С трудом переведя дыхание, Кампманн сделал шаг назад, когда Дёринг шевельнулся и тихо прохрипел. Кампманна сильно затошнило, и он неуверенной походкой двинулся к цветнику.

— Левит, глава двадцать четвертая, стихи девятнадцать-двадцать, — задумчиво проговорил Боденштайн. — Если не ошибаюсь, то это строка «Око за око, зуб за зуб».

Когда они приехали час назад, врач «Скорой помощи» и санитары как раз пытались освободить находящегося без сознания Дёринга, прикованного к воротам. Это было довольно сложно сделать без применения специальных инструментов. Боденштайну пришла в голову идея вызвать из ближайшей автомастерской механика с газовым резаком. Тем временем собрались любители зрелищ. Пришли первые клиенты конноспортивного комплекса, а также рабочие и служащие, которые трудились в офисах и фирмах, расположенных в близлежащей промзоне. Санитары сделали Дёрингу внутривенное вливание, стабилизировавшее кровообращение, и констатировали, что его действительно лишили мужского достоинства, причем довольно профессионально. В закрытой стеклянной банке в растворе формальдегида плавали отрезанные яички.

— Кто мог такое сделать? — Кампманн был на грани нервного срыва. Он сидел, дрожа всем телом, с зеленовато-белым лицом, на краю цветочной кадки из камня. Вокруг места перед воротами, где обнаружили Дёринга, служба сохранности следов снимала отпечатки следов от обуви и протекторов шин, хотя и без особой надежды на успех. Почва была сухой, и на ней перед въездом было бесчисленное множество следов от обуви, подков и шин. Боденштайн и Пия задавались вопросом, почему Дёринга приковали к воротам конноспортивного комплекса. Было ли место выбрано намеренно, чтобы его здесь в этом унизительном положении увидело достаточное число людей? Ссылка на цитату из Библии позволяла предположить, что преступник или преступники являются достаточно образованными людьми. Кто-то отомстил Фридхельму Дёрингу, кто-то, кому было известно, что он — популярная фигура в «Гут Вальдхоф». Кампманн ничего не видел и не слышал, так как окна его спальни выходят на другую сторону дома.

Боденштайну бросилось в глаза, что инструктор плохо выглядел и, кроме того, похудел с тех нор, когда он видел его в последний раз.

— Господин Кампманн, — обратился он к инструктору, — вы знали, что Изабель записывала телефонные разговоры с вами?

— Какие телефонные разговоры? — растерялся Кампманн.

— Содержания мы не разобрали… — Боденштайн посмотрел на него пронзительным взглядом. — Возможно, вы могли бы объяснить нам, о чем шла речь.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. — Кампманн перевел взгляд на жену. Та в нескольких метрах от них разговаривала с двумя другими женщинами, в бриджах для верховой езды и сапогах, не спуская при этом с него глаз.

— Вы продавали лошадей своим клиентам, вам помогала фрау Керстнер, — подсказал Боденштайн.

— Продажа лошадей является частью моей работы, — объяснил Кампманн, внезапно насторожившись.

— Я вам охотно верю, — кивнул Боденштайн. — Но если я правильно понял, вы продавали некачественных лошадей за очень большие деньги.

Инструктор побледнел еще сильнее, чем был до этого, но его лицо оставалось спокойным.

— Думаю, вы пользовались доверием ваших клиентов и обманывали их.

— Я никого не обманывал, — решительно возразил Кампманн. — Покупатели довольны. Иначе бы они в течение многих лет не являлись клиентами моего комплекса.

— Возможно, здесь вы и правы, — сказал Боденштайн, — но, вероятно, фрау Керстнер перестала быть довольной. Я предполагаю, что она вела двойную игру, при этом получая от вас комиссионные, а в дальнейшем угрожая вам сделать ваше мошенничество достоянием гласности.

Боденштайн заметил крохотную искру испуга в глазах Кампманна, его рот панически задергался. Было ясно, что Оливер попал точно в цель. Пия сделала шефу знак, и он был вынужден оставить инструктора, правда предупредив его, что еще вернется к этому делу.

— Что случилось? — поинтересовался Боденштайн.

— Только что позвонил Остерманн, — сообщила Пия. — Ягода готов дать показания, а Морис Браульт был задержан на границе, недалеко от Аахена.

— Очень хорошо. — Боденштайн кивнул и задумчиво потер подбородок. — Ягода может подождать. Сначала я поеду к Риттендорфу. «Око за око, зуб за зуб»… Если я не ошибаюсь, это касается Керстнера и фрау Дёринг.

Когда Боденштайн вошел во двор ветеринарной клиники, он сразу увидел Риттендорфа и Инку Ханзен, которые занимались какой-то лошадью. При виде Инки у него мгновенно подскочил уровень адреналина, но он надел на лицо непроницаемую маску. Приблизившись, главный комиссар заметил, как оба обменялись быстрыми взглядами единомышленников, и предположил, что они говорили о нем.

— О, привет! — Риттендорф улыбнулся без особого восторга. — Опять вы? Может быть, хотите пройти у нас практику?

— Доброе утро. — Боденштайн оставался серьезным. — Может быть. Для разнообразия.

Риттендорф опять сконцентрировал свое внимание на ноге лошади и со знанием дела наложил повязку.

— Что привело тебя к нам? — деловито осведомилась Инка.

Боденштайн почувствовал, как растворилось в воздухе его безрассудное желание повернуть время вспять.

— Мне надо переговорить с доктором Риттендорфом, — сказал он.

Риттендорф дал владельцу лошади указания по режиму ее содержания, затем повернулся к Боденштайну и Инке.

— Итак? — Он закурил. — Что случилось?

— Где вы были минувшей ночью? — спросил Боденштайн.

— Прошлой ночью? — Ветеринар сделал удивленный вид. — Не могли бы вы несколько ограничить временные рамки?

— Разумеется. Между часом и пятью утра.

— Я был дома.

— У вас есть свидетели?

На лице ветеринара появилось ироничное выражение.

— Моя жена.

— Ваша жена исключается как свидетель, вы это прекрасно знаете.

— Да, но больше дома никого не было. — Риттендорф сунул руки в задние карманы своих джинсов и покачался на кончиках пальцев.

— Вы чувствуете себя очень уверенно, не правда ли? — Боденштайн ощутил, что постепенно начинает раздражаться.

— Уверенно? С какой стати я должен чувствовать себя уверенно или неуверенно?

— Фридхельм Дёринг сегодня утром был обнаружен у ворот комплекса «Гут Вальдхоф», — сказал Боденштайн. — Он был профессионально кастрирован.

— О! — Риттендорф не был особо поражен. — Это печально.

Инка молчала.

— Не знаю, верным ли является в этой связи слово «печально». — В голосе Боденштайна прозвучала резкая нотка. — Он был подвергнут истязаниям и в обнаженном виде прикован к въездным воротам комплекса. Но, как я вижу, вас это ничуть не поразило?

Циничная улыбка мелькнула на губах ветеринара, а в его глазах за стеклами очков появилось необъяснимое выражение. Это был то ли триумф, то ли удовлетворение.

— Человек человеку волк, — пожал он плечами.

— Это из Ветхого Завета? Как и Левит, глава двадцать четвертая, стихи с девятнадцатого по двадцатый? — уточнил Боденштайн, и Риттендорф смерил его долгим взглядом.

— Нет, это Плавт. — Риттендорф оставался невозмутим. — «Homo homini lupus est».

— Прекратите ломать комедию. — Боденштайн совсем потерял терпение. — Я направлю сюда специалистов из отдела по сохранности следов. До этого никто не должен входить в вашу операционную. Нанесение телесных повреждений — это не пустяк.

Как по условному сигналу, в этот момент открылась дверь с табличкой «операционная», и из кабинета вышла Сильвия Вагнер. Ее удивленный взгляд поочередно перескакивал с Инки на Риттендорфа и Боденштайна.

— Вы можете начинать, — сказала она. — Мы закончили дезинфекцию, и лошадь уже можно уложить.

Риттендорф посмотрел на Боденштайна.

— Слишком поздно для сохранения следов, — усмехнулся он. Его наигранное сожаление было чистой иронией.

Когда Боденштайн в начале двенадцатого приехал в комиссариат, Бенке и Остерманн уже так обработали Теодора ван Ойпена, именуемого Тедди, что тот был готов давать показания.