Присев на край кровати молча, не комментируя ее паранойю — сам такой страдал, — получил с удовольствием объятие рук и ног. Время… оно играло на нашем поле…
— Что у тебя в руках?
— Шарф…
— Зачем? — чувствовалось, что она проснулась, и шарф применить не получится.
— На улице снег, — отвечал я вполне логично.
— Северус, спи! Ты явно ходишь во сне.
— Я могу ходить, думать и действовать одновременно со сном. У меня болит колено. Самый лучший барометр для определения снежной погоды. На дождь оно не реагирует.
— Почему? — она совсем проснулась.
Протерла глаза наслюнявленными пальцами, это было забавно и так по-детски. Взяла из моих рук шарфик и попыталась самостоятельно найти источник боли. А промахнуться было проблематично опять же по причине наличия шрама.
Не люблю ранения ног! Никогда не заживают до конца. Служат потом верой и правдой для определения погоды.
На ее лице отражался легкий стыд. Иногда Марийка стеснялась задавать вопросы, потому что они неизбежно влекли за собой ответную откровенность. Не мной заведенное правило. Но она пыталась таким образом достичь абсолютного равновесия.
Оба мы после опрометчивого шага установления непрерывной связи вкупе с энергообменом вынуждены были искать равновесие. Сопряжение желаний, интересов и настроений. Это тяжело, иногда провально, но так интересно…
Я рассказал ей, что подобная форма нападения была модной одно время. Быстро выводила противника из строя. Отвратительно и негуманно, как противопехотная мина. Действия, срисованные бессовестными магами с техник, применяемых на маггловских войнах. Также отрывание рук и ног вполне отвечало пожирательской эстетике. Это мракоборцы пытались в основном брать пленных, используя всевозможные способы обездвиживания. А наша клейменая братия делала больно и очень больно, калечила, пользуясь всяческими режущими проклятиями.
Именно потому, что мой аналитический ум во все времена сочетался со слишком длинным носом, одним из первых удачных и живучих проклятий моего изобретения была сектумсемпра. Одно слово, и уважение, даже почитание у меня в кармане. И вовсе не оттого, что я вообще могу запротоколировать свою мысль и сделать из нее магическую формулу, а оттого, чем она является.
Я выдал информацию, чувствуя, как она копошится в своей памяти. Но мне честно хватало простой заботы. Не хотелось почему-то слушать ни про первую любовь, ни про нечто курьезное или страшное. Вполне достаточно было для середины ночи нежного прикосновения к больному месту, мгновенно снимающего напряжение. Что ни говори, а именно Марийка была моим универсальным зельем ото всех болезней!
Как только последний виток шарфа был закреплен, я не удержался от смеха.
— Ну как? Все прошло? — она ответила робкой улыбкой. — Я обожаю твой смех! Чем бы он ни был вызван.
— Все просто. Я — классическая рухлядь! И у меня даже нет сил скрыть сей факт перед любимой женщиной.
— Северус, — она уселась, сложив ноги по-турецки, и подбоченилась, — ты выпрашиваешь комплименты с таким честным лицом!.. А у меня кончилось красноречие. Я только могу в очередной раз сказать, что люблю тебя!
— И в очередной раз ради этих слов я восстану из любого пепла!
— Ох, уж это видно невооруженным глазом…
Но когда плоти касается рот, неробко говоривший все эти слова… Надо ли что-то еще?.. Скажи мне все так. Спой мне. Выпей все яды. И на последнем слове, не сказанном мною тебе, замри, умирая.
Не каждый день, проведенный вместе, становился достоянием общественности. Все заинтересованные лица, умеющие складывать два плюс два, давно нас вычислили. И словно по волшебству перестали обращать внимание.
Снег выпал за неделю до Святочного бала, как нарочно создавая ощущение иного чуда. Чудес вокруг хватало. А так, чтобы поверить в неизбежную радость… В подарок под подушкой, словно в детстве, лучше атмосферы не придумаешь. Днем, после обеда, на пару минут выходили помокнуть. Смотрели, как пляшут легкие, прозрачные хлопья. Ловили их на шарф, перекочевавший с ноги на шею. Она сказала, что я трогательно выгляжу в символике родного факультета. В итоге, удостоверившись, что нас никто не видит, синхронно, как по команде, попытались поймать по снежинке на язык.
Я бы сказал, ничего не знаю вкуснее. Но я знал! Вкус и аромат надломленной медовой сливы, раскрытой передо мной в сочном бесстыдстве. Не оглядываясь по сторонам, прижал ее к стене, к шершавому многовековому камню, которому точно было все едино, и забрал принадлежащее мне. Понимая, что ногти срываю о монолит. И не приведет это ни к чему хорошему. У нас были пары после обеда. Занятия, на которых я смогу сосредоточиться половиной разума, а она — нет.
Свой подарок на Рождество я готовил. Сам себе, и никак иначе! Перед самым балом спросил без особой надежды, в чем она будет. Но ответ получил однозначный:
— В черном, — сказала моя ворона почти сурово.
Пришлось отпускать даму чистить перья. Сам я реанимировал очередной сюртук. Но для тех, кто понимает, это был довольно дорогой подарок от друга, из материала такого качества, что он искрился и сиял новогодним украшением сам по себе. Черная шелко-шерсть как маслянистая глубина нефтяного пятна. При всем прочем я должен оставаться тем монолитом, на котором держится львиная доля рвения студентов. И появись я в голубом камзоле, не знаю, что было бы. Рухнули б основы мироздания… Не меньше…
В шумном зале с потолка шел снег. А сосульки, наколдованные, свисающие с капителей пилястров и колонн, казались настолько натуральными, что стоять под ними было страшно. Хагрид притащил такую могучую ель, что ее вершина прорывала снежную мглу, и венчающую ее восьмиконечную звезду за снегом не было видно.
Впервые за многие годы могу сказать, что мне это нравилось. Нравились и были понятны попытки девушек произвести впечатление. Ведь раньше все казалось мишурой на елке по причине наличия единственного объекта, налепившего все великолепие сиреневых кружев не для тебя, а для кого-то другого. Ведь к четвертому курсу я как раз превратился в черную поганку, на которую не глядя наступили. Я не успел еще прийти к полному осознанию краха надежд. Мог только стоять в укромном уголке, зажевав угол воротника мантии вместе с прядью волос. Не было сил приблизиться и пригласить любимую на правах друга хотябы на один танец. Сейчас, когда я увидел свою женщину, закончились слова! Я готов был действовать!
Марийка вошла в зал через широко распахнутые двери. Ее волосы были подобраны в замысловатый узел на затылке, оплетенный множеством тонких кос. А платье… Она была бурей! Мглой сквозь которую не прорывается свет мерцающих звезд. Она не нуждалась в убогом сиянии Луны, поглощая своей чернотой.
Я не мастак описывать на словах платья женщин, не могу уделить этому занятию сколь-нибудь приличное время и внимание. Я видел множество изысканных нарядов Нарциссы. Встречал на своем пути частенько другую сестру из рода Блэк, чьи наряды, будучи зачастую серо-черными, имели слишком отчетливый след борделя. Такая же сумятица, как и в ее голове. Обитающие в Ордене не отличались бездной стиля.
Марийка с ног до головы была затянута в черный бархат. Черный плен скрывал руки по самые кончики пальцев. И она вновь была продолжением меня. Подумать можно с некоторой долей страха, что это она сидела в моей голове, а я не замечал. Не мог понять. Или наше слияние нигде не начиналось и не заканчивалось, как бесконечное скольжение по ленте Мебиуса. Сколько сравнений для того, что не раз воспето!
Стоило ей потеряно остановиться, как я сделал тот публичный шаг, что давно затевал. Я двинулся в ее сторону, загипнотизировав зал, с изрядной долей любопытства наблюдающий наш позор и триумф одновременно. Первая песня отгремела. Рукопожатие и рука на талии, прежде чем невидимый распорядитель грянул бесконечный венский вальс. Минуты, в которые существует только пара, в быстром вращении не замечающая ничего вокруг.
Когда вечер подошел к концу, мы просто вышли, направившись в сторону моих покоев. Марийка молчала всю дорогу. А у меня назревало много самых странных вопросов. Не знаю, почему мы не удосужились их обсудить. Одно из двух: либо не пытались усложнять себе жизнь, либо все было понятно без слов. Я поставил кофе вариться и уставился на сгусток мрака в кресле. Женщину, чья мимика потухла в самый неподходящий момент.
