Марийка соскользнула с коленей и подошла к окну, восстанавливая расстояние, увеличивая отчуждение. И я далеко не так был уверен в эту минуту в сказанных прежде словах. Это иллюзия. Слишком легко теряется, выцветает и выветривается. Она не говорила ничего такого, чтобы вызвать неприязнь. А я сидел, словно скованный по рукам и ногам, наблюдая ее спину, фигуру, перечеркнутую поясом по талии. Молчание звенело, пока не стало терзать уши.

Пришлось подскакивать и, прикрыв глаза от страха быть отвергнутым, подходить. Она упиралась руками в подоконник, прижималась лбом к стеклу. Нетрудно было догадаться, что она ждала опровержения. Оказывается, доверие так и не возникло. Только попытки стянуть ответную удавку. Заставить быть откровеннее.

Но это выше моих сил. Я сплел наши пальцы и прикоснулся губами к шее, к выпирающему позвонку. Она повернулась корпусом резко, сцепив губы с моими с каким-то отчаянным остервенением. И заговорила одновременно. Потрясающие ощущение, когда поцелуй неотделим от разговора.

— Не оправдывайся! Ему не удалось посеять и зерна сомнения.

— Я устал от игр в большую политику. Жизнь и так требует колоссальной затраты сил.

— Я не играю, — она окончательно повернулась и ухватила ворот сорочки. — Хотя так… Где ты?.. — она рассеяно посмотрела мимо.

— Я здесь! — теплилась слабая надежда на ее опыт, пусть желать этого было странным.

Я был готов, что она принадлежала многим мужчинам. И только поэтому ни одному из них. В моем понимании она была чиста.

— Посмотри, — приходилось понимать ее с полуслова.

Калейдоскоп образов закрутился. Она отчаянно давала понять, что я не ошибаюсь, доверяя ей. Ей невероятно доходчиво, без лишних слов удалось убедить меня, что есть только одна правда и одна сторона, принять которую необходимо сейчас. Или можно идти кидаться с башни Астрономии.

Рука соскользнула и быстро выпростала несколько пуговиц из петель. Помотав головой в знак протеста, получил только отрицательный жест в ответ. Нет слов. Одну за одной. Она проводила по шрамам, как по грамоте для слепых. Вслед за руками были губы. Каждое прикосновение требовало ответа. И я зарывался в ее волосы, стараясь не мешать.

Ежеминутно становилось темнее. Тени ложились, освобождая от дневных оков. Инстинкты - сильная вещь, когда страха нет. Руки сами ложатся на мягкие полушария покрытые мельчайшими, острыми мурашками. Твердость сосков под ладонями бесит. Доказательство возбуждения. А хочется, чтобы она была податливой и мягкой.

Иногда ей было щекотно, и она, не скрывая, хихикала, ерзая под руками и губами. Совсем стемнело, и Марийка потащила меня в соседнюю комнату. Ориентироваться возможно было только на дыхание, на попавшую под руку спину, чуть влажную, которую я гладил и гладил, пока не врезался, ощутив рельеф мышц животом. Глаза понемногу привыкли к темноте. Это она уперлась коленями в кровать.

Призвав палочку, хозяйка комнат разожгла камин, и мы с удивлением обнаружили, что на самом деле зябко! А моим личным открытием был румянец смущения, полыхнувший на ее щеках. Она спряталась, прильнув и с нежностью покрывая поцелуями мое лицо.

— Тебе ведь не все равно? — я люблю словесные подтверждения.

— Мне немного страшно. Но я не пасую! — она кокетливо изогнулась.

Два умельца. Подозреваю, по легкой ряби ее сознания, что ее брали, не доставляя дискомфорта. Быстро и умело, не оставляя разочарования, но и желания не пробуждая. А сейчас она хотела меня. Хотела всей душой. И два сошедшихся желания могли обжечь. Ожидание затягивалось.

Мы столкнулись лбами, когда она попыталась опередить попытку расстегнуть ремень. Юбка и теплые хлопковые чулки с поясом полетели в угол. Вышло довольно внушительно, как и мысль провести губами по ее бедру не была лишней. В отличие от другого…

Это же могло прийти в голову человеку, разводить мои острые колени и смотреть… смотреть. На меня, а не на чье-то более совершенное хозяйство. Я еще выдержал прикосновение, заставляющее непроизвольно издавать ахающие звуки. Нежное легкое касание, в горсточку и вверх. Она облизнула губы от волнения, должно быть, но эротичнее этого жеста не было ничего на свете, как и смешнее произошедшего. Я звучно сомкнул коленки на ее голове, она охнула, хватаясь за ушибленные места.

Пришлось срочно притягивать к себе, обнимать, говоря какую-то успокоительную ерунду для маленьких. Она смеялась, заикаясь. А пах ныл нестерпимо. Вжиматься всем налитым стволом куда-то в мягкость живота. И вдруг она, извиваясь и работая локтями, поползла вверх.

— А, больно, — локтем под ребро.

— Нет, подожди… — настойчиво.

— Убери ногу чуть. Нет места. О, черт…

Каждый сантиметр мягко раздающейся, влажной и такой теплой плоти. Объятие, разъезжающихся колен. Пока не возникло преткновение двух тел. Марийка повела головой, плечами, крепко уперлась руками, чуть надавив, попав пальцем на синяк, но было не до того.

Она была восхитительна! Ее гибкая компактность не подавляла, а позволяла почувствовать свою силу изменить каждую минуту все, что угодно. С восторгом поддерживая принятый ею темп и амплитуду движения, можно было, приподнявшись ловить губами, распустившиеся вновь, полные и мягкие соски.

Не на секунду не зажмурившись, она словно барометр настроений считывала любое выражение моего лица. А я еле мог себя контролировать. В этих действиях нет смысла, в них просто заключена истина!

Но я вряд ли мог оценить пределы ее коварства. Не разрывая связь, она присела на корточки. Не было большей доминанты, чем это зрелище, когда видишь, как пропадаешь в ней. Я был катастрофически близко к удовольствию, а она — пойди пойми где. С ее губ ни одного стона не слетело. Только невразумительное сопение. Причинно-следственные связи, цепочка мысли… Все это было для меня и ничего для нее.

Я скинул ее. Марийка звонко шлепнулась навзничь. Но пока переполненный вдох не перешел во что-нибудь другое, подмял под себя, скользнул по бедрам, подхватывая под колени и, приводя их к груди, нырнул, затаив дыхание.

Ее стремление навстречу чувствовалось постоянно, на каждом коротком выдохе с ее уст срывался звучный стон. Слушая их можно было отключиться от себя. Она задергалась невразумительно, всхлипнула совсем жалостливо, изменила положение ног, бессильная, расслабленная. Только пульсирующая волна сокращений, отсчитывающая такты удовольствия. Я рушился следом, понимая, что не только физическая волна топит, искря множеством тонких иголочек по коже.

Мы пришли в себя не сразу. Привявший товарищ ушел из уютного тепла. В голове всплыло, что по завершении процесса целуются. Я потянулся, сворачивая губы уточкой.

— Что это было?

Ее вопрос прозвучал громом среди ясного неба.

— Так катастрофически плохо? — я был готов к вердикту.

— Я… хм… Я можно не буду сравнивать? Разве не заметно? Никогда до такой степени… — она готова была кулаком себя в грудь стучать. — И я спросила, это что, вполне серьезно!

— Очевидно, выброс магии, как в детстве. Я же словно слепой котенок.

— Не бывает при этом выбросов магии! — она уперлась рогом.

— Почему? — мне стало интересно с точки зрения боевого крещения взглянуть на проблему.

— Ну, я ведь не хотела защититься от тебя…

— Просто удовольствие такое сильное, неконтролируемое, что, очевидно, материализуется.

Меня замкнуло. Материализованные хорошие чувства, яркие эмоции, сильные, но приятные переживания.

— Поцелуй меня, просто поцелуй, — попросил я вслух на всякий случай. — Потом будешь смеяться и ругаться. Сейчас будем колдовать!

========== Теория и практика ==========

И ночь не наступила толком, а чреда: колдовство — удовольствие — колдовство; колдовство в удовольствие и колдовское удовольствие за ним, кажется, формировалась худо-бедно.

— Надо колдовать?

— Поверь мне!

Она присела, подогнув правую ногу, а левой уперлась в мой живот. Так люди величают эту яму ниже ребер. Толком мясом обрасти так и не удалось. Но это перестало заботить. Оскомина была сбита. Я мог любоваться на красиво сложенную обнаженную женщину. Она смотрела ровно, не замечая несовершенства оболочки.