Я позволил выбирать все: темп, амплитуду и глубину, плотность прилегания губ. Это интимное действие наталкивало на странные размышления. В минуту, когда сомкнутые губы скользят, погружая во влажную глубину рта, даря наслаждение не только физиологическое, но и визуальное, женщина кажется во сто крат большей ведьмой. Она не выглядела несчастной, униженной. Я знал, что она получает свой восторг, похожий на мой, когда я вижу, что ей хорошо.

В этом случае растягивать удовольствие не хотелось. Толкнулся сам на встречу и не почувствовал паники, сопротивления. Она была готова к тому, что я действовал размашисто и резко, почти не давая дышать, но я сорвался на пике. Движения стали хаотическими, она чувственно засопела, ловя воздух, а вместе с ним и момент небывало сильной разрядки. Может быть, виной тому была природа. Или она умела нечто непередаваемое. Но прямо ноги подогнулись судорожно, и я еще не издавал таких звуков, похожих больше на рычание.

Не вставая с колен, она воткнула в землю все десять пальцев, покачала и погрузила руки по самое запястье. Немного неудобно было скакать со спущенными штанами, но я пристроился послушно рядом. Действом управляет жрица, воплощая свои режиссерские ходы. Большой честью было, что меня звали присоединиться, а не использовали в качестве материала и только.

— Земля, слушай! Мы дарим тебе свою силу, а у тебя возьмем лишь взаймы. Клянусь, что на Белтейн и не позже мы вернемся с данью.

Холод сырой земли пробирал до костей. Внезапно по рукам поднялась волна нестерпимого жара. Я думал, что вытащу голые кости, отмытые и белые, как в учебном скелете. Но вытащил, очевидно, саму суть жизнеобразующих процессов. В любом магическом действе центральным условием является вера!

Ее обещание вернуться так скоро грело душу.

В здании Министерства я не был довольно давно. В состоянии на грани смерти меня миновали и судебные разбирательства, и помпезная раздача орденов. Я до сих пор считаю, что орден Мерлина второй степени (как второй свежести) присвоен мне за выдающиеся способности к выживанию.

Миновав атриум, симпатичную ведьму у стойки информации, вскочили в лифт и помчались на его бешеной карусели к отделу регистрации порт-ключей. Прежде всего, необходимо было послать запрос принимающей стороне. С Венгрией не должно было возникнуть особых проблем.

За стойкой меня узнала бывшая ученица. Оказывается, я так давно «у станка», что перевидал весь молодежный контингент, не чувствуя себя при этом старым. Она немедленно подобралась, выпрямила спину, как будто мне было не наплевать на ее осанку. Во все времена я требовал только одного — знаний. Вот и памятуя, что я не люблю сантиментов, она выполнила свою работу четко и быстро.

Запрос был сформирован и отправлен по официальному каналу связи. Однако она немного смутила нас, пообещав известить не раньше завтрашнего дня. Для министерской совы адрес был необязателен. Мы покидали Министерство в месте, отведенном для трансгрессий.

Марийка стояла, пошатываясь, зажав уши. Продираться через множественные фильтры, установленные для сортировки прибывающих и отбывающих таким способом, с непривычки было муторно.

Пред нами высился скромный, но симпатичный особнячок в неоклассическом стиле, о двух этажах с мансардой, вокруг которого стояла сирень, готовая цвести. А пышные, нестриженные кусты жасмина только зеленели, между листьями еле можно было различить зачатки бутонов.

Прикоснувшись к кованой ограде, привел в действие сигнальные чары. Нас встретил бородатый старичок-сморчок, ничем не напоминающий наших долгоносых, ушастых домовиков. Нос у него был картошкой, сквозь сеточку глубоких, темных морщин лучился внимательный, настороженный взгляд. Но он оттаял, узнав меня.

— Входите, — проскрипел дворовой. — Следуйте за мной. Я доложу хозяину. Он будет очень рад.

— Ты уж постарайся, Фока. Мы давно не виделись.

Следуя за дворовым, мы миновали внешний, плотный ряд кустов и оказались во внутреннем круге парка, где царствовали всевозможные розы. Антонин любил сам повозиться в своем цветнике. Зато и барышни, удостоившиеся чести побывать здесь, падали в обморок от одного вида и запаха райского сада.

Почему мне не приходило в голову наладить общение раньше? Устал я от пожирательской братии! Тони всегда находился на особом положении. Он пользовался авторитетом старшего. Их дружба, если так можно выразиться, с Волдемортом насчитывала много лет. Предыдущее поколение волшебников, что приходились отцами и дедами заклейменным овцам далеко как не спешили опростоволоситься, справедливо полагая, что все в этом мире преходяще и это пройдет. А позор детей сотрется сам собой.

Антонин Долохов не носил клейма. Тем не менее, события последних месяцев отразились на нем не меньше. Он был на два десятка лет старше меня, но возраст не читался на лице шестидесятилетнего волшебника. Время пожелало начать вдруг с равномерной проседи. И эта голова, подернутая инеем, говорила красноречиво о том, что не все так просто.

Мы с удовольствием обнялись. Пальцы волшебника невесомо пробежались по видимым из-под воротника ниточкам рваной раны, нанесенной змеей. Он нахмурился. А я и не упомню, когда мы вступили в молчаливую коалицию «уставших». Но такие были на моей памяти. И Долохов стоял среди всех особняком. Его поддержка, особенно на ранних стадиях становления собственного авторитета, сыграла роль, пожалуй, большую, чем пособничество единственного друга.

— Представь свою спутницу, пожалуйста, — попросил он деликатно.

— Хатвани Марийка. Преподаватель ЗоТИ в этом году.

— И… Что из этого следует? — он недовольно поджал губы.

— И моя любимая женщина…

— Теперь верно, учитывая, что я не заставал тебя с блядями. И мне не безразлично! Ну, вы с дороги, устали. Проходите скорей. Фока…

— Чего разоряешься, как мальчик? Все готово. И банька будет по-черному! Побегу поклонюсь Митрофану-банному.

========== Банно-прачечный комбинат ==========

Маленький бревенчатый сруб на заднем дворе резко контрастировал со строгим европейским домом. Устройство бани было не единственной гигиенической возможностью. Я купался здесь, смывая грязь и усталость, упираясь ладонями в гладкость отполированного натурального камня мозаики на стене, изображающей диковинную птицу Сирин. И в мраморной ванне тонул не раз, чтобы собрать мысли в кучу.

Баня была обиталищем банника. За ее стенами творилась непостижимая частная жизнь существа, трудящегося на благо этой семьи много столетий. Я толкнул низенькую, еле достающую мне до плеча, дверцу и вошел в помещеньице баньки. Тело окутали жара и влага. С носа немедленно упало несколько капель.

Потолок и стены были закопчены до состояния антрацита. По центру стоял кубик печи над открытой топкой которого, на решетке лежала груда раскаленных камней. Баню наполняло благоухание заботливо подобранных трав, развешенных под потолком. В тусклом свете глубокие тени обостряли образы, делали их гротескными.

Антонин лежал на лавке, подперев кулаком подбородок и смотрел в упор, не мигая. Выражение его лица было бесстрастным. Немного угнетающую тишину заполняло потрескивание дров в печи.

Митрофан появился из пустоты. Окинул взглядом свои владения и, найдя всех на нужных местах, пошевелил веники в деревянной шайке. Он плеснул на камни ароматного вара и сделал влажный жар почти невыносимым. Сквозь кровь, стучащую в висках, и вату в ушах долетел голос:

— Пять веков служу семье, а первый раз вижу человека, настолько ненавидящего себя!

Борода доставала человечку до колен, а по бокам хлестал кудлатый собачий хвост. Раньше его точно не было, что говорило о старости и увядании банника. Он мало-помалу переходил в собачью форму. Доживет собачий век и погаснет.

Антонин рассмеялся, а банник накинулся на Долохова с таким пристрастием, что страшно стало за его здоровье!

— Ржать ты горазд, сивый мерин! Друг твой, — голос звучал удивительно громко и отчетливо, — сорока годков не достигнув, уразумел, что вся сила в бабе да в чадах. А ты?! Батеньки твоего прадед в шестнадцать годков имел двух жен с ними троих сыновей, а бастардов такое количество, что вся деревня была на одно лицо.