– Не перехвали. Обычный я человек. Но человек, а не скотина. Пора нам идти. Ещё десять километров по жаре топать.

Наташа, отдав мне карабин, вынула из кармана шортов ключ:

– Мне в мою квартиру заглянуть надо.

– Ну, пойдём, – снял «Сайгу» с плеча, – Алексеич посторожит пока наше барахло.

– Идите, я тут пока покурю на лавочке. Теперь с пистолетом-то любого пакостника шугану.

– Кстати, Алексеич, насчёт пакостников: за домом труп валяется, надо бы его в море закинуть. Ты попроси мужиков. А то завоняет на жаре. Хотел тут один в мою квартиру, через соседнюю, забраться. А у меня там растяжка стояла.

– Слышали мы ночью взрыв. Но со сна ничего не разберёшь, где грохнуло, что грохнуло. Мало ли, самогонный аппарат рванул. Ясно, довыделывался кто-то.

Дверь Наталье открывать не пришлось, она была выломана. В квартире пошуровали, раскидав вещи.

– Вот, гады, – ругнулась Наташа, без особой злобы. То, что ей надо было, не унесли, она быстро побросала всё в маленькую сумочку и повесила её на плечо.

– Всё, можем идти.

Попрощавшись с Алексеичем, пошли обратной дорогой. Пройдя примерно половину дороги, я оглянулся на Наталью. Она шла мрачная, опустив голову. Отпустив ручки тележки, шагнул к ней. Отодвинув в стороны пряди волос, взял её лицо в ладони и пропел, фальшивя (увы, нет у меня вокальных талантов):

– Рыбка, рыбка, где твоя улыбка,

Полная задора и огня?

Самая жестокая ошибка, рыбка,

То, что ты не смотришь на меня.

Потянулся к девичьим губам. При этом стоял я спиной к морю, а Наташа – лицом. В глазах её вдруг появился неподдельный ужас. Она отшатнулась от меня, попятилась, споткнулась. Усевшись на песок со всего маху, принялась отползать назад, в сторону леса. Я не задавал ей глупых вопросов, а, срывая с плеча карабин, обернулся к морю.

Метрах в двадцати от берега из воды торчала огромная пасть, усеянная зубами. Такая и слона перекусит играючи. В маленьких глазках светилась злоба. Но мелководье не позволяло твари подобраться вплотную к берегу. Поэтому она повернулась к нам спиной и ушла в море, хлопнув по воде чем-то вроде хвоста.

– Э-э-это ч-ч-что было?

– Не что, а кто. Какая-то акула местная.

– Это она моего папу слопала?

– Вполне возможно. Вставай. На берегу она нас не достанет.

– А не может она на берег выбраться? – отряхивала с себя песок Наталья.

– Если бы могла, полезла бы. Я ведь, сколько ни хожу по берегу, никаких следов на песке со стороны моря не видел. А вот в воду категорически нельзя.

– Понятно.

Ещё на подходе к поляне, плыли в воздухе аппетитные запахи и в желудке сразу заурчало. Суп из тушёнки и макароны по-флотски были выше всяких похвал. Лариса сияла, глядя, как мы уминаем её стряпню. Попив чаю и перекурив, взялся за лопату.

Когда вкапывал столбы для ограды, тогда понял, что огородничество будет делом нелёгким. Да и Алексеич жаловался: «Почва-то благодатная, но пока дёрн снимешь – семь потов сойдёт». Вот и моя спина вскоре заблестела от пота. Лопатой я нарезал дёрн на квадраты, поднимал их, обнажая землю. Брал дёрн руками и складывал в штабель, далеко в стороне.

Девчонки сначала порывались мне помочь, но я им объяснил, что лопата всего одна, да и не женское это дело, только мозолей им на руках не хватало.

Всё же, без дела они сидеть не хотели. Наталья затеяла постирушку. В полевых условиях это несколько отличалось от забрасывания белья в стиральную машину. Однако, Наташа справилась. Теперь на шпагате, натянутом между палатками сохли девичьи футболки, трусики, всё моё бельё, просолившееся за истекшую неделю.

Лариса занялась картофельными очистками, готовя их к посадке. И даже не побрезговала покопаться в помойке, куда я, по недомыслию, выкинул партию картофельной шелухи.

До заката успел перекопать землю. Заканчивал уже в полутьме, при отблесках пламени костра, разожженного Ларисой. Один-единственный перекур пришлось устроить, когда девушки мылись, поливая друг друга ковшиками из вёдер, нагревшихся на солнце. Они ничего мне не объявляли. Переворачивая лопатой очередной пласт земли, я увидел два обнажённых тела, пританцовывающих среди блестящих оцинкованных ёмкостей. Так и застыл, не разогнув до конца натруженную спину.

Повизгивающие под струями воды, Наташа и Лариса взгляд мой не могли не заметить. Но не присели стыдливо и даже прикрываться никак не стали.

– Нравимся?! – крикнула мне Лариса. А Наташа захохотала: – Ты копай, Володенька, копай.

Воткнув лопату, повернулся к ним спиной и достал из кармана джинсов сигареты и спички. До мытья долгое время девчонок не видел, слышал только голоса. Они вдвоём ушли за большую армейскую палатку и чем-то там занимались. Когда увидел их моющимися, нагота меня ослепила. Истинный смысл выкрика Ларисы понял, только подойдя к костру, где они сидели на чурбачках. У обеих были очень короткие причёски. Наташины волосы подстрижены аккуратно и красиво, Ларисины – неумело, но старательно.

Я машинально сглотнул слюну. Девушки и так были внешне довольно привлекательными, а теперь… Наташа поднялась с чурбачка:

– Пойдём, полью. Мы тебе два ведра оставили. Ты же весь потный. Вёдра поближе к костру перенесли. Тут хоть кое-что видно. Нет, джинсы тоже снимай. Хочешь сказать, что ноги у тебя не потели? А между ног, ниже пояса?

– Развратница, – вздохнул я, но трусы снял, повернувшись к костру спиной.

– Какая попка белая, – восхитилась Наталья.

– А можно и я полью? В два ковшика лучше, – подскочила Лариса.

– Сиди, малолетка, грей ужин, – тоном собственницы осадила её старшая.

На ужин повариха, не мудрствуя, разогрела макароны по-флотски, оставшиеся от обеда. Мы подчистили всё, без остатка. А чаёк с дымком от костра, как всегда, бесподобен. В приложение к дымящейся в кружке янтарной жидкости, сигарета, заслуженная непосильными трудами. Девчонкам достаётся пачка печенья и плитка шоколада на двоих.

– Ларисёночек, давай ты на ночь переберёшься в Володину палатку, а он будет спать со мной, – изрекает в полной тишине Наталья, разрушая молчаливое очарование вечерних посиделок у костра. И снова воцаряется тишина. Сделав глоток ещё не остывшего чая, затягиваюсь сигаретным дымом. Слышу, как хрустит печеньем Лариса. Наташа – не Вера Холодная и не Грета Гарбо. Паузу она держать не умеет.

– Вы, что, воды в рот набрали?

– Наташенька, я же утром объяснял тебе…

Так как в голосе моём звучала смесь растерянности и неуверенности, Лариса вмешалась:

– Наташ, ты же видишь, что мы ещё и не обустроились толком, Вова пашет, как вол. А тебе срочно медовый месяц потребовался. Раньше свадьбы играли только после уборки урожая.

– Я люблю его! – голос дрожит.

– Если любишь, потерпишь. Я ведь терплю… – голос тоже дрожащий. И не поймёшь, кто из них старшая, а кто – младшая.

– А ты-то тут причём?

– А при том… – истерики и всхлипываний не было, но слёзы по щекам покатились. Тихо, молча плакала.

Наташа подскочила к ней сзади, встала на колени у Ларисы за спиной и обняла её. Потом стала ладошкой вытирать ей слёзы. Я выбросил окурок в костёр и полез в пачку за следующей сигаретой. Ну, что тут скажешь? Через пару минут, когда Наташа вернулась на свой чурбачок, промолвил тихо, поднимаясь на ноги:

– Костёр пусть прогорит до конца. Золу я утром на удобрение пущу. Так что ты, Лариса, завтрак на газовой плитке готовь.

Она покивала головой и шмыгнула носом.

– Устал я. Спать пойду. Спокойной ночи, девочки.

Наклонился к Наташе, поцеловал её в губы, и она ответила на мой поцелуй. Повернулся к Ларисе и, нагнувшись, увидел горестный взгляд. Коснулся губами пухлых горячих губ. Горе в глазах сменилось радостным сиянием.

Мышцы ноют. Когда же я втянусь в этот нелёгкий ежедневный физический труд?! Спать, спать, спать…