— На этой гонке? — удивляется Алик.

— Да.

— Ни за что, — хмурится Алик. — Слишком опасно. Я не могу каждый раз поручиться за собственное здоровье, перескакивая за отметку ста восьмидесяти километров, что уж говорить о тебе… К тому же, ты рядом будешь сильно отвлекать от дороги.

Я смущаюсь и ничего не отвечаю.

Алик глядит меня внимательно и долго, мало внимания обращая на оклик Антона и то, что толпа стекается к линии старта, а Паша заводит свою машину.

— Тогда иди и принеси мне победу, — говорю твердо, стараясь совладать с голосом и не выдать волнения. Алику сейчас, перед гонкой с неуправляемым взбалмошным Минераловым, ни к чему чужое беспокойство.

— Обязательно, хороший мой, — Алик наклоняется, кладет руку на мое плечо и кратко целует в губы. Легко, едва касаясь своими сухими моих, влажных и обветренных. На глазах у всех.

Сердце пропускает удар.

И я думаю, что непременно скажу ему после гонки.

Непременно скажу.

*

И Паша, и Алик едут не на своих машинах. Им подгоняют две ауди ребята из компании Минералова, что вселяет в меня смутное беспокойство. Я вижу по тревожной складке между бровей Алика, что его никто не предупредил. Он садится на водительское место и внимательно оглядывает чужой салон, будто пытается привыкнуть к незнакомым габаритам. Вижу, как Антон, взбешенный этим фактом, пытается договориться с двумя охранниками, вежливо, но настойчиво не пускающими его к линии старта.

— Не к добру Пашины эксперименты. Даже Ромашка не менял правила за пять минут до начала, — замечает возникший словно из ниоткуда Виктор. Сейчас, наблюдая за тем, как Алик и Паша заводят машины, и на полосу дороги выходят две девушки в коротких юбках и с цветастыми флажками в руках, он забывает даже про давнишнюю неприязнь к Алику.

Ромашка, к слову, тоже выглядит изумленным.

Он отвлекается от разговора с девушкой-моделью, со сдержанным интересом наблюдая за происходящим. Отвыкший за год от жгучей не терпящей компромиссов вражды, он, кажется, испытывает внутреннее непроизвольное отвращение к разного рода козням.

— Три! — звучит как гром посреди ясного неба объявление судьи.

Уже?

Я вытягиваю шею, но не могу разглядеть Алика за хлынувшими ближе лицеистами.

— Два… Один!

Взвизгивают шины резко пошедших на ускорение машин. Мокрый песок градом разлетается из-под колес, брызгая на тех, кто стоит ближе к дороге. Поднимается гвалт и шум. Остро пахнет паленой резиной и бензином.

Машины пропадают в отдалении, теряются в тумане между песчаными насыпями.

Дубль и Виктор зычными окриками разгоняют школьников, чтобы помочь мне подобраться ближе. Когда мы с трудом пробиваемся к месту, с которого видно происходящее, машины уже заходят на второй круг. Паша дышит в спину Алика, едет так близко, будто стремится резко сдать влево и проехаться прямо по боковине.

Песок взметается высоко, попадает мне в рот и глаза.

Сквозь выступившие слезы я наблюдаю с дико колотящимся сердцем, как с неистовым ревом машины сворачивают, чтобы объехать вал и вылететь прямиком на финальный круг.

— Финишная прямая, — шумно дышит на ухо Вик.

— С движком что-то не то, — озвучивает мою догадку Дубль с другой стороны.

Машины с каждым новым кругом несутся все быстрее. Так, что не разобрать лиц водителей. Но сложно не заметить неестественно громкий гул мотора в одной из ауди. И я понимаю, подстегнутый к панике поднимающимся внутри чувством тошноты, что так греметь движок Паши не может просто потому, что Минералов всегда выше неполадок и фатальных случайностей.

— Гад, — выдавливает Антон, с силой потирая межбровье.

При одном только взгляде на его ссутуленные напряженные плечи и застывшую у рта ладонь мне становится еще хуже.

— Вик, — говорю, дергая Лебедева за рукав. — Быстрее, давай сюда свою машину.

Как ни странно, Вик понимает меня без лишних слов.

Он оттаскивает мою коляску за пределы плотно примкнувшей к дороге толпы и бежит к своей тачке. Когда он подгоняет ее ко мне, я забираюсь на пассажирское сидение и захлопываю дверь, не заботясь о брошенной коляске.

Вик объезжает людей, минуя финишную черту, и в ожидании тормозит неподалеку.

Машины Алика и Паши показываются по ту сторону вала спустя пару секунд. Алик обгоняет Минералова всего на несколько сантиметров и уже ближе к заветной черте ударяет сильнее по педали газа и ускоряется.

Сердце ухает вниз.

Алик приходит первым, но я слышу, как что-то оглушительно щелкает, и, в отличие от резко затормозившего сразу после финиша Паши, он несется дальше вперед.

Толпа ликует, взрываясь свистом и смехом.

Вик же взволнованно кричит в раскрытое окно:

— Тормоза! Тормоза!

Отказали.

— Гони, Вик! — ору я, не помня себя от страха.

Вик срывается с места так резко, что я ударяюсь виском о стекло, немея от болевой вспышки. Мы едем вслед за стремительно несущимся вперед Аликом, то и дело теряя его из вида за взвесью влаги и летящего из-под колес песка. Вик с трудом уходит влево, отчаянно пытаясь его нагнать и матерясь сквозь зубы. Над его верхней губой поблескивают капельки пота.

— Он не сможет остановиться, — роняет Лебедев дрожащим от волнения голосом.

Я и сам понимаю, что не сможет. Но слова Вика чуть не лишают меня сознания.

Впереди, где-то у кромки вынырнувшего за минувшей низиной горизонта, дыбится насыпь земляного вала. Я не чувствую, как дышу, вцепившись до рези в костяшках в подлокотник.

Алик летит навстречу валу.

Между нашими машинами — неумолимая диагональ в несколько метров.

А потом вдруг дверь с водительской стороны ауди открывается, я вижу хлестнувший по пассажирскому окну язычок ремня безопасности, и Алик вываливается из машины. Слитным резким движением, падая навзничь во влажно-песчаную взвесь.

Вик резко ударяет по тормозам.

Ауди, лишенная курса, виляет, уносясь все дальше и дальше вперед, спотыкается передним колесом о попавшийся овраг, кувыркается со смачным металлическим лязгом и на скорости врезается в вал. Секунда. И грянувший оглушительный взрыв, озаривший влажное замызганное лобовое стекло Викторовой машины рыжим заревом.

— Ник… — выдавливает из себя Лебедев.

Я кричу, пытаясь дрожащими руками расстегнуть ремень безопасности, открываю дверь и, не глядя, вываливаюсь из машины. Ноги прошибает боль от удара, но я не замечаю ее.

Я ползу, вцепляясь руками в сырой песок, к тому месту, где, раскинув руки, бездвижно лежит Милославский.

— Саша! — кричу, волоча за собой ноги и проклиная себя за то, что не могу подбежать к нему, немедленно прижать к себе. — Алик… Черт, скажи хоть что-то!

Когда оказываюсь всего в пяти метрах от Милославского и замечаю тонкую струйку крови, змеящуюся из уголка его губ, из меня вырывается такой душераздирающий вопль, что, вторя ему, громко и с ужасом кричит Вик:

— Что там?! Что?

Я подползаю ближе и вдруг вижу — перед глазами на мгновение вспышкой ложится темная пелена от немыслимого облегчения — что Алик надсадно рвано дышит, не в силах прийти в себя после удара, выбившего из легких весь воздух.

— Алик… — я плачу, не сдерживая себя, подбираясь ближе и падая, подчиненный тяжести произошедшего, рядом на песок. Тянусь рукой к его щеке, ощупываю подрагивающими пальцами его лицо и чувствую на ладони горячее прерывистое дыхание — Алик смеется. Нервно, беззвучно. — Ты живой…

Он смотрит на меня широко распахнутыми от пережитого страха глазами. С трудом поворачивается на бок, чтобы крепко прижать меня к себе.

Мы лежим, обнявшись на песке, озаренные взметнувшимся к небу огнем, пожирающим останки неисправной ауди.

— Конечно, живой, — хрипит Алик, морщась от боли в ребрах. Чуть позже мы проверим, не сломаны ли кости, но сейчас мы не в силах сделать ничего, кроме как слушать смешавшееся в неразличимый гулкий фон общее на двоих сердцебиение. — Я же обещал, что больше никогда тебя не оставлю.

— О, эта извечная самонадеянность, Александр Милославский, — я улыбаюсь, прижимаясь лбом к его щеке. — И нечеловеческое везение.