Однако Зайцев не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Может быть, он таки, заснул и ему снится сон? Зайцев всегда хотел быть образцовым сотрудником милиции. Он научился отлично драться, стрелять без промаха, отслеживать преступную логику, а так же – управлять своим сном, как Штирлиц. Обычно, когда Зайцеву снился неприятный или страшный сон – он мог усилием воли заставить себя проснуться. Но на этот раз – Зайцев, как ни напрягал он свою волю, как ни сжимал её в кулак, как ни брал в ежовые рукавицы – проснуться ему не удалось. К тому же – неизвестно, откуда появилось острое чувство того, что он опаздывает на некую архиважную встречу. Зайцев посмотрел на часы, которые каким-то волшебным образом возникли у него на руке, и увидел, что уже семь утра, а значит – эта самая встреча начнётся прямо сейчас! Зайцев зашёл в тёмный, неприветливый и могильно холодный холл заброшенного дома. А там Зайцева уже ждали. Они стояли полукругом, и на их неподвижные невыразительные лица падал бледный, призрачный свет, что струился сквозь щель в стене. Зайцев откуда-то знал каждого из них по имени. Крайний слева – это тракторист Гойденко, за ним идёт комбайнёр Свиреев, потом – председатель сельсовета Семиручко, его секретарша Клавдия Макаровна и плотник Потапов… Ну, этих субъектов Зайцев знает хорошо, потому что они проживают в Верхних Лягушах, а вот остальных… Тип рядом с Потаповым – вытянутый такой весь, щеголеватый, в белом костюмчике и с аккуратной причёсочкой, обозначен странным словом «Интермеццо» – Зайцев даже и не знает, откуда это слово взялось в его голове. Тот, кто находится по правую руку от Интермеццо, именуется Гопников. Нет, он ни капельки не умер, а только прячется, чтобы никто не узнал, что он – один из тех, кто охотится за… «Образцом 307». Некий странный голос свыше – тихенький и шелестящий – шепнул Зайцеву на ушко эти слова: «Образец 307», и теперь он их знал. И наконец, последний субъект, что возвышается справа от Гопникова – в тёмных очках и белоснежном докторском халате – его зовут Генрих Артерран. Выглядит он как-то не по-человечески, и даже пугающе: бледный, из-под тёмных очков торчит неестественно острый и прямой нос, скулы резко выступают, а рот сжат в тонкую прямую линию. И все эти люди – от пьяницы-тракториста до эклектичного Генриха Артеррана – нужны Зайцеву лишь для того, чтобы добыть из покинутых подземных лабораторий базы «Наташенька» вещество под названием «Образец 307»…

Зайцев подбоченился, раскрыл рот и сказал им:

- … – он ничего не сказал, потому что все они вместе с холлом особняка внезапно погрузились в непроглядную мглу, а все звуки, что шелестели в доме, прилетали с улицы – нырнули в ватную глухую тишину.

Зайцев вновь оказался в полной изоляции, пробить которую не мог даже с помощью своей гигантской натренированной воли. Он начал кричать и звать на помощь, потому что всерьёз испугался за собственную жизнь. В голове одна за другой начали выскакивать причины данной «отключки мироздания»: Зайцева ударили, оглушили… УБИЛИ!!!

- Нет! Нет! – запротестовал Зайцев против скоропостижной гибели, замахал руками, истошно призывая кого-нибудь на помощь.

И тут в пустой темноте загрохотали голоса:

- Ежонков, да заткни его, ради бога! Чего он вопит, объясни мне, наконец??? – громыхнуло справа.

- Наверное, он увидел то, что его психика не в состоянии оценить!!!! – громыхнуло слева.

- Заставь его заткнуться! Все, кого ты пушишь, вопят, как резаные, а у меня вот такая голова! – зарычало справа.

- Проснись!!! – разорвалось сверху, и Зайцев вывалился из пустоты в некий свет и треснулся спиной обо что-то твёрдое.

- Чёрт, они у тебя постоянно валятся на пол! – проворчало слева.

- В нормальных клиниках пациентов погружают в гипносон на кушетках! – огрызнулось справа.

Зайцев немного пришёл в себя и обнаружил, что это твёрдое, обо что он треснулся спиной – обычный пол, покрытый стоптанным ленолеумом. Над ним склонились лица, а потом – у двух из этих лиц выросли длинные руки, которые ухватили Зайцева под мышки и водворили на нары, с которых он свалился. Зайцев понял, что до сих пор находится в той же камере, куда они его запихнули, и нету никакого дома, никакого Гопникова и никакого тракториста.

- Ну, что, убедились? – осведомился кургузый местный милиционер, расхаживая вокруг Зайцева с профессорским видом. – Этот Зайцев и есть идейный вдохновитель «чёртовой банды»! Он сам только что об этом сказал!

Зайцев опешил. Какой вдохновитель? Какая банда? Да он же ловил всех этих жуликов, которые пытались прибиться к его тихой деревеньке! Гойденко у него в камере сидел, а всё то, что он увидел сейчас – какой-то дурацкий сон!

Однако они не слушали его. Большой и усатый сказал:

- Ага, Кубареву теперь пуши!

И они ушли, заперев Зайцева в камере одного.

Ежонков хотел сначала влезть в мозги Серёгина, а Кубареву припасти на потом, однако Недобежкин привёл ему следующий аргумент:

- Нетушки, сначала ты мне вспушишь Кубареву! Допросим её, и я смогу отослать эту курицу, куда подальше из своего изолятора! Она мне тут в камере не нужна!

Кубарева сидела отдельно ото всех, и занимала своей персоной четырёхместную камеру. Да, невиданное расточительство, однако подбросить Кубареву в заполненный «номер» Недобежкину не позволяла совесть. Кубарева не прекращала жалобно плакать. Она раскаивалась во всём на свете: в том, что сдуру вышла за Кубарева, что не родила детей – тоже, сдуру, что не выучилась в университете и работала всего лишь дворником…

Пётр Иванович ожидал подвоха от всех, только не от Кубаревой, и до сих пор по-человечески не мог поверить, что это она заминировала подземный ход. По-человечески – не верил, но верил по-ментовски, и поэтому собирался записать все показания Кубаревой на диктофон, а потом – оформить в протокол. Для этого Пётр Иванович занял свободные нары напротив Кубаревой и включил диктофон.

- Ежонков, работай! – распорядился милицейский начальник и сел около Серёгина.

- Простите меня, я не знала, что так получится… – проканючила Кубарева, едва Ежонков к ней подошёл. – Кубарев спился окончательно, из милиции не вылазит, меня с работы выкинули, шо кутёнка, а говорят, сократили! С хлеба на воду перебивалась… Капусточки купить – и то, не на что было… На паперть бы пошла, но недельку так назад постучали ко мне в дверь. Кубарева дома не было, потому что он снова в милицию загремел…

Кубареву никто не гипнотизировал – Ежонков не успел вторгнуться в её мозг – она рассказывала сама, по доброй воле, которую у неё никто не отнял. Это было очень странно, как подумал Пётр Иванович, потому что когда «чёртова банда» решает что-то совершить – обязательно маскирует свои следы «звериной порчей». Забыли они, что ли?

- … Я дверь открыла, – продолжала тем временем Сабина Леопольдовна, не проявляя ни малейшей тенденции к срыву на «Ме», или «Бе». – А там стоит такой щёголь: в костюмчике, прилизанный, с барсеточкой… Я обомлела, а он прошёл в квартиру и дверь захлопнул…

- Сидоров! – шепнул Недобежкин сержанту. – Пойди-ка, принеси фотографии Интермеццо и Зайцева!

- Есть! – ответил сержант и тихо покинул камеру.

Сабина Леопольдовна не заметила, как вышел Сидоров, потому что была полностью поглощена жалостливым рассказом.

- Он дал мне штуковину, похожую на… пластилин, или сыр… и сказал, чтобы я на пустырь пошла. Там, за коновской шахтой есть такой пустырь, Лихое болото его в народе называли. Там когда-то взаправду болото было, да только, люди говорят, под землю ушло… И там, на пустыре, есть остатки дома, который разбомбило ещё в Отечественную войну. Его никто отстроить так и не смог, потому что пропадало там всё. Я ходить туда боялась, как огня, бо гиблое то место. А щёголь тот мне денег дал – целую тысячу долларов… Господи, для меня это богатство неслыханное, – сквозь слёзы шептала Кубарева. – Ну, я покрестилась, влезла в подвал и пристроила там эту лепёшку, как смогла, и хотела побыстрее убежать, чтобы ОНИ не набросились на меня и не утащили под землю…