— Экая вышла оказия! Эм… Что бы с этим поделать? — я картинно закатил глаза. — Очевидно, придется приблизиться и не расставаться. А, и еще выкинуть из головы всякую дурь! Здесь и сейчас, прямо за спиной угрозы никакой нет. Только если мы сами сделаем шаг в ее сторону. Но я обязательно возьму тебя с собой и даже вероломно прикроюсь. Только чтобы тебе было лучше.
Вот так вот взял и в обход тысячи экспериментов, что на меня совсем не похоже, плюхнул воду в кислоту и смотрю, что будет. К слову сказать, предсказуемо. Произошел взрыв.
Она вытянула губы, чтобы произнести первое слово, но только выпустила через них воздух. Потянула меня за волосы. А сократив разницу в росте, принялась, оправдывая все прозвища и ассоциации, терзать мой рот поцелуями, жадными, рваными, глубокими, точно добычу рвать. Сказать, что ее теневая сторона заводила, не сказать ничего!
Забываться с ней было легко и естественно, как дышать. Только ощутив структуру хлопкового белья, не идущего ни в какое сравнение с гладкостью кожи, почувствовав, что пальцы неумолимо там, где слишком горячо, понял: мы как дети. И не пристало двум взрослым людям тискаться по классам. Пусть даже и закрытым таким комплексом охранных чар, от которых любопытствующий ляжет горсткой пепла, не подлежащей восстановлению. Бываю я в малом неумерен и несдержан!
— Идем отсюда! Скорее…
Никогда еще мой баритон не звучал с такой раскатистой оттяжкой.
Таким образом, было сделано заключение, что предпринятые ею шаги по выказыванию простого доверия (простодушно-восторженные) привели к такому слиянию двух человек, которое у нас величают магическим браком. И ей пришлось признать — пунцовой от корней волос, — что есть-де у них такой обычай. Но только палочка, рожденная талантом второго в Европе величайшего мастера, пригодна для подобного слияния.
Сочтя окончательно, что мы птички Божьи, что я не кот, чтобы бродить и захаживать на женскую территорию, я прошелся в ритуальном танце ухаживания и пригласил к себе. Пообещал, что устелю ложе пухом с груди, благо таковой имелся, принесу указанное ею недостающее число камешков и веточек. А утром, само собой, она отведает моего кофе. После чего уже не вырвется.
Странный был день, но я не жалею ни об одном слове или действии. Оказывается, я мечтал делить постель с кем-то, у кого холодные ноги и весьма горячие неугомонные руки. С той, что, засыпая, не трудится использовать разницу в росте, а притыкает попу уютной мягкостью прямо в пах. Отчего спать ей приходится только через некоторое время.
А я, проваливаясь во тьму, остатками сознания понимаю, что не храплю, а так насвистываю, сжимая теплую, мягкую, непостижимую разумом в своей привлекательности ее грудь, которой самое место в моей ладони. И не понимаю уже, а на границе сна и яви она перебирает пальцы, ласково проводит по ним и снимает, перемещая ладонь чуть ниже. Неудобно, а я надеялся.
А утром я не пытался опередить ее в подъеме, просто рано встаю. Бок немного затек. Мы спали абсолютно неподвижно, чувствуя себя в этом тесном соприкосновении идеально. Будя ее, я скользнул по животу вниз и наткнулся на вязь ожогового следа. Моя тонкая душевная организация позволяет терпеть подобные несовершенства, увечья нанесенные намеренно. Иначе как я мог просить относиться со снисхождением к слишком большому количеству шрамов спереди, уже не украшающему? Да четырем таким шрамам на спине, которые всему остальному не равнялись, а превосходили.
Она проснулась и не мешала мне, чуть завалившись назад. Все остальное для ласки есть у кого угодно, а такие места приложения нежности — только у избранных «счастливцев». Мои пальцы плясали по тонкой вязи, что значительно сгладилась с момента первого знакомства с ее клеймом. Сигналы, достигающие мозга, рисовали отраженную картинку яркими вспышками багрового на обратной стороне век. Пока я не вычертил для себя все слово. Виденное тысячу раз, тысячу раз ненавистное, причиняющее ей боль. Я опомнился.
— Тебе не больно?
— Сейчас нет, — она призадумалась.
Я знал, читая невольно отголоски ее мыслей, ставших чуть более конкретными и назойливыми. Свои собственные были ой как далеки от плоти, от ее самочувствия, от утра вообще.
— Слово, знаешь… Я ведь его прочитал…
— Когда?! — она извернулась ужом.
— Только что. Это поразительно и так просто в тоже самое время. Оно поддается осмыслению только так. Только вслепую, задом наперед. И как бы это странно ни звучало, но твой отец был достаточно рассудочен, изображая его таким образом, что прочесть его мог только тот, кому ты доверишь себя полностью. Не просто с кем ляжешь, а кому подставишь беззащитную спину, кто станет и прикроет твой тыл. Не скажу, что это в корне меняет дело…
— Хватит! Не томи! Что там? — воскликнула она.
— Там написано «Зиккурат».
— О-о-о… — в ее голосе сквозила изрядная доля издевки.
— То есть ты не знаешь, о чем я! Чего и следовало ожидать. Не все складируют в памяти совершенно ненужные факты, мертвые языки и разработки чужих культур в поисках крупиц истинных знаний. Условно говоря, это вершина, место «соединения неба и земли». Восхождение к верхней точке храма символизирует великое просвещение, познание истины. Вот и думай теперь, отчего казалось всю дорогу, что познаешь истину.
— Познал? — она развернулась и смотрела прямо в глаза.
— А то…
Танец чертей, происходящий в глубине ее зрачка, а точнее на просторах, скрывающихся под ним, но открытых для практикующего легилимента, нравился мне сверх всякой меры. Оставалось только определить, что подразумевал наш папенька — психопат и убийца, калечащий любимое дитя, если я был столь же умен, сколь безумен, чтобы дойти до его послания. Я или кто-либо иной из числа так называемых «верных». Но что было точно и отразилось уже в моей мысли: он, безусловно, желал ей добра, тогда как Волдеморт желал лишь застолбить свое право держать нас в повиновении да использовать метку как средство связи.
========== Белые стихи ==========
А снег не знал и падал…
(Лидия Козлова «Снег кружится…»)
Сегодня ночью выпал снег. В подземельях нет окон, но я был уверен, что пасмурная серость последних дней рассыпалась и стала тонким белым покровом. Снега у нас выпадало совсем немного. Он часто таял, за зиму несколько раз.
Стыдновато признаваться, но виновата в моих метеопрогнозах старая травма.
Я встал и переступил аккуратно через спящую на животе Марийку. Иногда со мной случались странные затмения, и я проверял в очередной раз, что она спокойно спит рядом. Волосы, разметавшиеся по спине, по-кошачьи уютные лопатки. Она запуталась в покрывале. Поза на самом деле была довольно напряженной. Когда прикоснулся к спине, а потом и к голени, понял, что она замерзла.
Камин почти прогорел. Пришлось ворошить золу, кинуть пару поленьев. Колдовать не решился. Она достаточно остро реагировала на произведенные мной магические манипуляции. Мы настолько приблизились друг к другу, что наши показательные дуэли в классе обратились в парный танец. Иногда на них захаживали поглазеть другие преподаватели. Доли секунды для ответа. Действие и противодействие точно выверены. Теперь мы всегда знали, кто в итоге победит. Ну, а если не знали и забывались, то это вновь был я. И в этой стабильности было спокойствие и уверенность в завтрашнем дне.
На поленьях с легким треском расползались низенькие язычки пламени. Далее необходимо было проникнуть в гардероб и взять старенький шерстяной шарф, оставшийся еще со времен учебы. Любимый шарф в зеленую полоску. Время, когда можно было не беспокоиться о качестве одежды. Все выглядели примерно одинаково. Форма спасала от позора бедности.
Открыв дверь в гардеробную, призвал его мысленно, представляя, что шарф откликнется, как живое существо. Шерстяное полотно легло в руки, а за спиной раздался сонный голос:
— Сев, ты где?
И если начало было похоже на машинальное произнесение имени, то сам вопрос был наполнен паникой. А я ощутил немедленно, как снизу вверх, хватая клещами за горло, поднимается душная волна чужой силы. Мне остро не хватало такой возможности в жизни «до»!
