Он может убить их всех.

А если о его проблемах начнут трепаться — в следующее полнолуние он разыщет в лесу волков и уйдет с ними в колонию.

Туда, где начался его персональный ад.

Он вышел из своей комнаты, в понедельник, пятого декабря.

В тот день пошел первый снег — казалось, что за окнами летают жирные белые мухи.

Ремус безучастно пялился на него в окно класса трансфигурации и даже не пытался слушать профессора Макгонагалл.

А потом к доске вызвали Като и Мальсибера.

— Не могу, профессор, — ответил Мальсибер на просьбу профессора превратить друга в собаку.

— Вы не выучили урок?

Мальсибер улыбнулся — так мерзко, как он один умел.

— Ну что вы, я знаю эту теорию назубок... но...

— Да, профессор, вдруг в нашем классе присутствует какой-нибудь ярый зоофил? — взгляд Като, блуждая по классу, пару раз обжег Ремуса. — Я не хотел бы стать его жертвой.

Его слова потонули в веселом смехе слизеринцев — который мгновенно прекратился, как только Макгонагалл хлопнула по столу ладонью.

— Крайне остроумная шутка, благодаря которой ваш факультет теряет десять баллов, — сухо молвила она в наступившей тишине.

Катон не выглядел особенно расстроенным — он добился, чего хотел.

Но Ремус скорее съел бы свои уши, чем показал, что его это задело.

Он только хмыкнул и покачал головой, когда Нотт прошел мимо.

Сириус, сидящий с Джеймсом за одной партой в среднем ряду, проводил Нотта взглядом, затем пихнул Джеймса локтем и написал что-то на куске пергамента.

Ремус смежил веки.

Замечательно.

— Мисс Маккиннон, мистер Поттер, к доске, задание то же.

Следующим уроком в тот день были заклинания, а там никого ни во что не надо превращать — так что на урок Ремус шел более-менее спокойный.

Студенты рассаживались по ступенчатой полукруглой аудитории.

Лили, проходя мимо с Алисой и Марлин, оставила их и задержалась:

— Ты как, Ремус? — спросила Эванс, вглядываясь в Ремуса серьезными, чуть прищуренными глазами. Она обнимала книжки обеими руками — словно загораживалась от Ремуса щитом.

Его лучшие друзья теперь боятся к нему подходить.

Впрочем, он сам этого добавился.

— Нормально, — Ремус бросил свои книги на парту и сел.

Лили не осталось ничего, кроме как пойти дальше.

Профессор Флитвик развернул чарами доску и громко ахнул.

Все разговоры разом стихли.

На доске красовались два совокупляющихся волка. Один из них был в школьном галстуке и его волосатое достоинство было прорисовано с особенным злорадством.

Поверх рисунка тянулась надпись:

«Ремус Дж. Люпин — Староста. Волк. Зоофил»

Ремус не помнил, как он оказался в школьном дворике.

Он бежал, бежал и бежал, через весь замок, как можно дальше от класса Заклинаний.

Он бежал так, что кололо в боку и заходилось сердце, но остановился только, когда поскользнулся на замерзшей луже во дворе и чуть не упал.

Несколько бесконечно долгих мгновений он пытался восстановить дыхание и стоял под снегом, прижимаясь горячим лбом к холодной стене мародерского «насеста».

Кровь стучала в висках, глаза были плотно зажмурены, в ушах всё ещё стоял звенящий хохот...

Всё кончено.

Теперь вся школа об этом узнает.

Ему нельзя здесь оставаться.

Он должен уйти.

Ремус открыл глаза и, выдыхая целые облака пара, поглядел на «насест».

Джим-Сохатый... Бродяга, Питер...

Принятое решение отдавалось тупой болью в сгибах пальцев.

Решение складывалось как паззл: подняться наверх — к черту чемодан. Одеться потеплее. Взять еды и денег. Через замок — в лес. На юг — туда, куда уходили волки...

— Не плачь... что ты как девчонка... возьми себя в руки... ну же... хватит! — шептал Ремус, сжимая кулаки. Ногти так глубоко входили в ладони, что было больно.

Кое-как справившись с собой, он утер лицо, обхватил себя руками и направился в замок... как вдруг на него обрушился последний удар.

Они стояли в каменном коридоре, там, где их никто не мог бы увидеть — все ученики спешили в Большой зал и никому бы не пришло в голову вылезать на холод.

Джекилл тихо говорил о чем-то с Валери, мягко жестикулируя, а она смотрела куда-то вниз и вбок, изредка кивая. Ремус успел только отметить, что она как-то непривычно плохо выглядела, словно заболела или ещё что, а потом Джекилл вдруг положил ладони ей на плечи, привлек к себе и обнял. А Валери, резкая, строгая, холодная Валери скользнула ладонями по его спине вверх и зацепилась пальцами за его плечи.

Одно можно было сказать точно — друзья так не обнимаются. Они не жмурятся, не трутся друг об друга носами, они не гладят друг друга руками, черт возьми!

И тут они поцеловались.

Ремус понимал, что должен уйти, но ничего не мог с собой поделать — просто стоял и смотрел на них, упивался этой новой болью с упрямством последнего садиста.

А потом побежал.

Лестница под ним ожила и поползла вверх — тогда-то Ремус и очнулся. Понял, что опять задыхается, что у него дрожат ноги и по спине градом катится пот.

Он пробежал восемь этажей и даже не заметил.

«Тебе стоит заняться спортом, Люпин, если ты надеешься протянуть хотя бы до сорока.

— Да, у меня был такой план.

— Тогда подумай о пробежках по утрам»

Его разобрал хохот.

Ремус смеялся, как никогда прежде, слезы душили его, схватывали горло спазмом, но он никак не мог остановиться — и смеялся до тех пор, пока его смех не превратился во всхлипы и не прибил его к холодной стене ванной комнаты в спальне мальчиков — его персональной темнице.

Да, он протянет до сорока. Ещё двадцать лет. В долгом и тупом одиночестве, лишенный семьи, друзей, нормальных людей, вынужденный до самого последнего вздоха делить своё тело с мерзким зверем, причиной всех и каждой его бед, он протянет совсем немного, а потом его не станет.

И он никогда не вылечится, хватит тешить себя иллюзиями, дальше будет только хуже, хуже и хуже, а потом он просто умрет. И оставит позади себя короткую, лишенную всякого смысла жизнь.

У него никогда не будет семьи. Никогда не будет детей. Ни одна женщина не будет обнимать его так, как Валери сейчас обнимает Джекилла внизу, ни один человек не подойдет к нему ближе, чем на расстояние выстрела, нормальные люди избегают его и всегда будут избегать!

Пока он сидит здесь и смеется до боли в груди, вся школа смеется над ним.

И эта мука не закончится никогда...

Ремус перестал всхлипывать и пару минут сидел неподвижно, глядя на стерильно-чистый пол. Потом вытер лицо ладонями. Встал. Вышел из ванной комнаты, слегка пошатываясь и держась за стену, потом пересек спальню, заклинанием отпер чемодан Джеймса и хрипло прошептал:

— Акцио...

Зелье Сна без сновидений, которое прописала Сохатому мадам Помфри, порхнуло Ремусу в руку.

«Три капли на стакан воды!» — так значилось на этикетке.

Он взболтал полную бутылочку.

Посмотрел на свою кровать — почему бы не сделать это прямо здесь?

Младшие курсы, хохочущий Сохатый, бобы «Бертти-Боттс», рассыпанные по полу, у меня большой, Карта...

Нет, только не здесь. Проходя мимо своей постели, Ремус посмотрел на уголок своей полосатой пижамы, видневшийся из-под подушки.

В последний раз он надевал её вчера. Интересно, что бы он чувствовал, если бы ему сказали, что он действительно надевает свою пижаму в последний раз?

Ремус тряхнул головой, прогоняя внезапно налетевший трепет и прошел в ванную комнату, захлопнув за собой дверь.

Он решался на это почти целый час.

Открытый пузырек стоял рядом с ним на полу, а Ремус сидел у стены и смотрел на него.

То и дело на него налетала крупная дрожь и тогда он сотрясался, как в диком ознобе и сжимал в кулаки ледяные руки.

Ему хотелось жить. Ему страшно хотелось жить, потому что жизнь — прекрасна...

Только не у него.

Она прекрасна у других людей.

У других людей это — жизнь.

У него всего лишь медленная и мучительная смерть.