да ещё и принять то чудовище, которое должно было появиться на свет? Он нашёл семью зарегистрированных оборотней (которых на севере оказалось не так уж и мало) и договорился, что те примут новорождённого сородича, разумеется, за крупное вознаграждение. Пусть отродье Странника живёт среди себе подобных, оно же не виновато, при каких обстоятельствах его зачали; но видеть этого ублюдка, а тем более держать на руках, слышать его голос и даже допустить, чтобы любимая женщина кормила его своей грудью, Невилл не мог.
«Волчонок», мальчик, вполне так человеческий детёныш, только очень страшненький, как огромная сморщенная жаба, родился недоношенным – этому поспособствовала старая Кавихак Кавак (плод был очень крупный и мог убить Луну, которая двадцать девятую неделю беременности едва пережила). Луна родами впала в горячку, через пару дней Невилл сообщил ей, что младенец умер, а на самом деле просто отдал его тем оборотням. Если честно, она даже не плакала… Не разговаривала целый месяц, почти не ела, превратилась в ходячее привидение – тогда и взялась впервые за краски, принялась с каким-то нездоровым азартом рисовать цветы и облака, много-много сперва кривых и неуклюжих цветов и облаков, с каждой неделей превращавшихся в настоящие талантливые картины…
Он так и не понял, окончательно ли Луна оттаяла душой или просто старалась жить, улыбаться и даже следить за собой исключительно для него, для любимого мужа. Она много помогала ему в исследовании арктической лихенофлоры, стала очень заботливой и хозяйственной, только часто обижалась, возможно, непроизвольно, плакала по пустякам, замыкалась от малейших намёков на ссоры или конфликты – и замирающий в такие моменты, сам как леденеющий Невилл просто перестал перечить жене, так им обоим было и проще, и приятнее, так они всегда чувствовали друг друга и вполне успешно делали вид, что никакой трагедии у них не случилось.
Через три года, завершив большой научно-исследовательский труд и всерьёз соскучившись по родным местам, супруги Долгопупсы перед тем, как вернуться в Англию, усыновили в одном из маггловских приютов английской Канады мальчика. Очень красивого, послушного, славного и отзывчивого белокурого малыша назвали Гаем, он по странному стечению обстоятельств был похож на отца Луны. В Лондон они прибыли полноценной счастливой семьёй, намереваясь жить дружно и воспитывать Гая в любви…
Все эти воспоминания обрушились на него тайфуном, арктическим бураном, выстудили сердце, которое всё сильнее и сильнее болело, замерзая… Больше десятка полумниных рисунков – и в них то, что они пытались забыть, делали вид, что забыли. Прошлое нельзя перечеркнуть или стереть. Прошлое – это тоже мы.
